The Hippies By Hunter S. Thompson Перевод Н. Сосновского

Хипповать лучше всего было в 1965, но писать тогда об этом было нечего, потому что на людях тогда мало что происходило, а что делалось втихую в своем кругу, попадало под статью. Настоящие хипповые времена пришли в 1966, хотя журналистами все это по-прежнему «не освещалось», но уж зато в 1967 – как прорвало, все принялись наперебой об этом писать: Look, Life, Time, Newsweek, Atlantic, the New York Times, Saturday Evening Post, и даже захолустные Illustrated News из Эспина, в августе 1967 выпустившие специальный номер о хиппи, который разошелся рекордным тиражом, нераспроданными остались всего 6 экземпляров из 3 500[1]. Но хипповать в 1967 – для настоящих хиппи это уже было не то. Это был славный год для барыг и показушников, которые называли себя хиппи и направо-налево давали раскудрявые интервью на радость средствам массовой информации. Подлинные же хиппи, которым нечего было выставить на продажу, обнаружили, что известность им ничего хорошего не приносит, кроме кучи неприятностей. Многие подверглись преследованиям, а то и арестам по одной-единственной причине: они олицетворяли так называемый «культ секса и наркотиков». Поднятая журналистами шумиха, вначале казавшаяся стебом, обернулась созданием угрожающего устоям жупела. Поэтому те немногие, кого можно было назвать первыми хиппи образца 1965 года, тихонько исчезли из поля зрения к 1967, когда хиппи стали всенародной модной забавой.

Десятью годами ранее подобная конфузная история случилась с Разбитым Поколением. С 1955 по 1959 тысячи молодых людей были увлечены переживавшей самый расцвет богемной субкультурой, к 1960, когда битников принялись расписывать СМИ, уже сошедшей на нет. Джек Керуак, который был писателем Разбитого Поколения точно так же, как Эрнест Хемингуэй – Потерянного Поколения, опубликовал классический «битнический» роман «On the Road» («В дороге», иногда почему-то переводят «слово в слово» малопонятным «На дороге». – Н.С.) в 1957. Но к тому времени, когда Керуака стали звать на телешоу, дабы тот разъяснил, «что же это он хотел сказать своею книгой», герои его уже канули в Лету, чтобы лет пять спустя явиться в новой реинкарнации - уже как хиппи. За примерами далеко ходить не надо – Нил Кэссиди (Кэссади), послуживший ему прообразом Дина Мориарти из романа «В дороге», а Кену Кизи – прототипом Макмерфи из «Пролетая над гнездом кукушки».[2]

Масс-медиа отражают реальность – но только в той мере, в какой сами они порождают новую реальность и ее же навязывают. В 1967 году хиппи оказались в замысловатом положении: вроде бы культурные отщепенцы, но одновременно уже превращающиеся в ходкий товар, приносящий доход. Знамя отчуждения, как оказалось, было водружено над зыбучими песками. То самое общество, из которого они хотели самоустраниться, принялось их всячески идеализировать. Но во всей этой шумихе была какая-то муть: не то, чтобы позор и шельмование, а так – что-то такое пестрое и двусмысленное, неясное и смущающее.

Несмотря на шумиху в СМИ, хиппи до сих пор страдают – хотя самим-то им это, скорее всего, и по фигу – от неопределенности: определения-то им так пока и не дали. Возьмите вот Random House Dictionary of the English Language, вышедший в 1966 и ставший бестселлером, – нет там такого слова - "hippie"… Ближе всего подходит слово "hippy": «с большими бедрами», и пример приводится: a hippy girl,[3] т.е. деваха с крутыми[4] бедрами. Определение же собственно слова «hip» в этом словаре уже ближе к современному словоупотреблению. Как констатируют пытливые лингвисты из Random House, «Hip» - это жаргонное («сленговое») словцо, означающее человека, «знакомого с последними веяниями, модными стилями, направлениями, событиями, и т.п. новинками; информированный, искушенный, хорошо осведомленный [?]»[5] Этот исподтишка поставленный вопросительный знак – не что иное, как трусовато-коварный, но многозначительный редакторский комментарий.

Все признавали, что хиппи чем-то таким привлекают многих и многих, но никто не мог сказать, что же именно они собой олицетворяют и чего хотят. Кажется, и сами хиппи этого главного не знали, хотя о том – о сем, да в частности иные из них умели излагать красиво.

"Я весь мир люблю, - говорит 23-летняя девушка из сан-францисского района Хейт-Эшбери, мировой столицы хиппи. Я – и женское начало, матерь всего сущего, я – и частичка Будды, и частичка Бога, я во всем и все во мне».

«Я живу чем Бог пошлет. У меня нет денег, нет собственности. Деньги в кайф только когда их тратят, как только их начинают копить – тут и напряги пошли. Мы заботимся друг о друге. Как-нибудь всегда найдется, на что купить фасоль и рис на всех, и кто-нибудь всегда поделится травкой (марихуаной)[6] или кислотой (ЛСД). Я пыталась стать как все и играть по правилам, но закончилось это дуркой (крэйзухой).[7] Зато теперь я свободна и счастлива».

Ее спросили, часто ли она принимает наркотики.[8]

«Ясное дело, - отвечала она. – Когда случается облом или мне стремно, я просто закидываюсь кислотой. Это – кратчайший путь к подлинной сущности бытия, ты в нее просто погружаешься. Кислота полезна всем, даже детям. Почему бы им не постичь истину в раннем возрасте, не дожидаясь, пока вырастут? Людям нужна полная свобода. В этом и есть Бог. Мы должны избавиться от лицемерия, лжи и обмана и вернуться к чистым ценностям детства».

Следующий вопрос был таким: «Вы хоть когда-нибудь молитесь?»

«А то, - отвечает, - когда солнышко встает. Это питает меня энергетикой, чтобы распространять вокруг любовь и красоту и тем подпитывать других. Я никогда не молюсь о чем-то конкретном; мне ведь ничего не надо. Все, что меня заводит, – все это и есть религиозное таинство: ЛСД, секс, мои колокольчики, разноцветный прикид… Разве это не то же самое, что и Святое причастие, въезжаете?»

Это, пожалуй, самый вразумительный комментарий изо всех, когда-либо полученных от «реально хиппующих» хиппи. В отличие от битников, которые наперебой принялись писать стихи и романы, чтобы выбиться в эпигоны Керуака и Алена Гинсберга, духовные вожди хиппи культивировали среди последователей презрение к печатному слову. Журналистов высмеивали, а о писателях говорили так: «подсел на пишущую машинку, вот крыша-то и поехала». Из-за культивируемого иррационализма и непосредственности мало кто из хиппи ясно формулирует свои мысли. Они предпочитают общаться на языке танца, жеста, но больше всего доверяют экстрасенсорному восприятию. Между собой они говорят о «волнах любви» и «вибрациях» ("vibes"),[9] исходящих от людей. Эти туманные телеги[10] оставляют слушателю немереное пространство для субъективных фантазий, - вот почему хиппи привлекали множество совершенно посторонних Движению людей.[11]

Это вовсе не значит, что хиппи все так уж полюбили. Силы законности и правопорядка от одного Побережья до другого ретиво ополчились на хиппи. Вот характерное свидетельство лейтенанта полиции из Денвера, шт. Колорадо. Денвер, по его словам, стал пристанищем «длинноволосого праздношатающегося антиобщественного сброда из психопатов и социально опасных наркоманов, именующих себя так называемой пресловутой «субкультурой хыпи», тогда как по сути дела – это не что иное как группировка, цинично попирающая общественные устои и объединенная на почве общего интереса к злоупотреблению наркотиками и другими запрещенными препаратами». «Возрастные рамки данного неформального молодежного объединения, - докладывает далее лейтенант, - простираются от 13 до 20 с небольшим лет, самое необходимое они себе добывают попрошайничеством и нищенством, а также беря в долг друг у друга, своих друзей, знакомых, родственников и даже у совершенно незнакомых им людей… Зачастую обнаруживается, что на одной жилплощади малого метража в нарушение всех санитарных норм совместно проживают до 20 этих так называемых хыпи, при этом мусор и отбросы - почти до потолка».

