18
"Теперь Бонни и Клайд — банда Бэрроу,
Я знаю, вы все уже прочитали,
Как они грабили и воровали,
И как тех, кто вопил,
Обязательно мертвыми или коченеющими находили.
В газетах о них написано слишком много вранья,
Они не так жестоки, как их малюют,
Они ненавидят все законы,
Стукачей, ищеек и крыс.
Люди относят их к числу хладнокровных убийц,
Говорят, что они бессердечны, что они — подлецы,
Но я могу сказать с гордостью,
Что я знала Клайда когда‑то,
И он был честен, справедлив и чист"
(Бонни Паркер, на пистолете которой оказалось девять
зарубок, когда техасская полиция, в конце концов, уложила ее).
"Днем и Ночью —
Кто бы ни отрубился, он разрисован и подожжен
Но!!!!
Однажды он вырубился — и
был подожжен
а еще — разрисован
Но!!!!!!
Сейчас его отпустило, и
он держится молодцом
И не таит злобы.
Но, ПОЖАЛУЙСТА, не поймите его неправильно,
Потому что если ОТРУБИШЬСЯ ты,
То твоя жопа уж точно будет следующей!"
(Стишок, обнаруженный на стене в помещении, где
проходила вечеринка Ангелов Ада).
В Уиллоу Кав никого не изнасиловали. Нехватка
«безбашенных блядей» повергла большинство «отверженных» в пьяное отчаяние, и к
тому времени когда я решил отправиться той ночью на боковую, в лагере уже не
оставалось ни одного трезвого человеческого существа. Более половины из
примерно полусотни «отверженных», все еще торчавших вокруг костра, совершенно
потеряли всякое представление о реальности. Одни просто стояли, как зомби, и
бессмысленно таращились на огонь. Другие могли застыть на мгновение в
задумчивости, а затем начинали вопить всякую околесицу, которую эхо услужливо
разносило по всему озеру. Эти вопли здорово походили на крики окончательно
спятившей чертовой прорвы гагар. Время от времени в костер бросали бомбочку‑фейерверк,
и тогда во всех направлениях с шипением летели красные искры и звездочки.
Прежде чем заснуть, я убедился, что запер все дверцы
машины, и так поднял стекла, чтобы никто не мог протянуть свою поганую лапу в
салон. Ангелы чудовищно ведут себя по отношению к людям, которые выключаются или
вырубаются на вечеринках, и одна из главных «ангельских» традиций — в первую
ночь любого пробега глаз не смыкать! Несколько раз, когда я искал кого‑то, мне
говорили: «Он отъехал». Сначала я полагал, что это выражение имеет какое‑то
отношение к передозировке психостимуляторами: обезумевшая жертва должна
ускользнуть в лес, как больное животное, и выветрить свое исступление, чтобы не
напрягать остальных. Но слово «отъехать», как выяснилось, не означало ничего
зловещего, дурного и подозрительного, «отъехать» — это всего лишь задремать, с
перепою или от прозаической усталости. Если такое случается с каким‑то
бедолагой, не сумевшим отыскать себе надежного и безопасного убежища, чтобы
покемарить, остальные немедленно начнут над ним издеваться. Самое обычное наказание
за то, что ты отрубился, — душ из мочи; те, кто все еще держится на ногах,
тихо берут спящего в кольцо и обоссывают его с головы до ног. Другие наказания
— еще более изощренные. Торпеда Марвин вызывает всеобщее восхищение своей
ювелирной работой над сонями. Однажды он подсоединил Бродягу Терри к
электрической розетке, затем облил его «левайсы» пивом и вставил вилку куда
надо. Джимми из Окленда, один из самых наиспокойнейших Ангелов, вспоминает, как
вырубился на пробеге в Сакраменто и как его за это подожгли.
«Эти ублюдки замазали мои очки черной краской, измазали
меня всего губной помадой, а потом поднесли огонек», — рассказывал он с
усмешкой. А Маго как‑то раз проснулся на вечеринке и обнаружил у себя на
запястьях наручники, ноги были закованы в кандалы, а два горящих картонных
пакетика с бумажными спичками лежали на его колене. «Я умолял кого‑нибудь
поссать на меня, — сказал он. — Старый, я же горел!»
На рассвете в лагере еле‑еле шевелилось человек
двадцать, а то и меньше. Один из райдеров «Цыганского Жулья», с которым я
раньше беседовал, был вконец очарован словечком «сплавить». Он уловил это
слово, когда я заметил, что их «сплавили» в херовый кемпинг. «Цыган» с ухмылкой
повторил это слово несколько раз, потом какое‑то время забавлялся, придумывая
всякие сочетания. Через несколько минут я услышал, как он донимает другого
«Цыгана»: «Скажи, старый, может отправимся в город и сплавим кого‑нибудь?». К
четырем утра это слово стало расти в его голове, как злокачественная опухоль, и
он бродил вокруг костра, доебывался до людей и спрашивал: "А что ты
сделаешь, если я скажу, что собрался тебя сплавить? " Или: «Скажи, старый,
не можешь ли ты сплавить мне взаймы до утра? Я так мучаюсь». И тут он начинал
безумно хохотать и пошатываясь брел к остаткам пивной горы. К тому времени
практически все банки уже были пустыми. То и дело кто‑нибудь из «отверженных»,
не найдя полной банки, впадал в неописуемую ярость и начинал пинать пустую тару
во все стороны, пока какая‑нибудь добрая душа не приходила к нему на помощь.
Помимо всех прочих звуков, как всегда, раздавалось урчание и рев мотоциклетных
моторов. Некоторые Ангелы садились в седла своих байков, давали им поработать
на холостом ходу, затем глушили двигатель и шли общаться с братвой дальше. Это,
казалось, придавало им энергию, напоминая подзарядку батареи. Последний звук,
услышанный мной той ночью, было мирное тарахтение «борова» прямо за моей
машиной.
На следующее утро я проснулся от оглушительного шума.
