|
В: Вы, на мой взгляд, самый непродуктивный художник из тех, кого я знаю. Отсюда возникает парадокс: нужно ли создавать реальные произведения, чтобы поддерживать статус классика русского искусства и культовой фигуры?
О: Я художник долгого деяния. У меня, мягко говоря, низкая работоспособность. Сейчас вот думаю, как бы доделать работу, эскиз
которой набросал в 1990 году. Я, конечно, могу сказать, что нельзя вымучивать работы просто для проформы или для того,
чтобы поучаствовать в очередной выставке и не потерять статус. Хотя… (помолчав)
я понимаю, что это слабое оправдание.
Если быть совсем откровенным — я действительно мало работаю.
В: Константин Звездочетов мне рассказывал, что бил вас, чтобы заставить работать, но так ничего и не добился. С чем
связан ваш низкий КПД — с ленью или с перфекционизмом?
О: Я часто создаю работы, которые мне не нравятся. Вот прихожу я на выставку коллекции Пьера Броше в Музее современного искусства и вижу на стене работу, которую отнес на помойку еще в начале 1990-х.
Откуда он ее вытащил?! Отреставрировал! Повесил! У меня было только одно желание — снять ее и выкинуть опять. Плохая работа!
В: Ваши работы сложны для зрительского восприятия. Как интерпретировать,например, картину, на которой Шарик из мультфильма «Шарик в гостях у Барбоса» в бинокль рассматривает кусок хозяйственного мыла. Это о чем?
О: Да ни о чем! Хотя, может быть, это сюрреализм! В 8-м классе мой приятель принес альбом Сальвадора Дали, и мы рассматривали его в туалете на перемене. Тогда он мне не понравился, а теперь, наверное, его дух мне мстит, говорит через меня.
Я — чукча, дерево, я тупой, как пень! Я считаю, что художник должен быть тупым, почти дебилом, и только в этом случае у него
появятся шансы сделать что-то более или менее приличное!
В: Для вас искусство всегда было чем-то вроде секты для избранных. Но сегодня современное искусство из всех сил
старается стать ближе к народу.
О: Современное искусство не может быть массовым! Если оно будет массовым, то потеряет смысл. Один мой знакомый
заинтересовался, как современное искусство выглядит со стороны, и понял, что первое, что бросается в глаза, — все,
связанное с гениталиями: жопа, хрен, что-нибудь еще. Потом он подался в Суриковский институт — там, конечно, не
было гениталий, и все, в общем-то, были заняты тем же, что и в 1970-е годы, но было одно «но». Вместо красноармейцев
современные живописцы рисовали белогвардейцев или расстрел белого офицера красной сволочью, но абсолютно в той
же стилистике, что и 40 лет назад. Как это изменить? Да никак! Нельзя в приказном порядке объявить Москву столицей современного искусства только потому, что в ней проходит биеннале. Уровень наших художников и зрителей все равно останется прежним. Через пару лет Кулик станет генеральным секретарем Союза современных художников, он ведь давно к этому стремится. В общем, сегод-
ня царит сплошная профанация художественного процесса, если раньше она называлась «советское отчетно-выборное искусство», то теперь — «авангардистско-современное отчетно-выборное для Московской биеннале».
В: Вы были совсем юными, когда попали в круг художников-нонконформистов.
Как это произошло?
О: Мы учились в 9-м классе. У Гии Абрамишвили был учитель физики Матусов, ненамного, надо сказать, старше нас, который
подружился с ним, а потом и со всеми нами. Он показал нам журнал «А – Я», и мы вдруг поняли, что люди, которые
делают подобное искусство, живут где-то рядом, их можно встретить на улице, поговорить с ними! Он и познакомил нас
с Костей Звездочетовым, и так мы попали в круг близких ему художников. Хотя нам и импрессионисты нравились, и в Пушкинский музей ходить нравилось.
В: Ваше массовое увлечение импрессионистами вроде не очень сказалось на вашей художественной деятельности.
О: Еще как сказалось! На самом деле наше увлечение импрессионистами претворилось в перформансах «Чемпионов мира».