Его сослуживец, оперативный работник из полиции Денвера, разъясняет, что задержать хиппи с поличным проще простого, так как «обнаружить, где они скрывают свои наркотические вещества и другую марихуану, не составляет труда, потому что мебелью как таковой занимаемые ими помещения совершенно не оборудованы, из инвентаря там одни матрасы, установленные непосредственно на полу.[12] Они не признают никакого общественно-полезного труда, мало того: они не только демонстрируют открытую неприязнь к труду, деньгам и материальным ценностям, но докатились до пропаганды свободной любви и легализации употребления марихуаны, сжигают свои призывные повестки, подстрекают к всеобщей любви и взаимопомощи, агитируют за мир на всей земле и за любовь ради самой любви. Они против войны и полагают, что, за исключением полиции, все, что их окружает, - прекрасно».

Есть множество якобы хиппи, кричащих о «Любви», но для них это всего лишь дымовая завеса, чтобы спрятать свою алчность, лицемерие или умственную ущербность. Многие хиппи приторговывают наркотой и, хотя подавляющее большинство таких дилеров продают ее только для того, чтобы выжить, некоторые зарабатывают до $20,000 в год.[13] Килограмм (2.2 фунта) марихуаны, например, в Мексике стоит примерно $35. Тут же через границу его уже можно продать от $150 до $200. Тут его развешивают на 34 унции[14]и уже продают за 15-25 долларов унция, или 510-850 долларов за килограмм. Цена отличается от города к городу, от кампуса к кампусу, от Побережья к Побережью. В Калифорнии «травка» обычно дешевле, чем на Востоке страны. Размер прибыли – вне зависимости от места - уже совершенно не укладывается в уме, когда мексиканский килограмм за 35 долларов забивается в отдельные «косяки», как называются сигареты с марихуаной, которые продаются на углу улицы уже по доллару за штуку. Понятно, что с ростом возможных барышей растет и риск. Одно дело смотаться в Мексику, привезти три кило и два из них продать среди друзей. Тут рискуешь только тем, что на границе обыщут и задержат. Но мэна, которого загребут за распространение нескольких сотен «косяков» среди старшеклассников на улицах Сент-Луиса, в суде ожидают крупные неприятности.[15]

Британский историк Арнольд Тойнби, будучи уже 78 лет, посетил сан-францисский район Хейт-Эшбери и описал свои впечатления в лондонском «Обсервере». Главы Истеблишмента, - говорит он, - сделают самую большую ошибку в своей жизни, если не придадут должного значения и проигнорируют бунт хиппи, а также множества сочувствующих им не-хиппи, на том основании, что это-де никчемные бездельники и отщепенцы, ну, на худой конец, глупые юнцы, которым просто надо перебеситься».

В самом Тойнби ничего такого «хиппового» не было, но в долговременной исторической перспективе он находил с ними много общего. Если человечество хочет выжить, - говорил он, - то этические, нравственные и социальные основы мирового уклада должны перемениться: следует перенести упор с национального на общечеловеческое. И в хиппи Тойнби увидел обнадеживающий выплеск фундаментальных человеческих ценностей, которые он и другие осмысливающие глобальные тенденции мыслители считали уже было трагически утраченными в отравленной <холодной> войною атмосфере 60-х. Он смутно представлял себе, чего же хотят эти хиппи, но, раз они против всего того, против чего был и он (война, насилие, бесчеловечное стремление к наживе), то, естественно, он был на их стороне, а они – на его.

Между битниками 1950-х и хиппи 1960-х существует прямая преемственность. Многие хиппи это отрицают,[16]но как активный участник обеих тусовок я знаю, что так оно и есть. Когда в 1957-58 битники стали популярны, я как раз жил в нью-йоркском Гринвич Виллидж.[17] В 1959 я переехал в Сан-Франциско, а в 1960-61 жил на побережье, в Биг Суре.[18]Прожив два года в Южной Америке и год в Колорадо, я вернулся в Сан-Франциско, в Хейт-Эшбери, где провел 1964, 1965 и 1966. Ни один из этих переездов не преследовал заранее обдуманной цели; куда и когда - все как-то так случалось само собою. Например, перебираясь в Хейт-Эшбери, я даже не слыхал прежде такого названия. Но когда мне в очередной раз дали три дня, чтобы убраться с квартиры, первое попавшееся дешевое жилье я нашел на улице Парнасской,[19] в нескольких кварталах от Хейт-Эшбери. В то время в барах вдоль улицы, которую сейчас прозвали «Стритом»,[20] околачивались в основном черные ребята. Даже слова «хиппи» никто не слыхал, а живая музыка сводилась к джаз-бандам в духе Чарли Паркера. В нескольких милях отсюда, над бухтой, в относительно фешенебельном и дорогом районе Марина,[21]был новый и совершенно не раскрученный ночной клуб «Матрица», где обычно выступала тоже никому не известная группа под названием Jefferson Airplane. Примерно в то же самое время писатель-хиппи Кен Кизи (One Flew Over the Cuckoo's Nest, 1962, и Sometimes a Great Notion,[22] 1964) ставил в своем доме в лесистых холмах Ла-Хонды, километрах в 50 в югу от Сан-Франциско, экспериментальные действа со светом, звуком и кислотой.[23] По стечению множества обстоятельств, случайных знакомств и связей на почве добывания кайфа возглавляемое Кизи сообщество Веселых Проказников вскоре приняло у себя как своих Jefferson Airplane, а чуть позже - Grateful Dead, еще одну группу с сумасшедшим электрическим саундом, которая вскоре вместе с «Самолетиками» прославилась на обоих Побережьях в качестве героев-основателей сан-францисского эйсид-рока.

В 1965 году община Кизи устроила несколько нашумевших Кислотных Тестов – перформансов, соединявших музыку Grateful Dead и прием прохладительных напитков с подмешанной ЛСД. В клубе «Матрица», на Кислотных Тестах и в доме Кизи в Ла-Хонде тусовались одни и те же люди. Они одевались в диковинные пестрые прикиды и жили в мире грохочущей музыки с безумными световыми эффектами. Вот это-то и были изначальные хиппи.

