Однажды
весной мы шли фотографировать дом № 302-бис. Пробираясь к нему
какими-то переулочками, обсуждали, как будет выглядеть стенгазета
посвященная Булгакову, сколько для нее нужно фотографий. Эти переулочки
за год с лишним мы изучили вдоль и поперек, поэтому не считали нужным
глазеть по сторонам. Конечно, улица Остужева в конце марта выглядит
неплохо, но куда лучше, например, Патриаршие пруды в середине мая... Да
и должны же мы морально подготовиться к очередной встрече с «нехорошим»
домом. Лучше бы, конечно, с квартирой, но кто нас туда пустит?
Добрались до квадратной арки. От нее не больше минуты идти до другой
— низкой, желтой; на стене — задумчивый вопрос: «Христос был хиппи,
Воланд — панк, так кто же мы?» (Безапелляционный ответ не замедлил
появиться: «Вы — идиоты».) Мы уже сожалеем, что с нами ничего не
случается, Воланд не прилетает, балов не дает, в школе скучно, стены у
нее не изрисованы. С такими мыслями и предвкушением «последнего рывка»
— «Вот сейчас выйдем на Садовую и...» — мы прошли арку и попали... в
густой туман. Горячий и подозрительный. Разумеется, в первую очередь
ничего, кроме предположения о нечистой силе, пытающейся помешать нам
сфотографировать тот самый подъезд № 6, то есть ее «штаб-квартиру», в
наши атеистически воспитанные умы прийти не могло. Когда же мы вступили
в довольно теплый ручеек, к этому предположению присоединилась шальная
мысль: «Да уж, действительно, квартирка номер пятьдесят! Недаром люди
говорят! Ай да квартирка!» Перейдя этот переулок, пророчески названный
кем-то Трехпрудным, мы увидели впереди Садовую. Таинственный туман, а
проще говоря, пар от горячей воды из прорванной где-то рядом трубы,
снова попытался скрыть от нас вожделенную цель. Но мы не поддались. Мы
вышли на шумную и по-весеннему пыльную улицу, теперь уже молча и
настороженно оглядываясь, вошли в арку...
Это не просто дом. Нет, я не имею в виду ни многочисленные надписи и
рисунки, ни даже его историю. Хотя какие имена! Кончаловский, Шаляпин,
Есенин — каких людей помнит этот дом!.. Но я не об этом.
Сейчас стало модным говорить о неформальных объединениях молодежи.
Впечатление такое, что журналисты устыдились того, что уделяли
«металлистам» и хиппи не так уж много внимания, и сейчас с утроенной
силой бросились наверстывать упущенное. В материале «Комсомольской
правды» о ребятах, собирающихся в этом доме, словосочетание
«неформальные объединения молодежи» было повторено не раз. С таким
определением посетителей знаменитого «воландовского подъезда» не могу
согласиться. Может быть, у меня несколько наивное представление:
объединение — когда всех много, все вместе и у всех одна общая идея. А
здесь что? Каждый пришел — посмотрел — ушел. Ну, написал что-нибудь,
нарисовал — это уже от таланта зависит. Впрочем, общая идея, видимо,
есть. И всех много, даже слишком. А вот насчет вместе... Возможно,
собирается там и постоянная компания, не знаю, но вот со многими
приходящими «одиночками» знакома.
Когда приходишь сюда в первый раз, этот подъезд потрясает. И
притягивает. Так же, как всякие «металлические» атрибуты — цепи,
заклепки, прически не как у всех, — в общем, как притягивает все то,
что не очень-то «разрешают». А разве разрешал когда-нибудь кто-нибудь
разрисовывать стены подъездов? Попробуй только! Пробуют, конечно, но не
очень «расходятся»: немножко грубостей, пара названий групп,
два-три-четыре — десять признаний в любви «Спартаку», «металлу», Васе,
брейку и Билли Айдолу. А здесь? Пишут, кажется, все, что могут, от
цитат из «Мастера и Маргариты», «Белой гвардии» и Чаадаева до тех же
«хэви метал», «Мы здесь были» и «Все в дзэн». Самых ярых фанатов раньше
пытались образумить. Сейчас той надписи уже не видно, а когда-то это
было первое, что бросилось мне в глаза. Из-за этого я и полюбила дом,
подъезд, эту атмосферу... Привычная надпись «ЦСКА» была аккуратно
перечеркнута, а под ней корректное: «Не место здесь». Тогда надписей
еще было сравнительно немного...