Например, у Гии была девушка, которую он очень любил. Ей он посвятил совершенно импрессионистическую акцию
«Митинг роковой страсти». Он написал плакат «Катя, я тебя люблю!». Мы пошли в ЖЭК и там в агитпункте попросили
предоставить нам площадку, где бы мы могли прочитать лекцию. Нам почему-то разрешили. В назначенный день пришли
какие-то старушки, перед которыми мы развернули плакат «Катя, я тебя люблю!», и каждый из нас выступил на тему, как
и за что он любит Катю. А зрители сидели и слушали. И одна старушка потом спросила: «Мил человек, что ж за сука эта самая Катя?!»
В: Принято считать, что «Чемпионов ира» придумал Костя Звездочетов, который собрал школьников и дирижировал ими.
О: Костя, конечно же, повлиял на нас, хотя мы скорее действовали вопреки ему. Звездочетов сам по себе мощная фигура, которой никогда не нужна была никакая группа, но он всегда старался создавать вокруг себя какую-то среду. Если эта среда ему в конечном счете поддавалась, получалась полная звездочетовщина, не поддавалась — случался конфликт. У нас как раз был конфликт. Он настаивал на том, что то-то и то-то надо делать таким-то образом, мы сопротивлялись. Могу признаться, что Костя на меня влиял дольше и сильнее, чем
на других. Мои первые работы в группе носили абсолютно звездочетовский характер и даже назывались по-звездочетовски
«Китайский атеизм».
В: Почему вы назвали свою группу «Чемпионы мира»?
О: Название было связано с чудовищным пафосом, мы как бы говорили, что пришли для того, чтобы всем навалять, всех
победить, стать главными художниками!
Перво-наперво мы решили выяснить отношения с группой «Инспекция «Медицинская герменевтика». Вызвали Павла
Пепперштейна на футбольный матч, на котором надо было играть квадратным мячом, но он отказался. В итоге мы составили и отослали медгерменевтам письмо, в котором заявили, что сверхзадача «Чемпионов мира» — всеобщая победа. На это Паша прислал нам ответную
эпистолу, в которой писал, что сверхзадача медгерменевтов — всеобщее поражение. Собственно, так и получилось:
через пару лет «Чемпионы» распались, так что победило великое поражение «Медгерменавтики».
В: То есть мальчиковая банда из одного двора вызвала на поединок такую же банду из соседнего, не было желания самоутвердиться за счет кого нибудь посолиднее вроде Андрея Монастырского?
О: Да мы тогда о нем почти ничего не знали, и он нас плохо знал и в своей знаменитой иерархии московского концептуализма,
в которой распределял по всем звания и задания, определил нас как рядовых: рядовой Латышев № 1, рядовой Латышев
№ 2, рядовой Латышев № 3. А нашим заданием было «залупливание ковровых изделий», то есть делание псевдоживописи,
которая хорошо продается.
В: А сегодня вы включаете себя в круг концептуалистов?
О: Нет, я не концептуалист, мне нравится картинки рисовать. Сейчас мне нравятся пейзажи, именно они — первое произведение искусства, которое мы видим в детстве на стене или на картинке в учебнике.
В: А как же перформансы? Даже после распада «Чемпионов мира» вы про должали делать акции, например, «Дип
Папл под фанеру».
О: Само так сложилось. Было предложение поехать на фестиваль в Сочи, сделать там какой-нибудь перформанс. Мы с друзьями — художником Александом Петрелли и Александром Кузнецовым по прозвищу Deep Purple — подумали-подумали
и придумали дать концерт на фанере. Для меня это было переживанием молодости — рассказом о том, как я не стал рок-музыкантом, хотя в детстве прекрасно исполнял композиции Deep Purple на венике. Но, если честно, эта акция была бы значительно ярче, если бы вместо рок-
группы мы изображали симфонический оркестр. Можно было бы устроить такой экшн! Поломать в творческом угаре скрипки! И вообще фортепьяно или арфа из фанеры куда красивее каких-то фанерных гитарок.
В: Существует несколько версий, почему распалась группа «Чемпионы мира». Согласно одной из них, вас рассорил аукцион Sotheby’s 1988 года.
Под впечатлением от результатов торгов каждый из вас решил стать самотоятельной художественной единицей и разбогатеть.
