Tattoo. Андрей Литва

А. Л. Ну, как ты сам понимаешь, рисование– оно как-то с детства началось и потом переросло в необходимость, которую надо было подкреплять знаниями. Собственно, за ними я и обратился в детскую художественную школу. Но этого не хватало для самореализации. Нужна была информация.А где ее взять? Матвеевка. Конечно, это была периферия, и все стремились в центр столицы. В Парке Культуры я обнаружил клуб, в который потом перетащил всех своих знакомых. А клубная площадка «Времена года», собственно, уже тогда была с платным входом. Надо было платить 1 р. 50 коп., на которые можно было получить, помимо прохода, кофе и мороженое. Сам понимаешь, никто не собирался платить, и мы прятали одежду в баках из-под мороженого, делая вид, что только что вышли изнутри (смеется). Дельфин с Виноградом появились позже. Когда брейк-дэнс попер. Вот, вроде бы, всего-ничего промежуток по времени, а частота событий была просто убийственной.

М. Б. Я тоже так считаю. Возможно, поэтому некоторые энтузиасты, разогнавшись в молодости, уже не смогли остановиться в 90‑е…

А. Л. Репертуар же на этих дискотеках был «понятным». Modern Talking и модный среди гопников и не продвинутых студентов диск-жокей Минаев, который отрабатывал свои плагиатные песни по всей Москве. Прям внагляк брал популярные мелодии и какой-то свой бред в минус один озвучивал скороговоркой. Музыкальные пристрастия у нас были иные– альтернативные. Слушали Kiss да Accept, и комнатки у нас были увешаны переснятыми с журналов фотоплакатами. Хотя, конечно, были и вторичные, переснятые уже с фотоплакатов, но таковы реалии подростковой индустрии (смеется). Но поскольку кругозор хотелось расширять всесторонне, то вскоре методом песещения разных заведений была обнаружена большая молодежная туса в парке Горького, которую стали посещать регулярно. Как раз в этот момент дискотечную Москву захлестнула волна иностранного нью-вейва, Depeche Mode и разной околоэлектронной музыки. На дискотеках стали появляться молодые люди в белых перчатках и модных узких очках, с челками и в штанах «бананах». Мы тоже влились в эту волну, меломански переключившись на Kraftwerk и uran Duran. Появились там и брейкеры. Вся немереная площадь «Времен года» в фестивальный период была забита до отказа, а поделенная по секторам площадка выглядела как пицца, где на колбасных пятаках, окруженных молодежным «тестом», крутились, ломались и ползали разные нарядные человечки. Девушки, конечно же, от происходящего были в экстазе. Тогда еще случилась эпоха начесов и челок, курток с люрексом и засученными рукавами, и чуть позже появились телки в ажурных, обязательно черных чулках. Совсем продвинутая молодежь, быстро впитав новации, вернулась к строгому стилю и первым коротким прическам у девушек. А остальная мода еще долгое время была вычурной, вызывающей и смешнейшей. «Люберов» в массе тогда еще не было, они появились чуть позже и именно в таких местах скопления все еще модной молодежи. Помимо ЦПКО была еще «Конюшня» в Битце и, конечно же, «Молоко» в Олимпийской Деревне. Я говорю о периоде, когда только-только на советские экраны вышел фильм «Курьер», посвященный молодежной проблематике.

М. Б. Ну, помимо обозначенного, злачных мест наблюдалось поболее. Тот же «Резонанс», который стал «Проспектом», «Ровесник», дискотечные площадки в «Белых ночах», в «Метелице» и ДК МЭИ. Дискотечные площадки в фестивальный период развернулись и за городом, но потом за год начали стремительно сокращаться, что привело к каким-то аншлагам в модных московских местах, куда стекалась по большому счету уже бесхозная молодежь. Ты просто перечислил практически «утюговские» места.

А. Л. Ну, где пролегали маршруты, то и перечислил. Конечно, мест было гораздо больше, но из Матвеевки их было не видать. К тому же следует отметить, что вся информация поступала не через прессу,  а от проверенных выездных товарищей, и все новации, которые доходили в в форме слухов, встречались достаточно критически (смеются). Собственно, после «Времен года» мы в «Молоке» столкнулись с таким феноменом, как «утюги». «Утюги» были и раньше, но это можно обозначить как тусовку людей, специализировавшихся на доставке, через контакты с иностранцами, модной одежды нуждающимся модникам из среды «золотой молодежи» и субкультурному люду (смеется).