Судя по всему, неведомый враг незаметно пробрался ночью в лагерь, вывернул
каждый из элементов сборки карбюратора, и теперь все надо было снова
регулировать. У все еще дымящегося костра собралась большая толпа, и в самом ее
центре я разглядел Баргера, говорившего с лысым маленьким человечком, которого,
похоже, сразил недуг типа пляски Святого Витта. Человечек был репортером The
Los Angeles Times и очень сильно нервничал, хотя в лагере находилось несколько
помощников шерифа. Он корчился и потел, как персонаж, ворвавшийся в крепость
каннибалов и попросивший руки дочери их вождя. Репортер представился Джерри
Коэном. Как только он начал объяснять, что ему нужно, Тайни подскочил к
Баргеру, обхватил его своими ручищами и приветствовал небрежным слюнявым
поцелуем прямо в рот. Этот жест — гарантированная встряска для «цивилов», и Ангелы
отлично понимают, какую реакцию вызывают такие выходки. «Они этого не
выносят, — говорит Терри. — Это каждый раз шокирует их до глубины
души, особенно если немного поработать язычком». При виде фотографов Ангелов
неизменно пробивает на целовальное неистовство, но я никогда не видел, чтобы
они целовали друг друга, если некого было шокировать. Подобное поведение —
нечто, выходящее за рамки шоу‑бизнеса, и в постоянно возникающих серьезных
ситуациях кто‑нибудь из Ангелов может попробовать объяснить это как «просто еще
один из способов, при помощи которых мы даем миру понять, что мы — братья».
Довольно нервирующий способ приветствовать приятеля. Я
уже был знаком с Ангелами многие месяцы, и вот как‑то вечером я отправился в
«Хайд Инн» в Сан‑Франциско и присоединился там к одной компании. Пока я рылся у
себя в кармане в поисках денег, чтобы расплатиться за пиво, меня чуть не сбило
с ног какое‑то тело, обвившееся вокруг меня так быстро, что я даже не успел
разглядеть, кто это был. В глазах у меня потемнело, и моей первой мыслью было,
что они таки решили взяться за меня и что все кончено … какой‑то мужик страстно
целовал меня, щекотал усами… послышался смех. Ронни, секретарь отделения
Окленда, казался оскорбленным, что я не поймал его в полете, как он ожидал, и
не ответил искренне на поцелуй. Я допустил серьезную ошибку, с точки зрения
этой социальной группы, и дал в руки «отверженных» лишнее доказательство, что
клевый‑то я клевый, да вот только наполовину. Они смотрели на меня как на
неспособного ученика. Для них я был пограничным экземпляром, в поступках
которого пробивалась искра потенциального «отверженного». Но такой пробивон
случался очень редко.
Моим первым погружением с головой в пучину безрассудной
глупости стало приобретение английского байка. Такое оскорбление традиций
outlaws я искупил, правда лишь частично, собственной кровью: проломил себе
голову в аварии, когда несся на бешеной скорости. Байк — всмятку, зато мое
доброе имя было восстановлено. Благодаря этой катастрофе я закрепился на
хлипкой стремянке социального статуса «отверженных», но вот запорол этот трюк с
приветственным поцелуем, и все опять рухнуло к чертям собачьим. После этого в
общении со мной чувствовалась некоторая отчужденность, словно я был чьим‑то
маленьким братишкой, страдающим неизлечимой болезнью: «Пускай этот бедный
дурачок творит, что хочет. Как говорится, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не
плакало. Видит Бог, это все, что мы можем для него сделать». <В конце концов
мне дали понять, что так думают не все.>
Примерно так же они обращались с мужиком из The Los
Angeles Times, но тот, казалось, все никак не мог побороть ощущение, что кто‑то
собирается подкрасться к нему сзади и вышибить мозги диском от колеса.
Происходившее выглядело довольно забавно. Я надеялся, что Коэн промямлит нечто вроде:
«Президент Баргер, я полагаю?». Но он слишком нервничал. Он уже поговорил с
копами, и его голова была забита рассказами о зверствах и жестокостях; скорее
всего, он уже тогда в уме прикидывал статью, которую кто‑нибудь сочинит по
поводу его кончины: «… репортер сопротивлялся, но безрезультатно. Обезумевшие
от наркотиков мотоциклисты быстро изрубили его на куски и насадили эти куски на
вертел… имя его останется в веках».
Самое странное заключалось в том, что Коэн уехал с
озера Бейсс с одним из самых длинных и обстоятельных интервью, которые когда‑либо
давал журналистам Баргер. Босс Ангелов был тем утром в редкостном расположении
духа. Пригревало солнце, его люди были в безопасности, и, чем бы он ни
закидывался прошлой ночью, очевидно было одно: это вещество подействовало на
него весьма благотворно. Манеру Коэна вести себя можно назвать как угодно, но
только не враждебной. Большинство репортеров относятся покровительственно к «отверженным»
или задают настолько резкие, самоуверенные вопросы, что с тем же успехом могли
бы получить все ответы на них в докладе Линча. Однажды вечером в Окленде я
наблюдал, как один парень из какой‑то газетенки, выходящей в Ист Бэй, допустил
сразу две ошибки. Он появился в «Эль Эдоб» и тут же спросил, можно ли купить
немного марихуаны. Ангелы еще не успели для себя решить, был ли он просто
непроходимым мудаком или же наркоагентом, как он вытащил немного своей травы и
стал предлагать ее всем присутствующим. Этот ход не проканал, хотя мог бы
растопить лед, если бы он просто свернул косяк для себя самого. Потом он
предложил купить пиво для всех, постоянно говоря на боп‑жаргоне <жаргон
хипстеров, слушающих боп — прим.перев.>. Какое‑то время Ангелы терпели его,
но, пропустив несколько кружек пива, он начал задавать вопросы о Гитлере,
групповых изнасилованиях и содомии. Наконец, Сонни сказал, что дает ему
тридцать секунд, чтобы убрать свою жопу от греха подальше, и, если он покажется
снова, Ангелы расколят ему башку цепью, как орех.
Другой журналист из кожи вон лез, пытаясь казаться
своим в доску. «Есть что‑то гадливое в этом парне, — сказал мне
Баргер. — Он либо легавый, либо сумасшедший — и если он ни то, ни другое,
тогда он использует нас для чего‑то такого, о чем мы не имеем ни малейшего
представления». И это оказалось правдой. Отношения этого репортера с Ангелами
развивались по следующей схеме: неловкость при знакомстве — накал страстей —
критическая точка. В последний раз, когда я говорил с ним, он сообщил, что на
него наезжают уже по‑настоящему. Он был настолько напуган, что купил себе
Магнум .357. «Ты прав, черт возьми, я струсил, — сказал он. — Если
они объявятся рядом, я буду стрелять на поражение». Похоже, Ангелы были
удовлетворены. «Пизданутый сукин сын сам напрашивался на неприятности, —
заметил один. — Может, это прочистило ему мозги».