Как раз в 1965 я принялся за книгу об Ангелах Ада,[24] пользующихся дурной славой байкерских бандах, не ладивших с законом и многие годы наводивших страх на Калифорнию. То же неисповедимое стечение обстоятельств, по воле которого на свет появились хиппи, вывело на авансцену и Ангелов Ада. Как-то раз в одном из кабаков Сан-Франциско я дул пиво в обществе Кена Кизи. Разговор зашел о том, что я собираюсь наведаться в местную «контору» Ангелов Ада, забросить записи бразильских барабанщиков, которые один из них просил у меня послушать. Кизи сказал, что пойдет со мной.[25] Встретившись с Ангелами, он пригласил их на субботнюю вечеринку в Ла-Хонду. Ангелы нанесли визит и таким образом познакомились со множеством пипла, обитавшего в Хейт-Эшбери по тем же причинам, что и я (приличное жилье по дешевой цене).

Пипл, живший друг от друга в паре кварталов, так бы и не узнал об этом, не доведись им встречаться на подобных пред-хипповских тусовках. Но как-то само собою получилось, что все, оказывается, живут в Хейт-Эшбери, и это само по себе делало их особой общностью. Не хватало только названия – и тут на помощь пришла сан-францисская Chronicle. Этот пипл называется «хиппи», - написала Chronicle, - и – раз! – вот вам и готовое имя, а с ним и само явление.

Airplane и Grateful Dead начали рекламировать свои малопосещаемые сейшены с помощью психоделических афишек. Вначале их просто раздавали,[26] потом стали продавать по доллару штука – пока эти постеры не стали настолько популярны, что некоторые из оригиналов в самых модных арт-галереях Сан-Франциско шли уже по $2,000 и более. К тому времени и Jefferson Airplane, и Grateful Dead уже имели принесшие им золотые и платиновые диски контракты, а одна из лучших вещей «Самолетиков», "White Rabbit",[27] стала одним самых продаваемых в Америке синглов. Одновременно и Хейт-Эшбери превратился в столь шумное место паломничества прихиппованной публики,[28] драгдилеров и желающих поглазеть на них ротозеев, что жить там стало совершенно невмоготу. Хейт-Эшбери заполонили такие толпы, что из-за постоянных уличных пробок городским властям пришлось перенести в обход района автобусные маршруты.

В "Hashbury"[29] как магнитом тянуло целое поколение «dropouts»[30] - бросившей учебу молодежи, всех, кто отказался от уготованного им места у Великого Конвейера, от высасывающей душу головокружительной погони за статусом и положением в жиреющей – но при этом обрекающей участников гонки на все более жесткую конкуренцию – американской экономике конца 60-х. Чем выше росли ставки, тем жестче становилась конкуренция. Завалившему математику старшекласснику не просто урезали карманные расходы, тут последствия были куда серьёзнее: юноша мог не поступить в колледж, а в итоге – распрощаться с перспективой устроиться на «приличную работу». Экономика требовала специалистов все более и более высокой квалификации – в результате отсеивалось все больше и больше «непригодного для промышленности материала».

Основное отличие хиппи от прочих изгоев-«dropouts» в том, что большинство хиппи относились к белому среднему классу и нищенскую жизнь избирали добровольно. Многие какое-то время посещали колледж, но бросили его ради «естественной жизни» - беспечного, ничем не стесняемого существования на задворках буржуазной экономической системы. Для них родители были ходячим примером ошибочности американской заповеди: «тяжко трудиться сейчас, чтобы расслабиться и радоваться жизни потом». Хиппи вывернули эту этику наизнанку: «Наслаждайся жизнью прямо сейчас, а о будущем позаботишься завтра». Большинство считало самой собой разумеющимся, что как-нибудь прожить чем Бог пошлет можно всегда, но когда в 1967 в общины хиппи в Сан-Франциско и Нью-Йорке хлынуло нашествие паломников без копейки в кармане, стало очевидным, что еды и жилья на всех просто не хватит.

Частичным решением проблемы стало появление «диггеров»,[31] которых иногда называют «трудящимися-в-миру-священниками» движения хиппи.[32] «Диггеры» были молоды и активно деятельны; они создали бесплатные общежития, бесплатные столовые, центры раздачи бесплатной одежды.[33]Они прочесывали окрестности, собирая пожертвования – от денежных до черствого хлеба и старого туристического снаряжения. В лавочках «Хэшбери» были вывешены объявления «диггеров», призывающие жертвовать молотки, пилы, лопаты, обувь и вообще все, что поможет бродягам-хиппи хотя бы частично перейти на самообеспечение.[34] «Диггеры» из «Хэшбери» на какое-то время смогли обеспечить проходившее каждый день пополудни в парке Золотые ворота[35] распределение бесплатного питания, пусть и очень скудного, но скоро спрос катастрофически превысил предложение. Все больше и больше голодных хиппи собирались к раздаче, и «диггерам» приходилось все дальше забираться в поисках еды.[36]

Принцип распределения поровну соответствует племенному укладу жизни американских индейцев, а это – одна из основ движения хиппи. Племенной строй идеализировался как путь к выживанию. Поэт Гэри Снайдер,[37] один из гуру, или же духовных вождей хиппи видит решение всех проблем с жильем и пропитанием в движении «назад к земле». Он призывал хиппи бежать прочь из городов, объединиться в племена, приобрести землю[38] и жить коммунами вдали от цивилизации. К началу 1967 года в Калифорнии, Неваде, Колорадо и северной части штата Нью-Йорк уже насчитывалось до полудюжины сельскохозяйственных поселений хиппи. Они представляли собою несколько убогих хижин с запущенным садом, чахлым огородом и сомнительными видами на урожай.

Но подавляющее большинство хиппи по-прежнему жили в городах, перебиваясь чем Бог пошлет. На Хейт-стрит можно было прожить, не имея иных занятий, кроме аска,[39] легко приносившего несколько долларов в день. Нескончаемый поток надоедливых зевак и любопытствующих оказался как нельзя кстати для сборища психоделических попрошаек: знай подставляй руки за монетками. Постоянные посетители для удобства заранее запасались горсткой мелочи. Аскеры[40] были босы, юны и воспринимали подаяние как должное, без благодарности. В конце концов, все, что они нааскали, было принято делить между собой – так почему бы и посетителям не поделиться с ними?

В отличие от битников, хиппи не увлекаются крепкими напитками.[41] Для психоделической культуры выпивка вообще дело излишнее и малоинтересное. Точно так же и денег на еду всегда жаль и тратятся они только в крайнем случае. «Семейство» хиппи может часами колдовать над приготовлением экзотического блюда ведической кухни, но заплатить три доллара, чтобы перекусить в забегаловке, - такое даже в голову не придет.

Некоторые из хиппи подрабатывают, другие живут на деньги, присылаемые из дома, но большинство перебивается случайными заработками, эпизодической перепродажей наркотиков или одалживают у старых друзей. В Сан-Франциско хиппи кормятся в основном при почтамте. Работенка типа сортировки писем не требует особого умственного или физического напряжения. Один из «кланов» (или же, как еще говорят, «семейств» или «трайбов») хиппи – «Психоделические Странники» - жил за счет одного-единственного хиппа средних лет по прозвищу Адмирал Любовь, у которого была постоянная работа по ночной доставке заказных писем. На Хейт-стрит располагалось созданное самими же хиппи[42] бюро по трудоустройству; все, кому нужна была временная или какая-нибудь особенная, подходящая для хиппи работа,[43] могли прийти и подобрать себе занятие по вкусу и способностям из востребованных на данный момент.