И именно «Молоко» можно было обозначить как «утюжий» клуб, где подобный образ жизни культивировался. При этом среда, к этому времени вытеснившая во многом обычных фарцовщиков, была поделена на стилевые классы. Те, кто повзрослей и посерьезней, держались итальянского «кажуального» стиля. Неброского, но добротного и не советского. «Американисты», помоложе, держались спортивного стиля, во многом нашедшего отражение в брейкерской среде московских дискотек. Причем даже «Березки», где торговали не советскими товарами, уже не признавались. Всё доставалось личными усилиями и носило характер приключения и вызывающего поведения. Кроссовки, джинсы, валюта– и понеслось. Там я встретился с Муравьем и Доктором. Такие мальчишки смышленые, брейкеры-утюги. Там же первый раз появился чернявый толстоватый паренек в перчатках, значках и непонятках, который позже стал «отцом русского транса». Тимур Мамедов, он же Мамед, у которого даже брейк тогда танцевать не очень получалось. А на местности своей мы как-то особо не заморачивались ничем. Да и откуда там всему взяться? Маленький периферийный райончик, где все друг друга знали, но мы с товарищами держались особняком– я уже учился в художественном ВУЗе и сторонился гопоты. Занимался живописью. Рисовал в жанре традиционного классического реализма. Товарищи тоже оказались увлеченными.

Было мне лет 15–16, и очень хотелось самостоятельности. По этой причине, собственно, и влились в неформальную среду города– с того конца, с которого попали. Динамика жизни моментально изменилась. Еженедельно принимался в различные отделения за несанкционированные валютные операции, при этом особую раздражительность у контролирующих органов вызывал обмен советских флагов на вражеские единицы (смеется). Но откупиться было несложно– вся страна жила на взятках и нетрудовых доходах, при этом делая вид, что ничего этого не происходит. А «утюги» стали тем самым раздражителем, потому как нагло светились своим внешним видом и мнимым благополучием на фоне советской серости. Поэтому, видимо, и стали объектом различных нападок и ответного, еще более усиленного выпендрежа, который был пограничен с опусканием продажных контролирующих органов. А мнимое потому, что при всех своих доходах тратить деньги кроме как на вещи и кутеж подросткам и более взрослым советским деятелям «финансового фронта» было некуда. Ну, и меломания еще, конечно, была отдушиной. Я, влившись в среду, рассекал тогда в традиционной рабочей униформе: плащ «инспектор», их у меня было несколько, «инспектора» на ногах и слаксы. Причем если «американизм» был востребован в уличной среде и у гамщиков, менявших значки на жвачку иностранную, то «взрослая одежда» каким-то краем касалась отечественного ньювейва.

М. Б. Ну да, пальто, плащи и ретростилистика нашли свою клиентеллу среди тех, кто пытался резко повзрослеть. При этом все равно меломания сваливала всё в одну кучу, и клубно-эстрадный иностранный ньювейв вершился у нас на улице, под звуки переносных магнитофонов, как у хип-хопствующих афроамериканских коллег из Гарлема (смеются).

А. Л.Мало было достать чего-то, важнее было показать сверстникам, что это есть. Маршруты мои стали традиционными для многих утюгов‑одиночек– Александровский сад и «Белка», то есть гостиница «Белград», а «Краску» и «Яшку» я как-то обходил стороной, потому как там были свои тусовки американисткого типа, и как-то не тянуло в них вписываться. Конечно же, по пятам ходили «спецы», а к каждому отделению было приписано по несколько воинов‑интернационалистов, которые формировали ДНД.Вот они на нас и отрывались. А мы на них. Вот так и формировался скользкий путь протестного выпендрежа, тем более что у нас в Матвеевке потом появилась панковская группа «Аы», пользовавшаяся значительной популярностью. Они тоже участвовали в рок-лабораторских схемах, и там играл Миха, с которым нас по жизни впоследствии свела татуировка.

Но тогда ни о каких татуировках речи не было. Этот пласт начался в Питере 89‑го года. Поеха- ли мы в Питер, и «бил» мне ныне покойный Леня Пися-Череп. Я был горд своим «буте-ром», как и все, кто получал кусочек подоб-ного «счастья» в этот стартовый период. Тогда же татуировки активно начали проникать в утюговскую среду и стали встречаться на знакомых. Такой был человечек– Попс. У него было забито запястье. Татуировка еще не была прям уж такой модной, но становилась атрибутом неформальной среды. Было странное время. Первая фестивальная волна неформалов и «утюгов» схлынула, но появились новые люди, которые вставали на брей- керские позиции, а те, кто был поматёрей, отошли в плане стиля к классическому рокабилли. Тогда как раз новая волна неорокабилли по Европе пошла, и мы опять оказались в передовой меломанской теме.