Коэн ни одной из подобных ошибок не допустил. Он
задавал очень короткие общие вопросы, и стоял, потея и ерзая, пока его
магнитофон фиксировал ответы. Мне показалось, что я слышу настоящую песню,
когда Баргер закончил интервью словами: «Мы, Ангелы, живем в нашем собственном
мире. Мы хотим одного: оставьте нас в покое, в одиночестве, чтобы мы могли
стать личностями».
А вот еще несколько перлов, собранных тем утром Коэном,
и почти все они — лично от Баргера:
«На самом деле мы — конформисты. Быть Ангелом значит
подчиняться правилам нашего общества, а правила Ангелов — самые жесткие из
всех… Наши байки — это первое и самое важное для нас. Мы можем творить такое с
нашими байками, что не под силу больше никому. Можете попытаться — все равно не
получится. Ангел может разделать „борова“ на части и собрать снова всего за два
часа. Кто еще так сможет?.. Все эти штуки, — вроде нацистских знаков
отличия и шлемов, — чтобы шокировать людей, просто дать им понять, что мы
сами по себе, дать им понять, что мы — Ангелы… Никаких неприятностей не будет,
если нас оставят в покое. Насилие начинается только тогда, когда люди сами
наезжают на нас. Пара Ангелов зайдет в бар, и несколько упившихся чуваков
начнут драку, но зачинщиками драки обязательно выставят нас. Двое наших уложат
их как пить дать… Любые два Ангела могут справиться с пятью другими парнями… Ты
решил стать Ангелом? Мы не принимаем первых попавшихся людей с улицы. Мы
проверяем их. Мы должны убедиться, что они будут жить по нашим правилам…».
Баргер толкал прочувственную речь почти час, прекрасно
понимая, что его записывают и фотографируют. В определенном смысле это означало
конец целой эпохи, так как вскоре после этого он понял, что мудрые изречения,
которыми он так щедро сыпал направо и налево, и позы, которые он принимал перед
камерами, стоили денег, и к моменту выхода статьи в свет его открытость
превратилась в желчность и злобное нахальство.
Оставшаяся часть уик‑энда прошла в Бейсс Лейк
относительно спокойно. Многие из Ангелов провели воскресный день в пивных
точках, выпендриваясь перед нахлынувшей толпой туристов. Они поливали друг
друга пивом, обменивались непристойными замечаниями с гражданами, и получали
бешеное удовольствие, держа всех в напряжении. Пожилой мужчина купил им всем
пива, дамы средних лет выкрикивали оскорбительные вопросы, а кассовый аппарат
оживленно и весело позвякивал.
Момент напряженности возник в лагере, когда в небольшую
бухту Уиллоу Кав ворвались три больших гидроплана с пляжными качками и
девушками в бикини. Они вовсе не искали повода для драки, но приехали
«повыебываться», как подметил один из Ангелов, и какое‑то время казалось, что
всеобщему миру и благоденствию пришел конец. Полиция не предусмотрела
возможности нападений со стороны озера, и, когда появились гидропланы, в лагере
не оказалось ни одного помощника шерифа. Всем парням на лодках было за
двадцать, они были одеты в яркие тесные плавки желто‑коричневого цвета. Вода
совершенно не испортила им прически — волосы были короткие и здорово
набриолинены. Всего явилось около двадцати особей мужского пола и пять или
шесть девиц, выглядевших так, как будто они только что прибыли с Французской
Ривьеры. Они привязали лодки к деревьям, нависавшим над бухтой со стороны
лагеря outlaws, и начали лениво резвиться, ныряя, обжимаясь с девушками,
передавая друг другу пиво и полностью игнорируя байкеров.
А в сотне футов от них, на другой стороне бухты,
шатались Ангелы Ада во всем своем неряшливом великолепии. Никаких кремов для
загара, бикини или водонепроницаемых часов по ту сторону баррикад.
«Отверженные» стояли на скалистом берегу в потрепанных шортах, мокрых
«левайсах», со спутанными бородами, невыгодно подчеркивающими бледность и
скверный цвет их лиц. Кое‑кто плескался в воде прямо в одежде. Некоторые
девушки были в лифчиках и трусиках, другие закатали свои тореадорские брюки как
можно выше, и еще несколько плавали в мужских майках. Это смахивало на
ежегодный пикник ночной смены работяг с медного рудника «Никогда не Потей» в
Бьютт, штат Монтана.
Ангелы купаются редко. Это не соответствует их стилю, и
лишь немногие из них действительно умеют плавать. «Черт, да я бы камнем пошел
на дно, если бы полез в эту воду, — заявил один. — Думаю, я мог бы
научиться плавать, если бы только захотел, но на фига? Все равно я окунался бы
в воду раз в году, не чаще».
Вскоре, издав какие‑то звуки, отдаленно напоминавшие
петушиное «кукареку!», несколько качков изящно проплыли через бухту, чтобы
ответить на вопросы, которые Ангелы выкрикивали им по поводу лодок. Байкеры
интересовались моторами, поскольку те выглядели настолько большими, что
«отверженные» никак не могли сообразить, почему же с таким грузом лодки не
тонут. Среди моторов оказался «Олдсмобайл Ви‑8» в четыреста лошадиных сил с
компрессором надува. Технический язык был понятен и тем, и другим, а другого
общения и не требовалось. После получаса разговоров о магазинах по продаже
техники и совместного распития нескольких банок пива один из парней с лодок
предложил прокатить Ангелов, сделать круг по озеру. Они вернулись, возбужденно
смеясь. «Старый, эта штука обогнула все озеро, — кричал один. — Я не
мог в это поверить. Запредельная хуйня!»
Один‑единственный неприятный инцидент за весь пробег
случился вечером в воскресенье, незадолго до закрытия пивного магазина в десять
часов. Ангелы, проведшие там целый день, были пьяны в стельку, и, когда пришло
время закрывать лавочку, они настаивали, что все в полном ажуре и они не
сдвинутся с места. Если «отверженные» собираются компаниями, будь они трезвые
или пьяные, не важно, они устраивают такую же чуму, какая происходит при старте
реактивных истребителей, покидающих взлетную полосу: один за другим, с
ошеломляющим шумом. Основной принцип заключается в том, что контроль
авиадиспетчеров за каждым истребителем не позволяют им таранить друг друга при
взлете, но Ангелы довели этот прием до высочайшего драматического накала.