Примечательно, что хиппи подвергались со стороны некогда близких им по духу Новых левых критике куда более суровой и последовательной, чем те <жалкие> нападки, что исходили от их прирожденных антагонистов с правыми политическими взглядами.

Уильям Бакли,[44] например, писал в своем National Review: «Хиппи пытаются забыть о первородном грехе, вот ужо им за это на том свете-то будет!»[45] Редактор National Review напрочь забыл, что ортодоксальные хиппи первым делом выбросили из головы само понятие первородного греха, а уж идея потустороннего возмездия для них всего лишь дурацкая и давно устаревшая шутка. Само представление о грозном Боге, восседающем на Страшном Суде и обрекающем грешников на муки, чужда хиппистской этике. Их Бог – это абстрактное великодушное божество, меньше всего замороченное прегрешениями или их прощением, но проявляющее себя в естественнейших инстинктах «возлюбленных чад его».

Что же до Новых левых, то критика с их стороны никак не была связана с богословскими вопросами. По сути дела, до 1964[46] года хиппи были частью Новых левых, - настолько, что и разницы между ними никто не знал. Новые левые, так же, как «хиппи» и «битники», - все это лишь ярлыки, навешанные журналистами и публицистами, которым понадобилось дать простые определения описываемым ими явлениям. Термин всплыл во время студенческих волнений в студгородке Калифорнийского Университета в Беркли.[47] То, что началось как «Движение за свободу слова» в Беркли, вскоре распространилось на другие кампусы Востока и Среднего Запада и освещалось журналистами благожелательно - как взрыв политической активности студентов, выступление здоровых сил против статус-кво.

«Движение за свободу слова» получило широкую огласку, и Беркли становится цитаделью Нового левого движения. Его лидеры были радикалами, но они были плоть от плоти того самого общества, которое они хотели изменить. Корпоративный совет самоуправления^{^[48]} престижного Калифорнийского университета заявил, что студенческие активисты являются авангардом «нравственной революции, происходящей в молодежной среде», и многие из профессуры поддержали эту резолюцию.

Даже те, кого беспокоил радикализм юных бунтарей, одобряли их цели: гражданские права, экономическая справедливость, новая политическая мораль. Новые левые выражали глубочайшее гражданское негодование и оптимизм. Пришло время, - говорили они, - сбросить иго политического и экономического Истеблишмента, явившего полную неспособность управлять в новых условиях.

1965 принес Новым левым известность. Но в это же самое время появились упоминания и о каких-то «травяных» левых.[49] Эти были обычно помоложе, чем серьезные и важные политические вожаки, и пресса тут же принялась разоблачать их как тусовку легкомысленных и сексуально озабоченных «торчков» ("druggies"), которые прибились к Движению так, от нечего делать. Но вот пришла весна 1966 – и политические митинги в Беркли начинают напоминать сумасшедшее и дурашливое музыкальное представление. Доктор Тимоти Лири, бывший гарвардский профессор, чьи эксперименты с ЛСД к 1966 году уже успели превратить его в верховного жреца кислоты, мученика и основного пропагандиста наркотиков, постепенно затмил Марио Савио[50] в качестве главного героя андеграунда. Еще вчера кипевшие гражданским гневом студенческие активисты нынче залегли по флэтам и кайфовали, блаженно улыбаясь сквозь клубы марихуанного дыма, или же вырядились как клоуны и индейцы и, «закинувшись» ЛСД, ходили вечно «обдолбанными» ("zonked").

Хиппи больше интересовало, как свалить из цивильного общества, а не как изменить его к лучшему. В конце 1966 разочаровал их вконец: с перевесом почти в миллион голосов Рональд Рейган прошел в губернаторы Калифорнии. GOP[51] получила 50[52] дополнительных мест в Конгрессе, недвусмысленно продемонстрировав администрации Джонсона, что хотя Новые левые и занимали первые полосы газет, большинство электората было куда консервативнее, чем представлялось аналитикам Белого дома. Хиппи, многие из которых хотя бы частично считали себя политическими активистами, был преподнесен урок. Выборы <в Конгресс> 1966 года, - лишили Новых левых иллюзий насчет их влияния на политическую жизнь страны. Союз радикалов и хиппи рассчитывал, что избиратели отвергнут «правые силы поджигателей войны», но вместо этого на выборах «прокатили» «либеральных» демократов. Хиппи восприняли результаты выборов как горькое подтверждение того, что бороться с Истеблишментом по его собственным правилам – бессмысленно и тщетно.[53] Надо было создавать совершенно новую реальность, говорили они, и единственным путем к ней было самое широкое движение, объединявшее в прямом и переносном смысле всех, – от Беркли до Хейт-Эшбери, от прагматиков до мистиков, от политики до наркотиков, от участников акций протеста до аполитичных проповедников любви, естественности и ничем не ограниченной свободы.

Растущая популярность хиппи приводила молодых политических активистов в отчаяние. На их глазах целое поколение бунтарей сползало в трясину наркотической дремы, готовое «схавать» что угодно, лишь бы было приправлено «сомой» (как Олдос Хаксли назвал служащий для забвения реальности напиток будущего в своем научно-фантастическом <антиутопическом> романе «Прекрасный новый мир», 1932).[54] Новые левые идеологи и публицисты вначале было одобрили хиппи за их искренность и оригинальность. Но вскоре стало ясно, что хиппи по большей части плевать на разногласия между правыми и левыми политиками, не говоря уже о расхождениях взглядах Новых левых со «старыми левыми».[55] "Flower Power" (так – властью цветов – они назвали силы любви) объявила себя вне политики. В ответ Новые левые поспешили обвинить хиппи в «интеллектуальной дряблости», «вялости» и «зыбкости взглядов», да еще сверх того – в самом что ни есть полном «нигилизме», а их проповедь Любви заклеймили как «слишком общую, беспредметную и расплывчатую до полной бессмысленности».

А что тут возразишь… Хиппи по большей части настолько плотно подсели на наркотики, что на отвлеченные темы уже не реагируют. Их лозунг – "Now", то есть «сейчас и немедленно».[56] В отличие от политических активистов всех мастей, у хиппи просто нет связного видения будущего, которое, вообще-то, может, существует, а может – и нет. Хиппи страдают безвольным расслабляющим фатализмом – это и правда печальный недуг. И Новые левые критики не упускают случая с присущей им отвагой попинать за это хиппи ногами. Но вот ведь какое дело: вполне может статься, что хиппи правы, и наше будущее – самое что ни на есть паскудное. Так почему же тогда не жить сегодняшним днем? Почему бы не послать куда подальше все американское общество со всеми его наворотами и заморочками и не заключить свой личный сепаратный мир? Хиппи считают, что этот вопрос они задают от лица всего поколения, да что там, – а разве старшему поколению такое не приходило в голову?

[1] Эта газетка выходит в г. Эспин, шт. Колорадо и приводится как пример того, что даже провинциальные листки обратились к теме хиппи. Для Америки того времени это было не менее выдающимся событием, чем публикация об эйсид-роке в фабричной малотиражке города Иваново. – Н.С.

[2] Считается также, что Кэссади – прототип Коди Померэя из «Бродяг дхармы» и нескольких других книг Керуака. В упоминаемом ниже романе Тома Вулфа Нил Кэссади уже фигурирует как один из центральных персонажей Веселых Проказников Кена Кизи – собственно, первой общины хиппи.

