Роллинз Генри.Железо.

Мой флаг - цвета ночного потолка. На моем фла¬ге звезды. Они все вышибли себе мозги. Дребез¬ги их сияния разбросаны по изношенной тряпке.

В моей отгороженной от мира комнате я рад, что ты есть, ве¬теран. Мне радостно знать, что ты в какой-то комнате неслышно истекаешь кровью. Хорошо знать, что ты знаешь, что никто тебя не поймет. Никто не узнает о твоей бессловесной панике и медленном отчаянии, подбирающемся пустыми ша¬гами. Ты один, но ты не один. Ты стиснут людьми, живыми, но не жившими. Когда они тянутся к тебе, их благонамерен¬ные руки оказываются лишь ампутированными обрубками. Их участие изуродовано виной и ограничено пределами их крошечных жизней. Тебя бросили на волю волн в море человечества и невидимо потопили. Ты не один. Мой кулак ударил в стену точно так же, как твой вчера ночью. Мой те¬лефон не звонил так же, как и твой. Шрамы моего знания и сожаления прорастают на моем теле, как и на твоем. Я знаю, что ты там, в моей ночи так же, как я - в твоей. Не¬важно, видел ты войну или нет. Есть много способов увидеть слишком много. Опыт возвращается к тебе, чтобы заманить тебя в свою клаустрофобную, безбрежную бездну. Те, кто хочет стать ближе, лишь угрожают тебе. Тебе они нравятся, и ты не хочешь, чтобы они заметили ужасающую ясность, с которой ты воспринимаешь все. Так ты видишь конец ис¬тории в ее начале и принимаешь его, пока боль не становит¬ся такой всепоглощающей, что ты можешь только сидеть в одиночестве и ждать, когда она пройдет. Если живешь, как воин, ты ведь не думаешь, что так же умереть - настолько долго и тянется с такой мучительной и позорной покорнос¬тью. Минуты жизни унижают. Дни насмехаются, а голоса разъяряют тебя. Сноси все молча и иди дальше. Не останавливайся на тропе. Не выходи на поляны и не сдавайся, по¬скольку туземцы нелепы в своем дружелюбии. Они убьют тебя, и ты обесценишься. По грани можно пройти лишь в одиночку, и ты это знаешь.

Она улыбнулась мне и сказала, что все будет хо¬рошо. После этого затянула зажимы, держащие мою голову. Первый удар молотка пришелся мне над глаз, и я потерял сознание или умер. Когда я снова смог открыть глаза, я увидел, что все мои внутренние органы прибиты к стене. Я все еще был привязан к полу, но зажимов на голове боль¬ше не было. Вот так вот меня и оставили. Живым, но выпотрошенным и уродливым. Я освободился от пут и собрал себя заново. Меня это не огорчи¬ло. Может, в следующий раз не выпотрошат. Я ста¬раюсь. Если б я верил в высшую власть, я бы так и сказал. Я бы сказал что-то вроде: «Господи, я стараюсь быть хорошим и любить людей. Я знаю, каждый старается как может. Я по¬стараюсь делать лучше». Вместо этого я убеждаю себя быть хорошим человеком. Я над этим работаю. Я недостаточно силен, чтобы не сдаваться. По большей части, мне не удает¬ся. Но есть моменты, когда я торжествую. Я стоял перед женщиной с халитозом, а она твердила мне одно и то же три раза. Я не удрал. Я не сказал: «У тебя изо рта жутко воня¬ет». Я стоял перед ней, как набитое чучело, и все проглаты¬вал. Я не напал на человека, который сегодня гнался за мной на велосипеде, пытаясь меня сфотографировать. Опу¬стив голову, я шел на работу. Я был вежлив с пьяным солда¬том, который тащился за мной два квартала, через каждые пять шагов пожимая мне руку и талдыча одно и то же. Я не сказал: «Ты не мог бы перестать талдычить одно и то же и дышать мне в лицо перегаром? Может, ты отпустишь мою руку?» Но он тоже ведь старается как может, правда? Сов¬сем как я. Это нужно учитывать. Бывают моменты, когда я недостаточно силен. Кто-то улыбается мне, и лицо мое за¬стывает, бледнеет, и я опускаю глаза. Кто-то окликает меня на улице, и я слышу их совершенно отчетливо, но делаю вид, что не слышу, и продолжаю идти туда, куда шел. Я устаю ос¬танавливаться, если куда-то иду. Я устаю от разговоров, ког¬да хочу молчать. Я устаю отвечать на бесконечные вопросы и сносить мелкие оскорбления, от которых мне некуда спрятаться. Я стараюсь быть хорошим в надежде, что мне, быть может, выделят кусочек пространства, где я мог бы сущест¬вовать вне этой комнаты. Местечко размером с какое-ни¬будь насекомое, где я смогу быть, а они не смогут вторгнуть¬ся и все забрать. Я хочу этого, потому что мне просто не хватает того, что поможет все это переносить день за днем. Любить людей - самое трудное, что я когда-либо пытался делать. У меня не получается. Наверное, я слишком часто поскальзывался.

ТРИ РАССКАЗА

Эти три истории взяты из чтений, которое я проводил в Лос-Анджелесе в 1992 году.