М. Б.Некий компромисс. Появилась среда из нескольких поколений. Конечно, хотелось размежеваться и визуально тоже.

А. Л. А происходило это повторное становление на Арбате, где стилистически смешанные тусовки проводили массу времени. Прогрессивная тема. Можно было провести весь день на свежем воздухе, пообщаться с кучей разных людей, решить материальные проблемы и поехать оттягиваться. Тогда уже прошла мода на «люберов», но ситуация при этом оставалась достаточно жесткой. «Утюгов» того периода ловило по пять бригад оперов, с другой стороны были уже определившиеся «быки» и «любера» какой-то новой волны, совсем неприкаянные и из других городов. Причем помню точно, первые два быка, которые там появились, были Кирпич и Щека, специализировавшиеся на гоп-стопе гамщиков, но их практически сразу же прессанули парнокопытные покруче. Подходили, с ходу поднимали кого-нибудь за ногу, мерили размер обуви, и буквально вытрясали подростков из «кишек». Когда подобные персоны появлялись в поле зрения, все гамщики, толпившиеся на Арбате, с криками разбегались в разные стороны (смеются).

Молодые были, да к тому же не могли физически постоять за себя. Так что приходилось окончательно взрослеть в достаточно жестких условиях.

Тогда же открылась новая тема с отелем «Можайский», где стартанула какая-то начинающая банда. Специалистом товарно-денежных отношений в этих новых рамках почему-то оказался я, и мне доверяли магазинный пакет, доверху набитый деньгами. Вот такая была ежедневная общая выручка. Потом все это стало скучным, и откровенно бессмысленно опасным. Я вернулся на Арбат, поставив два стола, с которых можно было отоваривать туристов атрибутикой уже почти легально. Рядом «стояли» рокеры– Валера Пенс и Фриля, и в этот же период подтянулся контингент из иных рокерских сфер. К тому же, это был период расцвета кооперации, все смешалось в одну кучу, но я как-то придерживался рок-н-рольной темы, и она меня выруливала на правильные тропинки. А другая часть «утюгов» и гамщиков смешалась с ребятами, танцевавшими брейк на Арбате. Как бы финансово‑денежные круги влились в субкультурные, и все заработало на новом витке.

М. Б.Уличные брейкера там и раньше были, в течение всех 80‑х. Особенно когда построили Калининский и сделали Арбат пешеходным. Место стало излюбленным как для иностранцев, так и для молодежных группировок. Разве что стиляги в утюжке не участвовали.

А. Л.Конечно, были там и брейкера старой формации, тусовавшие возле «аттракции», но ситуация несколько изменилась. Те, кто утюжил – они все-таки попродвинутей в плане меломанской информации были– имели более широкие возможности и уже тогда понимали разницу между брейком и настоящим уличным хип-хопом, которым начали увлекаться практически заново и уже в музыкальном, рэпперском плане. И паралелльно занимались финансово‑меломанской деятельностью, которая давала главное– независимость и возможность чувствовать себя в хорошей форме. Занимались многие: Дельфин, Миха, Олень, Лева Ребров, ходивший тогда с хаером ниже плеч, много можно кого перечислить… Все, что было в диковинку и от чего веяло новизной, шло на «ура» и по возможности тут же претворялось в жизнь. Но меня, в музыкальном плане, эта тема уже не интересовала. Мы с Левой ходили с хаерами, и всех попадавшихся там задирали, а ежедневная выручка оседала в близлежащем кафе «Раса», ставшим офисом местных дельцов, которые потихоньку начали втягиваться в более серьезные финансовые отношения, и переходить грань, отделяющую людей, поднимавших деньги, от людей, их «опекавших». Кстати, там же возле кафе, позже была повешена табличка в память о Игоре Черепанове, стоявшем у истоков арбатской утюговской темы, который потом как раз и перешел ту самую грань, став на сторону «быков», прикручивавших эту вольницу уже в начале 90‑х. И, конечно же, погиб, как и многие молодые люди, не заметившие, что ситуация стала намного серьезней и почти беспредельной. «Утюги» предыдущей волны, которые начинали еще в конце 70‑х, уже отошли от беготни за иностранцами и от оперативников… И просто занялись скупкой валюты у торговавших флагами, значками и матрешками, периодически подвергаясь вымогательствам со стороны бычья, оккупировавшего под свой «офис» кафе в кинотеатре «Октябрь» на Калининском. Буквально через дорогу. И все равно люди, занимавшиеся только деньгами и вещами, тосковали.

М. Б.Многие, многие люди из этой коммуникации поднялись в социальных градациях покореженного советского общества и стремились попросту свалить из страны. Для некоторых это стало навязчивой идеей. Других волновал только бизнес, и уже в начале 90‑х появились первые комиссионные магазины, которые занимали почему-то бывшие помещения общественных туалетов, как на Никитских Воротах (смеются).