Приказ убираться ничего не значит, а стиль и ритм происходящего — достигают
критической отметки. Они тщательно заправляются — так, чтобы байки могли
моментально рвануть с места. Outlaw, чей «боров» сразу же не помчится
сумасшедшей молнией, чувствует себя по‑настоящему опозоренным. Неудачный старт
вызывает у байкера такие же эмоции, какие возникают у солдата, когда в бою у
его винтовки заклинит затвор, или же у актера, который запорол ключевую фразу
спектакля: «Быть или не быть… каркнул ворон».
Вот что примерно происходило у пивной точки. Огромная
толпа собралась на подъездной дороге, чтобы поглазеть на финал. Ошалевший
фотограф вертелся вокруг, щелкая вспышкой каждую секунду. Но Ангелы были
слишком пьяны, чтобы достойно завершить дело. Некоторые залили полные баки, а
потом бесились и матерились, то и дело нажимая на стартер. Другие как по
команде одновременно срывались с места или вдруг разворачивались и направлялись
в толпу с дикими воплями. Многие тащили с собой упаковки по шесть банок, и
управлять мотоциклами из‑за этого было еще труднее. Те, кто облажался при
первой попытке завести мотор, пытались взять реванш, выпустив облако дыма перед
тем, как выжать сцепление. Бак, огромный байкер из «Жулья», не успев
переключить первую передачу, врезался прямо в полицейскую машину, и был
немедленно отправлен в тюрьму, где и провел следующие тридцать дней. Фрип из
Окленда слетел с дороги, врезался в дерево, сломал себе лодыжку и заблокировал
движение по узкой дороге у озера.
Толпа росла и росла, и все хотели чем‑нибудь помочь.
Единственным копом, присутствовавшим при этой аварии, оказался помощник шерифа
округа Мадера, сидевший в «воронке», но он сказал, что у него нет никаких
полномочий, и отказался вызвать частную «скорую помощь», пока кто‑нибудь не
подпишет обязательство оплатить счет. Это вызвало презрительные насмешки и
протесты в толпе. Фотограф окончательно потерял голову, и начал материть
помощника шерифа. Один из четырех или пяти оставшихся Ангелов умчался по
направлению к Уиллоу Кав. Наконец фотограф заявил, что оплатит счет за вызов
«скорой», и помощник шерифа позвонил.
Спустя несколько мгновений к месту событий подоспели
два помощника шерифа в шлемах, у каждого на поводке была немецкая овчарка.
Поднялась суматоха, раздались истошные крики, люди в панике толкали друг друга,
пытаясь как можно дальше отойти от собак. Где‑то внизу на дороге завыла сирена,
но полицейские машины так и не смогли пробиться через транспортную пробку.
Несколько копов бросили свои тачки и побежали разбираться, не вникнув в суть
дела, размахивая дубинками и крича: «Разойдитесь! Разойдитесь!».
Отряд скаутов Баргера прибыл буквально сразу же следом
за полицией, и никакое движение или, наоборот, пробка им помешать не могли.
Пока они петляли между машинами, свет от их передних фар дергался то в одну, то
в другую сторону, отчего общая нездоровая атмосфера только усугублялась и
становилась еще тревожнее. Я мельком увидел Баргера, пробивавшегося через толпу
к разбившемуся Ангелу. Один из копов в шлеме потянулся, чтобы его остановить,
но был отброшен Грязным Эдом на шесть футов вдоль дороги. Я видел, как
подскочил Эд, и все же не мог поверить своим глазам. Легавый, должно быть, испытывал
то же самое. Грязный Эд ударил его на бегу, одновременно схватив за грудки. Коп
резко отшатнулся, пытаясь ударить наглеца дубинкой, но вид у него был довольно
испуганный. Еще один помощник шерифа прыгнул на Эда… Оutlaws устроили короткий
борцовский поединок, а фотограф пытался их разнять.
Затем, по причинам, о которых мы можем только
догадываться, легавые повязали фотографа вместо Ангела. Двое амбалов из
собачьего патруля округа Керн устроили ему «двойной рычаг», заломив руки за
спину, игнорируя его жалобные вопли, и трясли его над обрывом до тех пор, пока
он окончательно не потерял голос. Фотографа посадили в «воронок». Пока с ним
разбирались, приехал шериф Бакстер, попытавшийся утихомирить собравшихся. Он
нашел Баргера, и заверил лидера «отверженных», что «скорая помощь» за его
парнем с минуты на минуту прибудет. Как выяснилось, это обещание сняло все
проблемы, хотя Сонни и дюжина других Ангелов оставались там, пока Фрипа
действительно не увезли в госпиталь. Грязный Эд спокойно держался в стороне, вид
у него был довольно угрожающий, но никаких поползновений начать бузу он не
делал. Полиция не обращала на него внимания, а Тайни Бакстер подошел к
«воронку» и зарычал, как гепард, на незадачливого фотографа, сидевшего внутри,
обвиняя его в том, что он попытался спровоцировать беспорядки. «Ты сумасшедший
сукин сын, да я сейчас залезу в машину и голову тебе оторву!» — орал Тайни, и
на мгновение мне почудилось, что именно так оно и будет. Все напряжение,
накопленное за уик‑энд, клокотало в его голосе, так как он поносил на все корки
единственного обнаруженного им врага, у которого не оказалось ни союзников, ни
защитников. Он запалил бы фитиль, если бы арестовали Грязного Эда, а фотограф
был столь же безвреден и безобиден, как боксерская груша. Никакая армия его не
прикрывала, стало быть, мстить, если с ним что‑нибудь случится, было бы некому.
Еще больше положение фотографа усугублялось его признанием, что работает он фри‑лансером…
«Фри‑лансер» — для полицейских то же самое, что бродяга, который не в состоянии
найти себе работу. Если бы тем вечером они схватили вашего покорного слугу, то
сначала я должен был бы сознаться, что работаю Вышибалой Долгов для Опиумного
Тонга, а уж потом заявлять, что я — «свободный», т.е., фри‑ланс писатель.
Полиция всегда осторожно и трепетно относится к людям, имеющим постоянную
работу, даже если работодатель — Тонг. Лучше и мощнее может быть только одно
средство защиты — бумажник, туго набитый солидными рекомендательными письмами,
всевозможными членскими карточками, покрытыми филигранно напечатанным бредом и
странными кодами, намекающими на устойчивые связи с различными сильными
картелями и синдикатами и влиятельными шишками, с которыми не станет
связываться ни один умный коп.