[3] Словарь, конечно, врет и языковую действительность, живую речь отражает с запозданием: девушек конца 60-х – начала 70-х я помню как сейчас: все они были hippie или хотя бы выглядели так, но hippy среди них не было, наоборот, существа это были воздушные, кружевные, с огромными глазищами и русалочьими волосами. Обнимая их, ваш скромный переводчик пугался, что они хрустнут и сломаются, как скрипочка в неуклюжих руках. А с крутыми бедрами да крепкими икрами – это в 50-е, на заре рок-н-ролла.

В этом же значении русский аналог слова hippy встречался уже в Толковом Словаре Живого Великорусского языка: «Бедристый, бедерчатый, у кого большие или сильные лядвеи, бедра. Кто голенаст, а кто бедерчат», - читаем мы у Даля.

[4] Раз уж речь о словарях, то и здесь будем точны: «КРУТОБЁДРЫЙ, прил. Имеющий выпуклые бедра», - утверждает Словарь современного русского языка Ефремовой. Т.е. это форма, а не вызываемое этими бедрами восхищение, которое американец, особенно 60-х -70-х, выразил бы, опять же, многозначным (полисемантическим – во как!) словом “hip!”, а наши соотечественники – нечленораздельным «круто!»

[5] Т.е. одновременно «отвязный» и «продвинутый». Ни один из англо-русских словарей тогда такого значения не приводил, хотя употреблялось оно уже пару десятилетий (вначале в форме «hep», бытовавшей в джазовой среде с 20-х гг.). Наоборот, приводилось как раз обратное значение «унылый» (как сокращ. от «ипохондрии»). Вообще живой язык в наши словари проникал особенно туго, и те, кто им доверялся, так, видимо и полагают, что cool – это «прохладный», а gay – «веселый», или что «целоваться» по-французски – «baiser». Но перевод на русский – дело вообще неблагодарное, чему примером мюзикл “Hair”, превратившийся в отечественной постановке в русскоязычную оперетку «Хер».

[6] Примечание, конечно, самого Томпсона. Все-таки для энциклопедии писал.

[7] Последнее примечание – переводчика. Сделано, чтобы выдержать стиль Томпсона.

[8] «Принимать наркотики» (устар., цивильн.) – эвфемизм, означающий «ширяться, трескаться, закидываться или пыхать с целью приторчать» (прим. переводчика)

[9] Интересно, что для неохиппи понятие вибраций, резонанса с ритмом мироздания получило теоретическое обоснование в «культуре растафари». Афроцентризм вообще охотно противопоставляет целостное «африканское» мировосприятие, основанное на постижении сущности и ритма, «европейскому», пытающемуся разъять, препарировать жизнь с помощью рационального мышления и замены «живой жизни» мертвыми сухими категориями.

[10] Андрей Белый очень точно описал впечатление, оказанное раннеэкзистенциалистскими проповедями Н.А. Бердяева (получившего за это погонялово «Белибердяев») на поколение, воспитанное в эпоху торжествовавшего в последнюю треть XIX века позитивизма: «В метафорические хмури//Он бросил бедные мозги,//Лия лазоревые дури//На наши мысленные зги». Очевидно, адептов американского прагматизма и утилитаризма красноречие хиппи также повергало в полный умственный ступор, не воспринималось как «дискурс», да и вообще как связная речь, подобно тому, как для человека, выросшего на «городском романсе», Скрябин, Шенберг, Шнитке и «индастриал» звучат примерно одинаково и являются не музыкой, но шумом. Наоборот, молодое поколение, выросшее на уже перепаханной битниками с их увлечением дзеном и иррационализмом почве, эти «…речи - значенье // Темно иль ничтожно…» завораживали и были полны смысла (вернее, в них вообще удобно укладывались любые из возможных смыслов).

[11] Что-то такое было в «дыхании эпохи». Замечательно, что, как подметил Денис Горелов, самый что ни на есть последовательно хипповский фильм изо всех, когда-либо выходивших на экраны, был снят в СССР очень далекими от flower power людьми, и был это мультфильм «Бременские музыканты».

[12] Свидетельствует приятель Хантера Том Вулф: «Столы, стулья, кровати – все эти предметы мебели всегда были лишены ножек. Это можно было назвать общинной жизнью на полу…» (Том Вульф, Электропрохладительный кислотный тест. СПб, 2004, стр.179). Далее, кстати, у Вулфа следует показательная для наблюдателей-современников фраза: «У них не было никакой собственной философии – лишь доставшиеся им от битников крохи буддизма да теория Хаксли об открывании дверей разума, никакого особого образа жизни, за исключением все той же Безногости». Примечательно, что первые описания все как одно проходят мимо главного - совершенно новой этики, которую хиппи никак не могли заимствовать у битников. Не занимала эта этика и отважных экспериментаторов с галлюциногенами Веселых Проказников, поэтому вряд ли прав Томпсон, объявляя их «истинными хиппи».

[13] С учетом девальвации это примерно 60 000 нынешних долларов.

[14] Это англо-саксонский обычай: все переводить в свою систему мер, а иначе в рот не возьмут. Я сам видел, как пиво из пол-литровых бутылок, вместо того, чтобы пить, как принято, из горла, вначале разливали по кружкам, чтобы было ровно полпинты. И только уже затем пьют. Аналогично и виски пьют не литрами и не батлами, а «дринками». Великий поэт Дилан Томас (1914-1953, в честь него взял свой псевдоним Боб Дилан) как-то вернулся из бара и прохрипел: «Я сегодня выпил №№ (не помню, сколько, не то 18, не то 27. – Н.С.) дринков. Это рекорд!» - и умер… Даже самые пьющие из знакомых мне русских поэтов в силу различия в системах мер до двузначных чисел не поднимались, спотыкаясь на 2-3 бутылках. Отсюда – и разница в метрике, т.е стихотворном размере (см. труды М.Л. Гаспарова) русского и английского стиха, а также представления о том, что по этой причине русский стих коряво ложится на рок-н-рольную строфу: якобы смысл (какой такой смысл?) не вмещается. Впрочем, как видно из дальнейшего рассказа об одиссее мексиканского килограмма, упорное цепляние исповедующих протестантскую этику англо-саксонских веберианцев за архаическую, основанную на более дробных единицах систему мер, скорее всего, вызвано пониманием того, что, разливая и развешивая дринками (пускай даже двойными), пинтами, фунтами и унциями, можно заработать больше денег, нежели щедро отмеривая килограммами, литрами, вагонами и даже целыми кораблями! Сравнение принятых у разных народов единиц измерения (а также купли-продажи и потребления) нелегитимных субстанций также представляет несомненный культурологический интерес. Что до России, то к метрической системе мер она пришла с противоположной, богатырской стороны: вместо фунтов прежде были пуды, вместо стадий – версты, вместо футов – косые сажени (в просторечии – «косяки»), а водка мерялась такими единицами потребления, как ведро или, на худой конец, ¼ ведра (четверть – в иностранных переводах русской классической литературы слово «четверть» ошибочно поясняется как «250 grams»). Совершенно очевидно, что причиной повышенного потребления - именно традиционная система мер, а вовсе не климат и не козни винных откупщиков и целовальников хитрющей национальности: исчисляя выпитое четвертями, штофами и графинчиками, а не скаредными дринками, как можно было заказать, к примеру, «четверть четверти», не говоря уже о пятых или седьмых частях четверти? Да и ёмкостей таких не производилось. Обусловленные простым и случайным отличием в системах мер и весов особенности потребления стали предметом особой национальной гордости великороссов, что, как и любой национальный миф, являет собою заблуждение: ирландцы мелкими дринками в совокупности выпивают не меньше. Правда, и большинство великих английских поэтов при ближайшем рассмотрении оказываются ирландцами, шотландцами или уэльсцами.

