Колин МАКИННЕСС.Абсолютные новички

— Добрый вечер, — сказал он вежливо, пытаясь помочь мне вылезти из этого новоизобретенного лифта.

— Ну что же, добрый вечер, — сказал я. — Вы увели у меня девушку.

Хенли еле-еле улыбнулся, еле-еле покачал головой, и сказал мне серьезно:

— Естественно, когда мы оба дома, ты все еще можешь приходить и видеться с ней.

— Все еще могу! — возопил я. — Думаете, при таких обстоятельствах я вообще к ней приближусь?

— Да, — сказал он мягко.

— Что ж, мистер, тогда вы не знаете меня! — воскликнул я.

Услышав этот откровенный обмен мнениями в коридоре, появилась Сюз собственной персоной, выглядела она лучезарно, это единственное слово, уместное здесь. Она действительно светилась, на ней было этакое хрупкое платье «Золушка-на-балу», одна из тех недолговечных вещей, что обожают надевать на самом деле клевые девочки, все мы это знаем, но они хотят заставить нас думать, что они являются олицетворением фразы «семнадцатилетняя конфетка» (что в случае с Сюз было чистейшей правдой). Она поняла, что мы плохо начали наш разговор, и схватила каждого из нас за руку, втолкнула в свои апартаменты, принесла все эти вещи, напитки, сигареты, включила радиолу — все это должно было растопить лед.

Но я не собирался отступать.

— Вы не против, Хенли, — начал я, отламывая печенье и отказываясь от стакана Кока-колы, которого я не просил, — если я выскажусь?

Кот уселся в кресло, скрестив ноги, весь выстиранный, надушенный, выглаженный, похожий на лакея в выходной, но все равно умопомрачительно вежливый.

— Нисколько, — ответил он. — Если, конечно, Сюзетт не возражает.

— Я вовсе не против, — сказала Сюз, плюхаясь на какие-то подушки и открывая 2000-страничный американский журнал.

— Во-первых, — сказал я, начиная с наименее очевидного аргумента, — Сюзетт из рабочего класса, как и я.

— И я, — сказал Хенли.

— Э?

— Мой отец, он еще жив, был дворецким, — сказал кот.

— Дворецкий, — сказал я ему, — это не рабочий класс. Я уважаю Вашего отца, но он лакей.

Сюзетт захлопнула журнал, но Хенли протянул ей нечто, что он назвал бы «сдерживающая рука», и сказал мне:

— Очень хорошо, я не из рабочего класса. И что?

— Из этих межклассовых браков не выходит ничего путного, — сказал я ему.

— Чушь. Что дальше?

— Сюзетт, — продолжил я, — достаточно молода, чтобы быть вашей пра-пра-пра-племянницей.

— Пожалуйста, не преувеличивай. Я знаю, что гораздо старше ее, но мне нет еще и сорока пяти.

— Сорок пять! Вы созрели для госпиталя в Челси! — воскликнул я.

— Ты действительно преувеличиваешь, — сказал Хенли. — Вспомни лучших кинозвезд — Гейбл, Грант, Купер. Как ты думаешь, сколько им лет?

— Они не собираются жениться на Сюз.

— Очень хорошо, — сказал он. — Ты думаешь, что я пожилой. Что-нибудь еще?

— Остальное, — сказал я, — оставляю вашему воображению.

Хенли убрал ногу с ноги, положил опрятные, чистые, эффектные пальцы на колени (я надеюсь, что он не порезался о складки своих брюк) и сказал мне:

— Молодой человек…

— Без этого «молодого человека».

— Ах ты, чума, — воскликнула Сюз.

— Именно так!

Немного повысив голос, Хенли продолжил:

— Я как раз хотел сказать… вы знаете, сколько браков между совершенно нормальными людьми не доходят до конца?

— Так зачем венчаться? — проорал я.

— Французы называют это…

— Мне насрать, как называют это французы, — кричал я. — Я называю это просто мерзостью.

Сюзетт встала, глаза ее пылали.

— Я действительно думаю, что тебе лучше уйти, — сказала она мне.

— Не сейчас. Я еще не закончил.

— Пусть продолжает, — сказал Хенли.

— Пусть моя жопа продолжает, — сказал я. — Я хотел у тебя спросить: ты действительно считаешь, что такой расклад сделает Сюз счастливой? Я имею в виду, счастливой — понимаешь это слово?

Хенли тоже встал.

— Я знаю только то, — сказал он мне медленно, — что она сделает счастливым меня.