К сожалению, у фотографа ничего из вышеупомянутого
набора не было, поэтому его продержали в тюрьме три дня, оштрафовали на 165$ за
оскорбление правосудия и освободили, предупредив, чтобы он держался подальше от
округа Мадера всю свою оставшуюся жизнь. Перед тем как его увезли, он дал мне
ключи от своего новенького «sunbeam‑роудстера» и сказал, что у него в багажнике
лежит фотокамера со всеми причиндалами на две тысячи долларов. Он совершенно
меня не знал, и, разумеется, в моей тощей фигуре и поведении не было ничего
такого, что гарантировало бы сохранность его имущества: такой тип мог бы
продать и его машину, и его технику при первой возможности. Но выбора у бедняги
не было: разве только оставить машину на обочине на три дня. К счастью, днем
раньше он подобрал двух хитчхайкеров, рассказавших, что они вписались в товарняк
из Лос‑Анджелеса до Фресно, а затем добирались стопом, чтобы посмотреть на то,
что будут вытворять здесь Ангелы Ада. Они согласились проехать на «санбиме»
вниз к Мадере, куда для составления протокола повезли фотографа. По каким‑то
неизвестным мне соображениям, хитчхайкеры привезли меня прямо в тюрьму. Они
могли смотаться по любой окольной дороге. Никто не знал их имен или куда они
могли отправиться, а владелец машины находился не в том положении, чтобы начать
качать права по поводу угона и возбуждать уголовное дело.
В тюрьме нам сказали, что никто не сможет поговорить с
заключенным, пока не будет внесен залог. Сумма составляла 275$, а единственный
доступный поручитель отказался браться за это дело. Он заявил, что в эти
выходные в округе шатается слишком много распущенных и непорядочных бродяг.
Хитчхайкеры припарковали «санбим» на улице, и пока один из них пошел отдавать
ключи дежурному в участке, подъехал полицейский, бывший при аварии, и пригрозил
арестовать меня за бродяжничество в следующий раз, когда я попадусь ему на
глаза.
Спорить особо было не о чем, так что я высадил
хитчхайкеров где‑то на 101‑м хайвее и в течение часа мчался на север, пока не
уверился, что граница округа Мадера осталась позади. Затем я нашел проселочную
дорогу, ведущую к аэропорту, съехал на нее, остановился и крепко заснул. На
следующее утро я подумал было вернуться на озеро Бейсс, но меня что‑то не
особенно тянуло провести еще один день, выклянчивая пиво и слушая все тот же
утомительный шум.
Я позавтракал с компанией фермеров в закусочной на 101‑м
хайвее, и поехал по направлению к Сан‑Франциско. В последний праздничный день
транспорт двигался неторопливо, и лишь одна настоящая пробка случилась в
Трейси, где на гоночное шоу собралась огромная толпа. По дороге к западу от
Окленда я подобрал двух ребят, сообщивших мне, что они убежали из
воспитательного трудового лагеря. Парнишки точно не знали, куда бы им хотелось
отправиться, но один из них сказал, что вверх по побережью, в Юки, живет его
кузина, и они подумали, что в принципе какое‑то время можно будет
перекантоваться там. Я дал им пачку сигарет и высадил у светофора в Окленде.
В понедельник утренние газеты были полны рассказов о
беспорядках. The Los Angeles Times выдала огромные аншлаги над материалом на 8
колонок:
ПРАЗДНИЧНЫЕ БЕСПОРЯДКИ — СЛЕЗОТОЧИВЫЙ ГАЗ, ВОЙСКА
УСМИРЯЮТ МОЛОДЕЖЬ — ЧЕТЫРЕ КУРОРТА НА СРЕДНЕМ ЗАПАДЕ ПРЕВРАТИЛИСЬ В ПУСТЫНЮ В
РЕЗУЛЬТАТЕ СРАЖЕНИЙ ТОЛПЫ И ПОЛИЦИИ.
На первой странице The
New York Times красовалось:
МОЛОДЕЖНЫЕ БЕСПОРЯДКИ РАЗРАЗИЛИСЬ В ТРЕХ ШТАТАХ; 25
ЧЕЛОВЕК РАНЕНО, 325 ЗАДЕРЖАНО — ПРОДОЛЖАВШИЕСЯ ВСЮ НОЧЬ БЕСЧИНСТВА ОХВАТИЛИ
ЧЕТЫРЕ КУРОРТА, 200 ЧЕЛОВЕК АРЕСТОВАНО ВО ВРЕМЯ ПОГРОМА НА ОЗЕРЕ ДЖОРДЖ.
Судя по всему
единственными людьми, которые не бесчинствовали Четвертого Июля, были Ангелы
Ада. Обе газеты Сан‑Франциско обратили на это внимание. Заголовок в Chronicle
гласил: НА ФРОНТЕ АНГЕЛОВ АДА ВСЕ СПОКОЙНО; но Examiner завернул информационную
гайку еще круче: КОПЫ ПОДРЕЗАЮТ КРЫЛЬЯ АНГЕЛАМ, УКРОЩЕННЫЕ МОТОЦИКЛИСТЫ
ПОКИДАЮТ МАДЕРУ.
И всего один репортаж
об инциденте, связанном с мотоциклистами. Это было очень краткое официальное
сообщение United Press из города Сиу‑Сити, штат Айова:
"Мотоциклетная
банда из тридцати человек, именуемая «Клуб Outlaw Среднего Запада», покинула
сегодня этот город с населением в девяноста тысяч пятьсот человек,
произдевавшись над местными жителями на протяжении всего праздничного уик‑энда.
Мотоциклисты блокировали движение транспорта, ездили по тротуарам и играли в
прятки с дежурными полицейскими машинами. Представитель, говоривший от имени
банды, заявил, что они приехали в Сиу‑Сити, чтобы «немного его встряхнуть…».
В репортаже Chronicle
об Ангелах говорилось, что полиция в округе Мадера все еще не решила, как ей
поступить относительно «постановления о сдерживании». Очевидно, что‑то пошло не
по предполагаемому сценарию, если, согласно специальному распоряжению Ангелов
обязали 16 июля явиться в Верховный суд округа Мадера. В противном случае, путь
в округ для них будет закрыт навсегда. «Полиция опасается, что могут произойти
неприятности, — говорилось в статье, — потому что банда пригрозила
остаться в Бейсс Лейк до 16 июля или уехать и вернуться к этому числу, но уже с
подкреплениями». Официальные лица округа были поставлены перед выбором: либо
полностью отменить «постановление о сдерживании», либо принимать очередной
пробег…
Баргер, в свою
очередь, заявил, что они полны решимости вернуться и оспорить дело в суде.