О: (Смеется.) Перед аукционом Иосиф Бакштейн приводил к нам директора Sotheby’s лорда Гаури, но у нас им нечем было поживиться! Им же нужны были холст-масло, в крайнем случае масло-оргалит, а у нас можно было разве что подобрать с пола бумажку или заляпанный красками целлофан. Мы, конечно, любили рисовать, особенно во время перформансов, но рисовали на чем попало и такими фиговыми
красками, что, высохнув, они просто отваливались от основы. В результате все наше ИЗО комкалось и выносилось на помойку. Бакштейн и Лаури сказали, что очень жаль, и откланялись.
Настоящее мерц-искусство! Вы тогда знали что-нибудь о дадаизме?
О: Мы скорее действовали интуитивно, а не в контексте сложившейся традиции.
В: То есть вы не разбогатели на русской волне?
О: Нас, конечно, покупали, но по точно такой же причине, что и матрешек на Арбате.
Когда кто-то поинтересовался у покупавшего русское искусство коллекционера Паоло Спровьери, зачем он скупает все это говно, он откровенно сказал, что когда художников движения «арте повера» можно было купить за копейки, он ими побрезговал, а потом понял, как проиграл, поэтому решил в следующий раз не упускать никакой возможности и греб под себя буквально все. Первый человек, которому действительно понравилось то, что мы делали, был Пьер Броше. Он прочитал о нас во французском журнале art press и был уверен, что мы гомосексуалисты. Видимо, потому, что название группы «Чемпионы мира» перекликалось с песней We are the champions культовой в го-
мосексуальном мире группы Queen. Когда он догнал, что мы не гомосексуалисты, то вообще перестал что-либо понимать,
но наше искусство ему понравилось! Еще нас часто путали с питерскими художниками. Наверное, у нас было что-то общее,
нам тоже нравился западный ньювейв, мы также часто использовали желтые и красные краски.
В: Никто из бывших членов «Чемпионы мира» не смог в индивидуальном творчестве достичь славы коллектива.
О: Ну почему же. Вот Костя Латышев делает выставку за выставкой. Когда в 1990-е Гия занялся бизнесом, чем-то связанным
с дизайном и архитектурой, он тоже действовал совершенно по-чемпионски: на слогане компании было написано «Дороже всех, дольше всех, хуже всех». К ним стояла очередь!
В: Вы почетный председатель основанного в конце 1980-х «Клуба авангардистов», короче — КЛАВА. Про эту организацию известно крайне мало, но тем не менее она до сих пор считается весьма влиятельной.
О: «Клуб современного искусства», придумали художники Свен Гундлах, Дмитрий Врубель и Иосиф Бакштейн. Художникам надо было зарегистрироваться в райкоме партии, чтобы получить возможность выставляться в зале на Автозаводской.
Иначе люди с улицы, не члены Союза художников, не могли получить права выставляться. В райкоме партии спросили:
«Вы — неформалы?». Мы ответили: «Да, неформалы». — «А как называетесь? Клуб юмористов?». А мы так же иронично в тон
беседе ответили: «Клуб авангардистов!»
Меня назначили почетным председателем КЛАВЫ, на случай, если менты будут приставать, чтобы сразу отправляться в каталажку, но посидеть как-то не довелось.
В: КЛАВА существует до сих пор. Чем она занимается?
О: Мы сделали четыре выставки в зале на Автозаводской, включая, наверное, единственную полноценную выставку «Чемпионов мира» «Черно-белую выставку».
Позже, уже в 1990-е, мы с художниками Игорем Макаревичем, Еленой Елагиной и другими пытались возродить деятельность клуба, хотели делать выставки и их обсуждать. Но дело не пошло дальше нескольких небольших проектов. Оказалось, что между художниками нет больше диалога. Выставка сегодня — это тусовка, на которой никто не смотрит на работы.
В: Чем было искусство для художников поколения 1970-х, 1980-х? Поясню: искусство для художников-соцреалистов —
это скорее производство, для многих молодых художников искусство — это карьера. Чем было искусство для вас и ваших друзей?
О: Наверное, мы все были идеалистами. Искусство для нас было способом общения и своего рода диссидентством. Не любить
советскую власть было интеллигентской нормой поведения и более того — пропуском в определенную среду. Хотя если
честно — было все равно, интереснее было делать картинки.
|