А. Л.Мне, как уже упоминалось, все это было не интересно, к тому же я отметил, что неформальная среда стала покрываться татуировками, и понял, что мне это ближе, и здесь мои усилия и умения найдут свой отклик. Первую художественную татуировку, как я уже говорил, я уже видел вблизи… К тому же через Арбат проходила куча татуировочной литературы. Смотрели ее каждый день по сто раз. Ну и конечно, на местности тут же собрали татуировочную машину. А кому колоть? Конечно же, художнику, то есть мне. И всё. Как многие другие энтузиасты того периода, мог сидеть по 20 часов над работой, рубиться в сон, но делать.

М. Б. Да, сейчас такого уже не встретишь. Беспокойное поколение не просило, но требовало (смеются).

А. Л. Я колол тогда буквально с утра до утра. И даже подвис в Матвеевке. Был у нас там такой оборудованный местными авторитетными товарищами подвальчик, где всё это и происходило. Как-то все само получалось, и был это уже 91 год. Окружающая среда покрылылась новыми татуировками. Дельфину на памать какую-то кашу набил на плече. Я тогда не делал больших тем и придерживался московской традиции– мелкие дизайны с особым значением (смеется). Черепами всякими… А вообще, большинство тем приносили сами люди, многие из которых действительно знали, что именно им нужно. Поэтому все происходило быстро. Бритвой я колол несколько месяцев, а потом сделал из пилки «ремингтон» более эстетскую модель. Которых извел несколько ящиков, потому как механизм пластмассовый. А тушь была какая-то непонятная, пока не появился «ротринг». Я раньше покупал его в Польше, куда много неформалов ездило, сбагривая разный хлам взамен косух и прочего «вареного» дерьма. Тогда еще все эти новые рынки для населения были завалены товарами по-польски (смеется). А сам период цветной туши «колибри» 80‑х я пропустил. Я только начинал колоть и пришел к Маврику за продолжением своей рисованной истории. Он тогда работал «шейвером», поэтому неудобно как-то было расспрашивать. Смотрел, конечно, как делает.

М. Б.Все смотрят не как делают, а что делают... (смеются)

А. Л. А то эффект неожиданности присутствовал. Начинается делаться одно, а выходит несколько другое (смеются). Поскольку я сразу рисовал флеши, то быстро отошел от того, что люди заказывают нечто свое, правда, врать не буду, рисовал я их очень долго. Потом, собственно, начал работать в родительской мастерской, и пошли личные темы, большие и со своим почерком. Татуировочное дело быстро становилось на ноги, и старые криминальные темы и дизайны быстро канули в прошлое. Хотя отголоски и модификации встречались еще долго. А с Мавром мы сработались и проработали в его домашней мастерской на Полежаевской какое-то время. Время было такое, что это были наиболее привлекательные условия для работы. Независимые. А иного я даже не знал.

М. Б. И хорошо. В Москве в это время предпринимались первые попытки как-то организовать поточную работу, которая у мастеров предыдущего периода была из-за близости к неформальной среде. По большому счету это стало продолжением уличной коммуникации, где встречались все те же лица, но с новой темой для общения. А новоприбывших интересовали кажуалы и собственная тщета, которую они всячески забавно подавали . То давая объявления в газеты, то пытаясь открыть официальные студии, что по факту удалось только Леше Китайцу. Да и именно тогда появилась некая Лена, которая пол-Москвы засеяла игрушечными машинками «Аполло». Чем сильно напрягла остальную часть работающих в этой же области специалистов.

А. Л.Все уже тогда переходили на нормальное оборудование, собственно, друг друга знали. Была туса на Горбуново. Бывали там Репа, Батя… Потом мы подорвались с Мавриком в Финляндию, покрасив на местности русский анклав. Участвовали в каком-то байк-шоу.Жизнь опять свела с Михой , с которым мы  работали напару.Потом к процессу подключился Леня Изгин, который мастерски раскрыл наш подход и  развил в собственном ключе и со своим почерком.

работы Леонида Изгина

А к середине 90‑х наступило пиковое по посещаемости студии время, завершившееся конвенцией. Такое впечатление, что волна 80‑х из недр неформальной среды только докатилась до широких масс, и они в нее окунулись с головой. Хотя, конечно, это происходило благодаря интересным работам и тому, что страну накрыло рейв-движение, которое заодно перекрыло и хип-хоп волну начала 90‑х. Точнее, отодвинуло ее возрождение еще на несколько лет.