Стоит ли говорить, что постановление вообще не учитывало такую возможность. Сей
документ был филькиной грамотой с самого начала, и даже копы предпочитали не
выполнять его положения, абсолютно не понимая, что они означают. Финальный
комментарий прессы к саге на озере Бейсс появился в Examiner, под маленьким
подзаголовком: «ПОБЕДА АНГЕЛОВ АДА». В нем говорилось, что это постановление
было отменено по распоряжению окружного прокурора, того самого человека,
который двумя неделями раньше тайно подготовил его.
Оглядываясь в прошлое,
все соглашались, что действия и прессы, и полиции были весьма эффективны.
Мощное паблисити, присутствие крупных полицейских сил и чудовищное потребление
пива — следовательно, высказанное ранее беспокойство и тревоги все‑таки имели
под собой почву! Если мы сравним нашу страну с галактикой, в которой, словно
постоянные вспышки, происходят всякие бунты и радикальные изменения в кампании
гражданского неповиновения, то озеро Бейсс покажется звездой мира и
спокойствия. Этому факту имелось множество объяснений, и в некоторых из них
звучали весьма угрожающие нотки. Например, определенный подтекст читался в
заявлении одного из полицеских чиновников, объяснявшего отсутствие насилия тем
фактом, что «количество присутствовавших там полицейских практически равнялось количеству
мотоциклистов». Он считал, что на озере Бейсс было задействовано около сотни
человек, и все они работали сверхурочно. <Другие интересные комментарии к
спектаклю, устроенному в Бейсс Лейк, появились через месяц после того, как все
уже закончилось. В середине августа район Уоттса в Лос‑Анджелесе захлестнули
чудовищные четырехдневные беспорядки. Тридцать четыре человека были убиты,
сотни ранены, и причиненный собственности ущерб оценивался суммой, превышающей
миллион долларов. В Уоттсе все еще продолжались бесчинства, но пресса при этом
совершенно бездействовала. Полиция Лос‑Анджелеса была настолько не готова к
столкновениям, что для наведения порядка пришлось вызывать национальную
гвардию.>
У Ангелов на этот счет
было свое объяснение. Они не могли согласиться с тем, что копы просто подавили
их силой, своими бицепсами и трицепсами. Наоборот. Именно байкеры, благодаря
своей многочисленности, заставили полицию и местных обывателей оставить их в
покое. И та, и другая сторона заявляла, что демонстрация ее силы — а не силы
противостоящего лагеря — предотвратила кризис, и в определенной степени обе
стороны по‑своему были правы. Хотя, на мой взгляд, сводить все к такому
простому объяснению было бы не совсем правильно.
Именно странная
двойственность общественного мнения обеспечила воскресной конфронтации на озере
Бейсс столь ненадежное равновесие, балансирование на довольно сомнительной
грани. Эта двойственность смутила не только Ангелов, но и полицию;
«отверженные» прибыли, чтобы встретиться лицом к лицу с единым крепким фронтом
неприятия их персон гражданским населением… а получилось так, что, по
совершенно непонятной им причине, они стали гвоздем всей программы уик‑энда,
главным шоу, диким и хамским доказательством того, что на озере Бейсс до сих
пор помнили, как надо по‑настоящему справлять мистерию Четвертого Июля. Угроза
насилия окрасилась в тона напряженного развития настоящего театрального
действа. В атмосфере праздника преобладало желание пофиглярничать. Настроение
толпы было не столько эйфорическим, сколько эротическим. Кое‑какие инциденты
были, но слишком незначительные, чтобы о них говорить… и, когда все
закончилось, козлом отпущения сделали фотографа из Лос‑Анджелеса, якобы
совершившего самое тяжкое правонарушение.
Если не обращать
внимания на подобные мелочи, то получается, что тот уик‑энд стал настоящим
памятником свободному предпринимательству. Трудно сказать, что могло бы
произойти, если бы «отверженным» отказались продавать пиво, но круглолицый
человечек на туристском рынке оказался провидцем, изменившим, казалось бы,
предначертанный ход событий. Уже после первой крупной закупки Ангелы были везде
желанными гостями или по крайней мере их присутствие терпели повсюду, за
исключением магазина Уильямса, из которого свалили даже любители суда Линча, когда
всем стало ясно, что основное действие развертывается вовсе не здесь, а совсем
на другом берегу… Бедняга Уильямс остался при всех своих сокровищах; его
распирало от непримиримой жадности, и она буквально сочилась у него изо рта и
ушей… и он смог отдышаться только вечером в понедельник, когда Ангелы, наконец,
исчезли. А, отдышавшись, вышел на берег озера и бросил, словно Гетсби, гордый,
но тоскливый взгляд на зеленые неоновые огни баров, что горели на другой
стороне озера, — там все остальные в поте лица своего подсчитывали нехилую
выручку.
КАББАЛА ДУРИ И СТЕНА ОГНЯ
19
«Они пристрастились к пьянству и курению плана, набивают себе
рты всякими таблетками…черт возьми, да может случиться абсолютно все что
угодно. У них начнется приступ прямо‑таки животного бешенства, и они просто
разорвут тебя на части своими цепями, ножами, пивными открывалками — всем, что
только попадется им под руку»
(Детектив из Фонтаны).
«Отверженных» мотоциклистов обвинили в создании и
поддержании функционирования системы распространения наркотиков, зловещей сети
их продаж и доставок от одного побережья к другому. Федеральные наркоагенты
утверждают, что в период с 1962 по 1965 гг. Ангелы Ада доставили из Калифорнии
в Нью‑Йорк марихуаны больше чем на миллион долларов, отправляя ее самолетами в
ящиках с бирками — «Запчасти для мотоциклов». Такое количество травы огромно,
даже исходя из уличных розничных расценок. «Сеть» была раскрыта в конце 1965,
когда, согласно The Los Angeles Times, «восемь человек, причислявших себя к
членам клуба (Ангелам Ада), судом города Сан‑Диего были признаны виновными в
контрабандном провозе 150 фунтов марихуаны из Мексики в Соединенные Штаты через
Сан‑Исидро».
Осужденные контрабандисты если и имели какое‑то отношение к
Ангелам, то оно, несмотря на якобы сделанное ими заявление о членстве в клубе,
было весьма относительным. Трое из восьми были из Нью‑Йорка, пятеро — из Лос‑Анджелеса,
в том числе две девушки — они не в счет. Остаются только три возможных
кандидата, претендующих на принадлежность к Ангелам, но те «отверженные», с
которыми я беседовал, утверждали, что слыхом о них никогда не слыхивали.