[15] Активно включившись в борьбу по дальнейшему ужесточению, мы, конечно, разделяем обличительный тон автора в отношении драг-дилеров. Но личные слабости и привычки автора «Страха и отвращения в Лас-Вегасе» заставляют думать, что и старина Томпсон не чужд протестантской жадности, сам процесс купли-продажи ему знаком не только по фильму “Easy Rider”, а возмущение его сродни негодованию напившегося пива мужика против платных туалетов: и денег жаль - за что? - и невмоготу, и податься больше некуда.

[16] Еще пуще несогласны были некоторые битники. Джек Керуак невзлюбил хиппи до ненависти, а Эбби Хоффмана считал личным врагом. Хотя Аллен Гинзберг среди хиппи был совершенно своим.

[17] Богемный район на Манхэттене, облюбованный альтернативным пиплом еще до I Мировой войны. Второе после Хейт-Эшбери место сосредоточения хиппи. В 70-е богема перебралась южнее, в Сохо (в отличие от лондонского Soho пишется SoHo, что расшифровывается как south of Houston Street).

[18] Big Sur, это сюрреалистическое уже по названию местечко находится в Калифорнии. Что-то вроде калифорнийского Коктебеля. Поэт Робертсон Джефферс написал о Биг Суре стихотворение Women at Point Sur (1927). С 1940 здесь жил Генри Миллер, здесь же написавший книгу «Big Sur и апельсины Иеронимуса Босха» (1957). Джек Керуак в 1962 году написал книгу “Big Sur”, продолжение романа «В дороге»: герой поселяется в Биг Суре, где находит что-то вроде умиротворения. Один из переводов на русский язык сделан Умкой, у нее же на сайте его можно прочесть. Кстати, качественное отличие умкиного перевода от иных видно хотя бы по тому, что только у нее название транскрибировано правильно: слово это испанское и означает «Юг» (расположено местечко к югу от Монтерея), а поэтому читать его на английский манер как «Биг Сюр» не следует.

[19] Вот еще пример вторичности явлений по отношению к Слову (из отечественных мыслителей это хорошо показано сторонниками имяславия, религиозно-философского течения начала ХХ века, и авторами мультфильма о капитане Врунгеле). Понятно, что такая топонимика не могла не породить соответствующую культуру. И наоборот – назвавшись Системой, нельзя оставаться антисистемной субкультурой.

[20] "The street" – ну, а как бы вы перевели?

[21] Т.е. «морская» - название осталось с испанских времен.

[22] В русском переводе вышел как «Порою нестерпимо хочется». – М.: Амфора, 2002, переиздан в 2004. Есть и другие варианты перевода названия, как более удачные («Времена счастливых озарений»), так и совсем кондовые («Иногда великая идея»). Фильм по роману, кстати, вышел в 1971, т.е. за 4 года до знаменитого формановского фильма о кукушкином гнезде, и снят был самим Полом Ньюменом.

[23] Как это было, можно прочесть в книге Тома Вулфа «Электропрохладительный кислотный тест». – СПб.: Амфора, 2004, в переводе В.И. Когана.

[24] Хантер С. Томпсон, Ангелы ада. – М.: Adaptec/T-ough Press, 2001, в перевода Алекса Керви.

[25] Вот как об этом пишет Том Вульф: «С Ангелами Ада Кизи познакомился в Сан-Франциско через Хантера Томпсона, который писал о них книгу… Кизи с Томпсоном пили пиво, Томпсон сказал, что ему надо зайти в гараж под названием «Тюряга» и повидать кое-кого из Ангелов, и Кизи отправился туда вместе с ним. Там колдовали над своими мотоциклами Ангел Ада по имени Френчи и еще четверо или пятеро парней, и все они с первых же минут потянулись к Кизи… Жители Ла-Хонды и ахнуть не успели, как владения Кизи украсились гигантским плакатом… «ВЕСЕЛЫЕ ПРОКАЗНИКИ ПРИВЕТСТВУЮТ АНГЕЛОВ АДА» (Том Вулф, указ. соч., стр. 224-226). Удивительное описание трогательной, хотя двусмысленной и опасной, постоянно грозившей перейти в мочилово (вернее, в одностороннее мочилово, т.е. гасилово) дружбы хлипких точков-интеллектуалов и брутальных байкеров советую прочесть в книге Вулфа.

[26] Вот, видимо, в это самое время, пока они еще ничего не стоили, их и понабрали с целью легкой наживы херсонские и одесские моряки, приплывшие за пшеницей. По крайней мере, в конце 60-х уже потрепанные постеры «Самолетиков» и «Дедов» были распространены в СССР намного шире их пластинок и, как переходящие вымпелы, перебирались со стенки на стенку по квартирам старшеклассников южных портовых городов.

[27] Если кто не знает или забыл, в песне рассказывается история Алисы в Стране Чудес, но всем превращениям дается психоделически-галюциногенный подтекст.

[28] В тексте – фриков, или чудил (freaks), людей, живущих не по правилам конформистского общества - так называли себя и первые хиппи.

[29] Игра слов с намеком на hash – гашиш.

[30] «Выпавших» <из «нормального (цивильного) общества»>, изгоев.

[31] «Диггеры» назвали себя по имени уравнительного социально-религиозного движения в годы Английской буржуазной революции XVII века. Английские диггеры захватывали и начинали обрабатывать (отсюда и их название - «копатели») пустующие земли (собственно, первые сквоты). Пацифизм, общинность, идеалы любви и свободы, стремление поделиться с ближними всем, что имеешь и отрицание собственности как причины разобщенности людей сделали из диггеров XVII века пример для подражания для тех из ранних хиппи, кто догадывался, что на одном аске (т.е паразитируя на том самом сообществе жлобов, которые ты же и отрицаешь и попадая в полную от него зависимость) альтернативное общество построить нельзя. Соединив принципы свободной коммуны и бескорыстия с американской деловитостью, «диггеры» явили чудеса эффективной самоорганизации и взаимопомощи, создав отлаженную инфраструктуру альтернативной культуры. Видным нью-йоркским «диггером» был Эбби Хоффман, позднее давший советы «андеграудной самоорганизации и взаимопомощи» в знаменитой книге «Steal This Book».

[32] "Worker-priests". Очевидно, потому, что американцы привыкли: бесплатная помощь нуждающимся оказывается под началом религиозных организаций.

[33] А еще бесплатные центры медицинской помощи, бесплатные юридические консультации (в основном для уклонявшихся от военной службы), свободные университеты, собственные газеты, бесплатные рок-концерты, бюро по трудоустройству (понятное дело, не в офисы, а на временную работу или неполный рабочий день) и многое другое.