И он пошел сделать себе коктейль.

Я схватил за руку Crepe Suzette.

— Сюзи, — сказал я ей. — Подумай!

— Отпусти.

Я встряхнул девчонку.

— Подумай, — прошипел я ей.

Она стояла довольно спокойно и непреклонно, словно столб. Хенли сказал через всю комнату:

— Честно говоря, я думаю, что Сюзетт уже все решила, и я думаю, что будет лучше, если ты смиришься с этой ситуацией.

— Ты купил ее, — сказал я, отпуская Сюзетт.

Она попыталась отвесить мне пощечину, но я увернулся. Я подошел к Хенли.

— Предполагаю, что ты хочешь драться со мной, — сказал он.

— Предполагаю, что я должен, — сказал я.

— Что ж, если ты действительно хочешь, то я вполне согласен, но должен тебя предупредить, что я — грязный боец.

— Ты грязный, это точно, — сказал я.

— Ну что же, начинай, — сказал он мне, поставив свой стакан. — Ради Бога, либо начинай, либо, если ты не хочешь, сядь и не порти всем вечер.

Я заметил, что одна рука у него была в кармане. "Брелок или, может быть, зажигалка в кулаке, " подумал я. Но я всего лишь искал отговорки, потому что я не хотел бить мужика — я хотел ударить Сюзетт, или самого себя, биться головой об бетонную стену.

— Мы не будем драться, — сказал я.

— Браво, — ответил он.

Сюзетт очень медленно сказала мне:

— Это абсолютно последняя сцена такого рода. Еще одна, и я с тобой никогда не буду видеться, и, поверь мне, я говорю серьезно.

— Спасибо, — сказал я, — за то, что все так популярно объяснила. Если я усмирю свой темперамент, может быть, встретимся у Ламент.

— Как хочешь, — сказала Сюз.

Хенли протянул руку, но это уже было чересчур, так что, помахав ему рукой, я выкатился из дверей и проторчал несколько минут в коридоре, невольно подслушивая их ворчание за дверью, ибо этот чертов лифт все ездил вверх и вниз, битком набитый жителями Дома Серпентайн, и не остановился, даже когда я умудрился открыть железную решетку, пока он стоял между этажами. Поэтому я смотрел, как он падает в бездну.

Когда, в конце концов, я вышел из подъезда, страдая, словно в кошмаре, и окунулся в улицы, я услышал у себя за спиной что-то вроде смертельно-дребезжащего шепота, и обернулся, но сзади никого не было, — этот шум издавал я сам! Только не это! Я заплакал, перечеркнул все свои правила и зашел в бар, быстро выпил что-то двойное и вновь выскочил наружу. Я решил пойти через парк, по широким открытым пространствам, заодно и путь срежу до Мисс Ламент.

На этой северной стороне Гайда насыпи были похожи на огромных белых чудовищ, как в фильмах о побережье Франции. Насыпи протягивались на мили, потом начиналась магистраль Бейсуотер с ослепительными огнями, черными прудами и огромным темно-зеленым парком, тянущимся, словно большое море. У парков есть одна особенность, днем они — сама невинность и веселье, наполненные собаками, детскими колясками, старикашками и парочками, переплетенными, словно борцы-дзюдоисты. Но, как только наступает ночь, вся картина превращается в свою полную противоположность. Появляются бродяги, насильники, копы, сыщики, эксгибиционисты, шлюхи, и плотный воздух кишит сотнями пар подозрительных, пялящихся глаз. Все кого-то ищут, и все боятся найти того, кого ищут. Если вы не в парке, вам хочется зайти и посмотреть, а когда вы вошли, вы слишком боитесь выйти обратно. Так что я вошел туда.

Я пытался не думать о Сюз, но все равно думал. "Сюз, Сюз, Сюзетт, " сказал я и остановился, и клянусь, что в этот момент я весь перевоплотился в мысль о ней. Я сел на скамью, и мой голос проговорил, «Парень, будь благоразумным».

В вонючих планах Сюз, должен заметить, было правильно только одно. Пока ты не узнал, что такое бабки — то есть действительно узнал, как обращаться с большими вещами, узнал, какая разница, к примеру, между пятью и десятью тысячами фунтов (для меня эти суммы одинаковы), или что значит поглядеть на какую-нибудь вещь и сказать «Я покупаю это», или как будут плясать лопухи вокруг тебя, если ты осыплешь их дождем из шестипенсовиков — пока ты не узнал этого, ты и сам лопух. Маленький настырный мозг Сюзетт решил понять эту штуку насчет денег, и, Боже мой, она так и собиралась поступить, несмотря ни на что.