Возможно, они лгали, хотя лично я в этом сильно сомневаюсь; обычно они гордятся
свой связью со всем, что становится сенсацией и выносится на первые полосы
газет. На самом деле если они все же кривили душой, то делали это абсолютно
зря, так как 150 фунтов плана — практически ничто по сравнению с тем
количеством дури, которое каждую неделю пересекает мексиканскую границу,
несмотря на ястребиную зоркость и рвение бдительных американских таможенников.
Эти джентльмены ненавидят дурь так же сильно, как они ненавидят сам порок; и
когда они рыщут в ее поисках, то точно знают, кого хватать — извращенцев‑битников
и волосатых фриков в сандалиях.
Бородатых людей шмонают с ног до головы. Я пересекал границу
у Тихуаны больше десяти раз, но меня остановили и обыскали лишь единожды —
после недели подводного плавания с аквалангом неподалеку от побережья Нижней
Калифорнии. Мы втроем пытались вернуться в Штаты, и на наших физиономиях красовалась
недельная щетина. На границе нам задали стандартные вопросы, мы дали
стандартные ответы, и были немедленно задержаны. Таможенники отогнали наш
фургон, забитый походным снаряжением и рыболовными снастями Scuba, в
специальный гараж и перетряхивали его там часа полтора. Никакой дури они не
нашли, а наткнулись лишь на несколько бутылок ликера. Похоже, у таможенников в
голове такое просто не укладывалось. Они продолжали рыться в спальных мешках и
шарили в полостях автомобильной рамы. В конце концов нас отпустили,
предупредив, чтобы в будущем мы « были поосторожнее».
Между тем, прямо на хайвее крупнокалиберные курьеры,
начиненные дурью, проскакивали таможню с улыбкой на устах. Они были при
галстуках и в деловых костюмах, ездили на взятых в прокате автомобилях
последней модели, со всеми прибамбасами типа электробритвы. Я не видел ни
одного «отверженного» мотоциклиста, который с ревом подлетал бы к границе. Но,
если бы кто‑нибудь из них и появился, их сразу же низвергли бы в таможенное
чистилище для тщательного обыска. Люди, зарабатывающие себе на хлеб нелегальным
провозом наркотиков в Штаты, действуют по тому же принципу, что и мошенники с
поддельными или недействующими чековыми книжками, — они никогда не носят
бород, серег и свастик. Это одно из главных правил их успешного бизнеса.
Большинство таможенников мыслят, как заурядные официанты, и
поэтому нет такого коммерческого поставщика марихуаны или еще какого‑либо
аналогичного незаконного товара в том же духе, который сделал бы ошибку и
использовал бы Ангелов Ада в качестве курьеров. Это выглядело точно так же, как
если бы к границе послали машину с надписью «Опиум Экспресс», выведенной
большими красными буквами на обоих бортах. Если Бог, покровительствующий
праведникам, ринется однажды ночью хищным орлом с небес на землю и испепелит
Ангелов Ада до состояния невразумительной золы, то от этого вряд ли пострадает
перевозка марихуаны через мексиканскую границу. В феврале 1966 трое человек в
украденном грузовике провезли через таможню почти полтонны дури — 1,050 фунтов
за одну погрузку. Они доставили все это добро в Лос‑Анджелес, где и были
арестованы несколько дней спустя по анонимной наводке. Чистый доход стукача
составил 100,000$, полученных им в качестве награды за оказанную властям
услугу.
Ангелы — слишком колоритны, чтобы заниматься серьезной
перевозкой наркотиков. У них и денег‑то нет, чтобы выступать в качестве
посредников, так что в итоге им самим приходится покупать большую часть
продукта маленькими партиями по высоким ценам. Трое или четверо Ангелов будут
сосать джойнт до тех пор, пока он не станет таким коротким, что им придется
держать его пинцетом. Многие «отверженные» именно поэтому носят с собой
пинцеты. Люди, имеющие возможность нормально затариваться марихуаной, могут
позволить себе курить ее в больших трубках и кальянах… Хотя если они серьезно,
с коммерческой точки зрения, заинтересованы в товаре, то вообще редко курят
сами, а если и курят, то исключительно за плотно закрытыми дверями. Тяга к
плану не имеет никакого отношения к формуле достижения успеха в обществе,
ориентированном на получение материальной прибыли. Если бы Горацио Элджер
родился рядом с полем конопли, его история могла сложиться совершенно по‑другому.
Он погряз бы в безработице, большую часть своего времени просто бил бы баклуши,
с улыбкой взирая на окружающий мир, и, отмахиваясь от протестов своих друзей и
благодетелей, говорил бы им: «Не доставай меня, малыш: тебе этого никогда не
понять». <Ангелы помоложе — особенно те, кто присоединился к клубу после
всплеска всей этой великой лихорадки паблисити, — значительно активнее
ветеранов вовлечены в наркотический андеграунд. Они менее осторожны и
осмотрительны, несерьезно относятся к риску, связанному с продажей и хранением
наркотиков. Ангелы всегда были потребителями, но в 1966‑м их стало все больше
заносить в сторону непосредственного участия в бизнесе — таком, как продажа
джанка в больших количествах.>
Ангелы настаивают на том, что в клубе нет заядлых
курильщиков дури, и, с точки зрения закона или понятий, принятых в медицине,
такие заверения — правда. Обычные наркоманы не разбрасываются; физическая
потребность в любом продукте, на который они подсели, заставляет их быть весьма
разборчивыми. Ангелы же вообще ни на чем особо не зацикливаются. Они жадно
гребут наркотики, как до умопомрачения оголодавшие люди, которые мгновенно
теряют над собой контроль и распоясываются, оказавшись у неожиданно
появившегося в их беспонтовой жизни шведского стола. Ангелы хватают все что ни
попадя, и, если дело заканчивается обыкновенной белой горячкой с криками и воплями,
значит так тому и быть.
Они так открыто курят марихуану, что трудно понять, почему
всех их поголовно еще не засадили в тюрьму. Законы относительно марихуаны в
Калифорнии представляют собой проявление американской политики в ее наиболее
примитивном виде. Два приговора за хранение одного джойнта, или даже десятой
части оного, — засадят человека в тюрьму минимум на два года. Третье
задержание за хранение означает как минимум пять лет лишения свободы. Процедура
вынесения приговоров четко определены законом, независимо от каких‑либо
смягчающих обстоятельств, которые только может найти судья.