[34] Среди туристов, потянувшихся осматривать места обитания диковинных хиппи, стали хорошо расходиться фенечки и иная «сувенирная продукция». «Диггеры» организовали лавочки, где эти самые феньки и иные рукоделия «хипповских народных промыслов» продавались, а вырученные деньги шли на нужды общины.

[35] Золотые ворота – по имени пролива, соединяющего бухту Сан-Франциско с Тихим океаном. Вообще в Сан-Франциско что ни возьми, - все называется «Золотыми воротами»: от моста через залив до одного из университетов.

[36] Даже блудные дети Вечно Жующей Америки ну просто не могут питаться заплесневелыми ништяками. Непосильная это задача - прокормить голодные легионы американских хиппи, испорченных продуктовым изобилием и – из-за господствующего в стране протестантизма и отсутствия института монашества – не слыхавших о религиозном аскетизме и умерщвлении плоти. В протестантской религиозной традиции критерием праведности служит упорный труд ради обогащения (против чего, собственно, и возмутилось поколение 60-х), в православной же – наоборот, воздержание, нестяжание, недеяние (соответственно, провождение времени в размышлениях о возвышенном) и истязание себя голодом или поеданием негодных в пищу продуктов (акрид, коры, лебеды и т.п.). Плохое и скудное питание рассматривается как прямой путь к святости. Я знавал глубоко укорененных в отечественной культурной традиции хиппи, которые месяцами сидели на одной траве, да и ту в основном не кушали, а покуривали.

[37] Snyder, Gary (род. в 1930), поэт и философ, добрый друг Керуака и Гинзберга. В Калифорнийском университете изучал антропологию и восточные языки. Вслед за крупнейшими американскими антропологами ХХ века пропагандировал образ жизни индейцев и «мудрость Востока» как спасение от тупиков «американского образа жизни». 1960-е провел в буддистском монастыре в Киото, где изучал дзен. Перевел множество дзенских текстов. Один из идеологов экологического движения.

[38] «Приобрести землю» для американца еще в середине 60-х – это не обязательно «купить». В 1862 г. Конгресс США принял Закон о поселенческих фермах (Homestead Act), по которому каждый гражданин, обязующийся не менее 5 лет обрабатывать землю, мог получить бесплатно участок до 160 акров (65 га) из фонда свободных земель. Земли было много – экстенсивное хозяйство индейцев требовало огромных территорий при малочисленном населении, а тут как раз и хозяев компактно собрали в резервации, и земли опустели, понадобилось их срочно осваивать. В 1934 г. был принят закон о пастбищах, предоставлявший гражданам право брать в пользование земли для выпаса скота. Фонд общественных земель существует до сих пор, в нем сегодня 110 млн. га (сюда не входят национальные парки и заповедники), и из него до сих пор реально можно получить землю в полную собственность при условии ее обработки. Хотя в ХХ веке остались только пустынные и неплодородные земли (пока там не открыли нефть и прочее), в исторической памяти каждого американца осталось сознание того, что он может получить у государства землю в полную собственность и бесплатно – точно так же, как у русского человека в подсознании запечатлено, что своей земли у него не может быть в принципе (ведь даже помещики формально владели землей на основе условного держания). Наше сознание устроено как антипод американского: земля в нем всегда ничья, зато человек – "ЧЕЙ" ("Ты чей будешь?" - "Я барский, удельный, слободской, казенный, государственный, колхозный, советский, я – наш!") и должен быть куда-нибудь приписан и прикреплен (вспомним обессмертившую главного сторонника прикрепления московского мэра Лужкова пословицу «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день»). Расцвет регистрации и прикрепления пришелся в России на вторую половину 18 века, что, вопреки представлениям Лужкова, не только не помешало, но и способствовало Пугачевщине.

[39] По плохому знанию корней и образцов в сленге русских хиппи появились псевдоанглийские слова «аск», «аскер», «аскать», «жить на аске», ничего не имеющие с оригинальным жаргоном американских хиппи, у которых это называлось «panhandle», занятие - «panhandling», а аскер – «panhandler».

[40] Напоминаю, что это отечественный макаронический неологизм, образованный от глагола «to ask» и ничего общего не имеющий с «аскерами», что на тюркских языках означает «воины, солдаты».

[41] Это в Америке. У нас самые законопослушные из хиппей, не нарушая статей, предпочитали как раз одобренные законодательством крепленые вина, собирание мелочи на которые и составляло основное занятие так называемых «дринч-команд».

[42] Понятное дело, не «дринч-командой», а «диггерами».

[43] У нас таковыми считались: работа – пускай даже очень тяжелая - в археологических и иных экспедициях, осветителями, работниками сцены или реквизиторами в театре, художниками-оформителями (в провинциальных городах все афиши в парках, клубах и кинотеатрах рисовались от руки – соответственно, при каждом «учреждении культуры» была такая ставка), спасателями при водных станциях, дворниками и сторожами. Поскольку сторожить в СССР было особенно нечего, да и бессмысленно (все стоящее воровал – «выносил» - сам персонал в рабочее время), то последнее занятие считалось особой синекурой. Ваш скромный переводчик два года числился ночным сторожем на Останкинском пивзаводе, где надо было охранять рабочую бытовку с прелыми спецовками. Поскольку спецовки смердели, то на работу никто из бригады сторожей не ездил, кроме «старшего», дважды в месяц приезжавшего за зарплатой на всех – было условлено, что выходить начнем, когда кто-то попадется на неявке. Так за два года работы я ни разу и не побывал на Останкинском пивзаводе. Боюсь, что в Сан-Франциско такой хорошей работы было не найти…

[44] Buckley, William Frank, Jr. (род. в 1925), американский правоконсервативный публицист и писатель. С 1955 издает еженедельник National Review. Вел также телепрограмму «Firing Line» («Линия огня»). Горячий защитник смертной казни и враг либерального образования, организатор травли многих «яйцеголовых» и «мягкотелых» интеллектуалов. У нас его клоном по злобности и хлесткости державного стиля является пиночетофил и украино-грузино-американофоб Михаил Леонтьев.

[45] "The hippies are trying to forget about original sin and it may go hard with them hereafter".

[46] Само движение Новых левых оформилось в самом начале 60-х с образованием СДС (Студенты за демократическое общество, 1960) и принятием общей платформы, известной как Порт-Гуронская декларация (1962). Многие из будущих хиппи на первых порах были активистами Движения (в частности, многие из них участвовали в проводимых на Юге акциях в защиту гражданских прав черных американцев) – именно в этом смысле Томпсон пишет об причастности к новому левому пока еще не существующих хиппи. В 1964 СДС принимает программу конкретных действий - Economic Research and Action Project (ERAP), разойдясь с визионерами и мечтателями. Тогда же происходят и первые студенческие выступления с политическими требованиями - «Движение за свободу слова». Очевидно, отсюда и называемая Томпсоном дата. В терминах того времени раскол молодежного движения 60-х называлось размежеванием «бойцов» и «торчков» (“fists” и “heads”). Тем не менее, многое во взглядах хиппи и Новых левых (оценка «общества массового потребления», идеи контркультуры и революции в сознании, культ спонтанности, нонконформизм, а также длинные волосы другие внешние атрибуты), роднило тех и других, как, впрочем, и всю молодежную культуру 60-х. Йиппи были попыткой вновь объединить хиппи и Новых левых уже на излете «flower power». Тогда же, в 1969 фактически раскололась на несколько фракций и СДС (в частности, отделилась самая радикальная группа – «Уэзермены»).