Я не могу сказать, что я был против Хенли как такового, и этого брака с раздельными кроватями, предложенного им ей. Я был против того, что это должен быть кто бы то ни было, кроме меня — не важно, кто. Когда она разыгрывала меня с этими Казановами Пиками, это было настолько же плохо… кроме того, что я знал — эти приключения непостоянны. Меня все еще пускали.

Манни сказал «жди», но как я могу быть столь мудрым? Ждал бы он свою Мириэм?

Может, Сюз не создана для меня, подумал я неожиданно. Может быть, я ошибся насчет этого — она — не моя Джульетта, а я — не ее Ромео? Но какая разница, даже если она не создана для меня, когда я чувствую, что создана?

— Блядь! — проревел я.

Три или больше исследователя, приближавшихся из темноты к моей скамейке, остановились, словно вкопанные, несколько человек моментально исчезли. Я поднялся.

— Огоньку не будет? — спросил самый наглый, когда я проходил мимо.

— Что вы себе позволяете? — сказал я и ускорил шаг.

Я пошел по извилистой тропинке, было так темно, что я то и дело сворачивал с нее и напарывался на какие-то штуки, поставленные для того, чтобы дать понять — «держитесь-отсюда-подальше». Неожиданно, откуда ни возьмись, появился луч света, и мимо меня пронеслись пара энтузиастов, пыхтящих, ворчащих, выглядевших чертовски неуютно и целомудренно. Удачи им. «Благослови вас Бог», прокричал я им вслед.

Вдруг неожиданно я наткнулся на великолепную панораму Дома Серпентайн, освещенного зеленым светом и фарами машин, воющих на мосту. Я подошел к воде, наступив на пару уток, наверное, это были они, рассеявшихся в стороны, сонно крякая.

— Держитесь там, где ваше место, — сказал я им, отгоняя маленьких сволочей к озеру.

Теперь я был возле воды, и видел знак «лодки напрокат», и сами лодки, пришвартованные за пятнадцать футов от берега. Подумав, почему бы и нет, я сел на траву, снял свои нейлоновые носки и итальянские туфли, закатал Кембриджские джинсы и вошел в воду. Пока я достиг первой лодки, я был в воде по самый пупок, как герой итальянских фильмов. Я залез в эту штуку и, приложив немало усилий, чтобы распутать клубок несмазанных цепей, умудрился выплыть в море. Только достигнув середины, я бросил весла и поплыл по течению.

Я лежал там, мне было чертовски неудобно, я смотрел на звезды и думал о Сюз, и о том, как было бы здорово, если бы она лежала здесь, со мной, только она и я.

— Сюзи, Сюзетт, я люблю тебя, девочка, — сказал я, и умыл в лицо в грязной, невидимой луже.

Потом я уселся в лодке и подумал, как я могу быстро сделать кучу денег, если это все, что ей нужно? Естественно, я подумал о Уизе, о его планах разбогатеть, но знал, что не смогу поступить так же, — честно говоря, не из-за угрызений совести или чего-нибудь вроде этого, а потому что эта жизнь, возможно, по-своему шикарная, на самом деле такая недостойная, если это слово подходит сюда. Конечно, я хочу быть богатым, но я не хочу быть пойманным.

Бац! Мы врезались в основание моста, лодка и я. Я посмотрел вверх и увидел какого-то мужика, перегнувшегося через перила, помахал глупому старикашке и прокричал: "Bon Soir, Monsieur! ", на что он ничего не ответил, а начал бросать мне пенни или, может быть, это были обрывки долларов, я плохо видел, да меня это и не волновало. Меня более удивило то, как этот тип понимает выражение «устроить себе праздник». Поэтому я погреб к другому берегу и высадился прямо возле Лидо, поэтому мне пришлось перелезть через ограждение, и я оказался порезанным в нескольких болезненных местах.

Закон (тот, кто знает, согласится) имеет гениальную привычку появляться не тогда, когда ты что-то делаешь, как и должно быть, а тогда, когда ты невиновен, и уже что-то натворил. Этот ковбой направил на меня свой фонарь, когда я надевал свои носки и туфли, и стоял молча, но не гасил этот раздражающий свет.

Но я решил, что заговорит первым он, что он и сделал после нескольких долгих минут.