Во мне борются два противоположных чувства. С одной стороны, когда
любовь к великому писателю, к Мастеру приобретает такую несколько
уродливую форму, мне обидно за него. И стыдно. За тех, кто пишет что
попало в доме Мастера, за тех, кто не понимает, что давно пора сделать
из этой «нехорошей» квартиры музей очень хорошего писателя. Но, с
другой стороны, я прекрасно понимаю, что, если музей будет, туда мало
кто пойдет из нынешних завсегдатаев этого подъезда. Сами посудите, что
интереснее: попасть в квартиру, носящую гордый ярлык «квартира
писателя», со всякими стульями-шкафами 20-х годов, отделенными от
слишком любопытных посетителей веревочками и словами экскурсовода:
«Руками не трогать!», — или не только «трогать руками», а практически
самим создавать музей; хочешь — нарисовал, не хочешь — закрасил
что-нибудь. Свобода! Что вам больше понравится: слушать нудное
перечисление: «А вот здесь стоял Максимилиан Андреевич, а вот здесь,
уважаемые товарищи, жила известная вам Чума-Аннушка, а в этой вот
квартире — Михаил Афанасьевич Булгаков...» — или гвоздем выцарапывать
на двери квартиры: «Аннушка! Наша Аннушка с Садовой!» — и, чтобы
подкрепить это сообщение фактами, тем же гвоздем нарисовать
воинственную старушку в платочке? На экскурсии по музею разве что другу
что-нибудь скажешь, да и то шепотом, — экскурсоводы нервные бывают. А
здесь — пиши что хочешь. Причем для всех. Ори на всю стену: «Остановите
землю, я сойду!» Хотя не ново, да и при чем тут Булгаков?..
Мы вышли из подъезда. Внизу какой-то парень с поразительным
упорством выцарапывал на стене дома: «Код 7...» Он выводил эту семерку
и с каждым взглядом на вереницу точно таких же надписей, тщательно
закрашенных или стертых, сильнее налегал на гвоздь. На наш фотоаппарат
он покосился, проводил нас хмурым взглядом, а мы, свернув за угол, в
радостном расположении духа направлялись к чердаку.
«Тут приехавшая большая группа разделилась на две маленьких, причем
одна прошла через подворотню дома и двор прямо в шестое парадное, а
другая открыла обычно заколоченную маленькую дверку, ведущую на черный
ход, и обе стали подниматься по разным лестницам к квартире № 50».
Мы открыли дверь черного хода и стали подниматься на чердак.
Фотографировать не хотелось. С блекло-зеленых стен смотрели рожи и
надписи. Кого эти рожи изображали, не знаю, а надписи приводить здесь
не хочется... Так что на чердак мы шли напрасно.
Как будто две любви к Булгакову — с парадного и с черного хода.
Цитаты, разбавленные глупостями в подтверждение этой любви, — на
парадной лестнице, и просто бред, даже не маскирующийся под что-то
имеющее отношение к писателю, — на черной. А может, объединить
полулегальный подъезд и совсем нелегальный чердак и устроить вполне
легальный музей?
Не успеем. Если вы читали ту же «Комсомолку» или «Собеседник», то
знаете, что здание отдают Военно-политической академии. С полной
реставрацией. Против этого уже протестовали и в печати, и по
телевидению... Но подумайте, ведь правильно делают! Не знаю, правда,
кто именно делает, но одобряю. Не то хорошо, что отдают, а то, что
Военно-политической академии. Лишь что-нибудь такого типа, серьезное и
внушительное, способно будет отразить наступление всех, кто сейчас
ходит туда, кто хоть раз нарисовал что-нибудь на стене подъезда и хоть
раз побывал на пресловутом чердаке. Нет, серьезно — именно наступление.
Пора бы разобраться: может, не надо так грубо, а?
Пусть будет музей! Но не с тусклыми голосами экскурсоводов и экспонатами за стеклом. Музей-то — Булгакова! Квартира — Воланда...
«... — Удивительно странный вечер, — думала Маргарита... — Каким
образом все это может втиснуться в московскую квартиру? Просто-напросто
никак не может.
Как ни мало давала свету коровьевская лампадка, Маргарита поняла,
что она находится в совершенно необъятном зале, да еще с колоннадой,
темной и по первому впечатлению бесконечной...»
Пусть и музей будет «удивительно странный», необычный, уникальный.
Не подумайте, что предлагаю, чтобы «кто-то имеющий власть» немедленно
начал делать музей — подавать идеи, собирать экспонаты и т. д. Я думаю,
что мы — все, кто любит Булгакова, — все сделаем сами. Если, конечно,
этот «кто-то» разрешит.
А стенгазета у нас не получилась. Фотопленка куда-то пропала.
«Нечистая сила» добилась своего. А так хотелось, чтобы осталось
какое-нибудь «вещественное доказательство» существования такого дома и
такого подъезда.
« — Так, стало быть, этим и кончилось?
— Этим и кончилось, мой ученик, — отвечает номер сто восемнадцатый, а женщина подходит к Ивану и говорит:
— Конечно, этим. Все кончилось, и все кончается...»
Я не хочу «конца квартиры № 50». Не хочу, чтобы этим все и кончилось... А вы?
|