[47] Основанный в 1868 году Калифорнийский Университет – это крупнейшая в мире сеть высших учебных заведений, включающая университеты в Беркли, Дэйвисе, Ирвине, Лос-Анджелесе, Риверсайде, Сан-Диего, Сан-Франциско, Санта-Барбаре и Санта-Крузе, не считая специализированных колледжей и институтов. В 1964-65 году в Беркли прошли первые из многочисленных студенческих выступлений 60-х – «Движение за свободу слова» (Free Speech Movement).

[48] Вообще-то, faculty committee – это совет профессорско-преподавательского состава, но к тому времени студенты добились включения в него своих представителей и даже порывались отменить оценки и самостоятельно утверждать учебные программы. Что касается одобрения профессуры, то, в отличие от гуманитарных кафедр советских университетов, куда сваливали доживать до пенсии отслужившую свое номенклатуру (а вольномыслие ютилось на физматах и естественных факультетах), американские университеты даже в годы маккартизма были оплотом леволиберальной и леворадикальной интеллигенции (хотя в «университетское начальство» она не входила). Отцы идеологии 60-х (Герберт Маркузе и Чарльз Райт Миллс, Тимоти Лири и Эйбрахам Маслоу, Эрих Фромм и Дэвид Рисмен, Ноам Хомский и Пол Гудман, Норман Браун и Уиллиам Эпплман Уильямс, Теодор Роззак и Чарльз Райх, Мюррей Букчин и … - перечислять можно бесконечно) были действующими наставниками юношества и по части радикализма могли дать студентам фору. Один из лидеров Новых левых и основателей СДС Том Хэйден, например, писал дипломную работу по работе Миллса «Властвующая элита», а Маркузе был научным руководителем Анджелы Дэвис, которая и сама в конце 60-х преподавала философию в Калифорнийском ун-те (в Лос-Анджелесе). В 1970, ее не уволили, а просто не продлили контракт, для чего понадобилось вмешательство губернатора Калифорнии Рональда Рейгана. И сегодня чикагские, к примеру, студенты слушают профессоров Бернардин Дорн и Билла Эйерса, бывших «Уезерменов», а Анджела вновь преподает в Калифорнийском университете (в Санта-Крузе).

Лири, правда, вместе с Робертом Элпертом (будущим «гуру Баба Рам Дассом») в 1963 из профессоров выперли, но отнюдь не за политический радикализм.

Чтобы стало совсем ясно, сколь радикальные персонажи попадаются среди тамошних наставников, достаточно сказать, что математику в Калифорнийском университете (в Беркли) преподавал Теодор Качински, будущий «Унабомбер», позже уволившийся, чтобы с 1976 по 1996 вести персональную партизанскую войну против Системы.

[50] Mario Savio (1942-1996), стихийно выдвинувшийся лидер Free Speech Movement, ставшего образцом тактики для последующих студенческих выступлений. Марио, уже имевший опыт борьбы за гражданские права афроамериканцев в южных штатах студент философского факультета в Беркли, в освещении СМИ персонифицировал нарождающееся студенческое движение. Все вспоминают о нем как об исключительно добром и мягком человеке. Любят рассказывать, как Марио запрыгнул на полицейский автомобиль, чтобы сказать «подстрекательскую» речь, но при этом машинально сбросил обувь, чтобы не поцарапать лак. Американцам хрестоматийно известны слова из речи Савио о том, что когда бездушная машина выходит из-под контроля, следует броситься на шестерни и своим телом остановить это чудовище. Савио явно использовал образ из чаплиновского фильма «Новые времена», кроме того, его отец, итальянский иммигрант, был рабочим-машинистом и обслуживал какой-то огромный и опасный агрегат, видимо, вызывавший ужас мальчика. Образ бесчеловечной Системы был найден. Как вожак движения протеста Марио отсидел 4 месяца и был исключен из университета, после чего, не обладая амбициями Тома Хэйдена, как-то затерялся среди новых левых, до конца жизни активно участвуя в политической деятельности, но, несмотря на легендарное имя, никогда не претендуя на лидерство. Работал Савио скромным учителем в «независимой свободной школе», продавцом в магазине левой и леворадикальной литературы (типа московского «Фаланстера»), а когда было надо – всегда вновь оказывался в гуще акций протеста. В 1984 году Марио все-таки удалось получить диплом, и до конца жизни он преподавал физику, философию и математику. Марио Савио – замечательный пример человека, успешно возглавившего первое в истории 60-х студенческое движение, но не пытавшегося сделать на этом политическую карьеру или много лет спустя как-то заработать на своей известности: ни мемуаров не писал, ни на экранах не мелькал, ни маек «Free Speech Movement» не выпускал. Хотя гондоны из одной корпорации, воодушевленные успешным использованием в рекламе образа Че Гевары, отпечатали и себе рекламный плакат со знаменитыми словами Марио Савио и полуголой моделью (в качестве «самопожертвенного тела») на фоне «машины».

Умер от сердечного приступа.

[51] Вопреки созвучию, это не гопники, а Grand Old Party – «Великая Старая Партия» (республиканцы)

[52] Точнее, 47. Теперь у республиканцев было 187 мест, а у демократов 248. Демократы потеряли абсолютное большинство в Конгрессе, а республиканцы оправились от поражения на президентских выборах 1964 года, когда крайне правый кандидат от республиканцев Барри Голдуотер потерпел сокрушительное поражение. Беда была в том, что все 47 потерянных мест принадлежали либеральным левым демократам, а правоконсервативные демократы из южных штатов поддерживали республиканцев, образовав правое большинство.

[53] Вот как сформулировал это Кен Кизи в выступлении на антивоенной манифестации в Беркли: «Да будет вам известно, что ни митингами, ни маршами войну не остановишь. Этим занимаются они. Они проводят митинги и марши. Они воюют уже десять тысяч лет, и с той же целью они затеяли эту игру, игру в митинги и марши, в ту же самую игру играете вы, в их игру…Остается только одно, только одна вещь, которая будет иметь хоть какой-то смысл. Всем надо просто посмотреть на нее, посмотреть на эту войну, повернуться к ней спиной и сказать: «Насрать на нее…» (см. Том Вульф. Ук. соч., стр. 294-297). Речь перемежалась игрой на губной гармошке под аккомпанемент кривлявшихся за оратором Веселых Проказников с электрогитарами, дудками и трещотками. Устроители были в ужасе…

[54]Хаксли заимствовал слово «сома» из древнеиндийской мифологии. Так назывался божественный наркотический напиток для экстатических ритуалов. Секрет приготовления сомы утрачен навсегда…

[55] Тут у Томпсона явное противоречие со сказанным выше. Таков вообще провокационный и намеренно сумбурный стиль Хантера Томсона: если он что-то утверждает, то сказать часто хочет как раз обратное.

[56] Как, кстати, только не переводили название великого копполовского фильма “Apocalypse Now” – и все мимо. На самом же деле здесь с горькой иронией обыгрывается один из самых популярных лозунгов времен вьетнамской войны «Peace Now», т.е. «Мир – немедленно!» (соответственно по этой же модели строился еще десяток призывов: “Equality Now”, “Freedom Now”, “End the War Now”, и т.д.). Поколение 60-х даже прозвали “Now Generation”.