За исключением того момента, что иметь дело с дурью означает
подвергать себя повышенной опасности и риску, ситуация с марихуаной в
Калифорнии больше всего напоминает положение с бухлом в двадцатые годы. План
есть везде; тысячи людей курят его с такой же легкостью и частотой, как
принимают аспирин. Но сам факт объявления наркотика вне закона укрепил его
культовый статус, породил «плановой» андеграунд, чьи партизаны, как настоящие
шпионы, вынуждены тайно шнырять по округе и собираться в темных комнатах, где
они передают символ полученного ими противозаконного удовольствия из одной
нервно дрожащей руки в другую. Многие ловят кайф от одного только сознания
того, что подвергают себя серьезному риску. Мало кто может «настроиться», не
превращая факт употребления наркотика в некий мифический «суд божий», испытание
огнем и водой… И среди тех, кто действительно умеет так настраиваться, —
Ангелы Ада. Они занимаются этим так долго и часто, что больше уже не путают
мнимую таинственность с реальным воздействием на организм. Марихуана, похоже,
расслабляет их, но — не более того. Они окрестили ее «шмалью» или «дурью»,
избегая такой хипстерской терминологии, как «трава» или «план». Большинство
просто угощается этим на халяву, как обычно происходит с пивом и вином. Если
продукт доступен, они будут его курить, однако Ангелы редко тратят на него
деньги. Если уж «отверженные» мотоциклисты и будут платить за какие‑либо
приколы, то такой прикол должен быть из категории «полный отвал башки».
В Бейсс Лейк таким приколом стали таблетки. Как‑то раз в
субботу, ближе к вечеру, я стоял с группой Ангелов у костра, говорил о
беспорядках в Лаконии. К нам подошел некто с большим пластиковым пакетом, и
начал раздавать его содержимое целыми пригоршнями. Подошла моя очередь, я
протянул руку и получил около тридцати таблеток. На какое‑то время наш разговор
прервался, пока «отверженные» разом заглатывали свой рацион, запивая таблетки
пивом. Я поинтересовался, что это за штука, и кто‑то стоявший за моей спиной
промолвил: « Да это колеса, чувак. Бенниз. Сьешь немного и стимульнешься».
(cartwheels — белые круглые таблетки амфетамина с крестовидной насечкой;
изначально «cartwheels» — колесо телеги — прим.перев.). Я спросил Ангела о
дозировке — сколько там миллиграммов, но он не знал. «Просто прими штук
десять, — посоветовал он. — Если не сработает, проглоти еще».
Я кивнул и съел две. Они тянули примерно на пять
миллиграммов каждая. Такой дозы бензедрина достаточно, чтобы большинство людей
держалось на ногах, не впадая в сонливость, и гнало всякий бред несколько часов
кряду. Десять таблеток, или пятьдесят миллиграммов, отправят любого, за
исключением колесного фрика, в госпиталь с симптомами острой белой горячки, по‑научному
«delirium tremens». Позже несколько Ангелов заверили меня, что их бенниз были,
конечно, «пятерками», — по крайней мере, это было то, за что они платили.
Они ни разу так и не проболтались об оптовой цене, но однажды предложили
сделать мне скидку при продаже такого количества товара, сколько я только
захочу взять, из расчета 35$ за тысячу, что было вдвое выше той суммы, которую
мне пришлось бы выложить за эти таблетки в аптеке по рецепту. Как выяснилось,
«колеса» оказались не «пятерками» и даже не «единичками». Когда я врубился, что
первые две никак не подействовали, я принял еще несколько, а затем еще и еще. К
рассвету я съел двенадцать штук — такое количество, если бы продавцы были
честными людьми, вставило бы мне по полной программе и заставило бы, подобно
бобру, подгрызать стволы и валить деревья. А так таблетки лишь помогли
оставаться на ногах на четыре часа дольше обычного. На следующий день я сказал
«отверженным», что их наебали, но они только пожали плечами. «У нас не было
выбора, — заметил один. — Если ты покупаешь продукт на черном рынке,
тебе приходится брать все, что только попадается под руку. Да и кого это
вообще, на хрен, колышет? Если они слабые, все, что тебе надо сделать, —
принять больше. У нас этого дерьма куры не клюют».
Бенниз («колеса», или «беленькие») в основном и составляют
диету outlaw — как и дурь, пиво и вино. Но когда они говорят о том, чтобы
«удолбаться» серьезно, действие перемещается совсем на другой уровень.
Следующая ступень вверх по шкале — секонал ( просто «красные» или «красные
дьяволы»), барбитурат, обычно используемый как успокоительное, или
транквилизатор. Они также принимают амутал («голубые небеса»), нембутал («желтые
падлы») и туинал. Но Ангелы обычно предпочитают «красные», принимая их вместе с
пивом и бенниз, «чтобы не заснуть». Эта комбинация провоцировала совершенно
дьявольские эффекты. Комбинация барбитуратов с алкоголем может оказаться
смертельной смесью, но «отверженные» мешают такое количество стимуляторов со
своими депрессантами, чтобы если и не остаться разумно мыслящими существами, то
по крайней мере не отправиться к праотцам.
Праведный Ангел, загрузившийся во время пробега под завязку,
может истребить почти все что угодно, в любой количественной комбинации или
последовательности. Я припоминаю двухдневную вечеринку, через много месяцев
после Бейсс Лейк, на которой Терри начал свой первый день с пива, в полдень
дернул косяк, залил в себя еще пива, выкурил очередной косяк после обеда, и
затем переключился на красное вино и пригоршню бенниз, чтобы оставаться на
ногах… в разгар вечера наступил травяной угар, разбавленный «красной» для
получения какого‑то странного, причудливого прихода, и потом всю ночь — еще
больше пива, вина, бенниз… и еще одну «красную», небольшой отдых… перед тем как
снова улететь на следующие двадцать часов, согласно той же диете, но к тому
времени — уже с пинтой бурбона и пятью сотнями микрограммов ЛСД, дабы
прикончить в зародыше любую мыслимую и немыслимую скуку. Такая диета довольно
экстремальна, и не каждый Ангел может вынести за сорок восемь часов подряд весь
спектр стимуляции, депрессии, галлюцинаций, пьяного состояния и убийственной
усталости. Большинство «отверженных» пытаются придерживаться ограниченных
комбинаций — таких, как пиво, план и секонал; или: джин, пиво и бенниз; или:
вино и ЛСД. Но мало кто идет до конца и, в довершение всего вышеперечисленного,
пускают по вене немного метедрина или ДМТ, и моментально на долгие часы превращаются
в абсолютных зомби.
|