Кролик Бан-Бан

Я работал в одном зоомагазине. Иногда мне при¬ходилось стоять в отделе рыбок и выгребать ог¬ромное количество мертвых рыб. В этом заведении дохлых животных было больше, чем живых. Я приходил по субботам, вычищал дерьмо и все остальное, и половина оби¬тателей магазина к моему приходу уже подыхала и высыха¬ла. Все грызуны - они высыхают, в них мало влаги, они по-настоящему не гниют. Просто вроде как ссыхаются, и всегда подыхают с каким-нибудь ужасным выражением на мордоч¬ке. Как любая мумия, знаете ли. Когда откапывают какую-нибудь мумию: «О боже, посмотрите, человек весь в повяз¬ках, он, должно быть, мумия». Может, этих ребят зарыли живыми, потому что они выглядят такими безумными, у них оскалены зубы. Интересно, орали они при этом или как? «Я, блядь, ваш король, ублюдки! Не смейте бросать меня здесь! Я вернусь в следующей жизни и вас выебу!» Звери вымирали направо и налево, потому что среди недели я мог приходить сюда лишь ненадолго, а на выходных приходил и делал все, что мог. Я был единственным настоящим штатным сотрудником этого заведения - и еще мой друг Иэн. Так что по субботам мы заваливались сюда, и, господи, сколько же здесь было дохлятины, особенно после того, как мой прежний босс Скипа заложил магазин и продал его че¬ловеку, который, я думаю, не смотрел за делом как следует. Мы вынуждены были прибегать ко всевозможному вранью, поскольку мы не успевали вычистить все клетки до того, как приходили покупатели. Вот так мы изобрели «австралий¬скую спящую крысу». Вошла женщина, а в одной из крыси¬ных клеток валяются две дохлые крысы. Другие с аппетитом их поедают и все такое. «Эге, а там в углу прекрасный бес¬платный обед!» И вот эта женщина заходит и говорит:

— Простите, джентльмены, э-э... но мне кажется, эти две крысы мертвы.

Я попробовал состряпать какое-то оправдание на тему «Ну, я...» А Иэн улыбается и говорит:

— Это австралийские спящие крысы. Они очень апатич¬ные. - Берет в руки эту дохлую крысу и продолжает: - Ви¬дите, живая.

А женщина:

— Ой, а мне показалось, что мертвая.

— Я знаю, многие обманываются. Они не особенно милые животные, но мы их все-таки держим. Вот все крысы, что бе¬гают по клетке, - просто обычные крысы, а эти, эти две - особая пахучая разновидность, у них необычный запах. Они пахнут гниющими животными. Да, это старые добрые авст¬ралийские спящие крысы.

И дама удалилась. Иэн был бесподобен. Мы надували покупателей постоянно.

— Простите, сэр, молодой человек, вот тут, в этом аквариу¬ме, четыре дохлых морских ангела. Может, вам их стоит вы¬бросить?

— О, нет-нет-нет. Они не дохлые. Они просто поднялись на поверхность в ожидании, когда их покормят. Знаете, они вот так вот плавают потому, что хотят ускорить прием пищи. Они так всегда поступают. Это очень здоровые и прожорливые рыбки.

Незадолго до Пасхи мы доставали тридцать пять кроликов, продавали тридцать пять кроликов, а к понедельнику двад¬цать кроликов нам возвращали, потому что все они умирали. Почему они умирали? Потому что люди, покупающие кроли¬ков, не слушают молодого человека в зоомагазине, который говорит: пожалуйста, кормите их кроличьим кормом - ша¬риками «Пурина», не кормите их морковкой, не кормите их салатом. Это вам не Багз Банни. Домашние кролики не мо¬гут есть морковку, потому что у них она не усваивается. А бедные ублюдки жрут моркву, глотают ее, не могут пере¬варить и срут огромными кусками моркови, которая разры¬вает их изнутри. Все равно что пропустить шрапнель через вашу задницу. После такого залпа вы будете похожи на Нэн¬си Рейган.

Один из кроликов вернулся весь в говне. Срал морковкой, а эта безумная мамаша купила кролика для своего чада. Яв¬но чокнутая, потому что назвала кролика «Бан-Бан». Но говорила она что-то вроде:

— Это кролик Бан-Бан. Мы не можем больше держать у се¬бя Бан-Бана. Бан-Бан заболел.

А на самом деле Бан-Бан держался молодцом. Когда кроли¬ки болеют, они сидят в углу клетки и тяжело дышат - им действительно херово. Боль написана у них на мордочках. Так или иначе, они притащили Бан-Бана, и мы с Иэном по¬старались не расхохотаться в лицо этой дамочке. Она при¬волокла клетку с Бан-Баном, кедровые опилки рассыпались по всему полу, а за ее ноги цеплялись эти двое детишек и ка¬нючили:

— А может, не надо отдавать Бан-Бана?

— Золотко, мы не можем оставить Бан-Бана у себя. Пожа¬луйста, заберите Бан-Бана обратно.

Я говорю:

— Хорошо, но вы знаете, босс сказал, что деньги мы не воз¬вращаем.

— Деньги мне не нужны. Я просто хочу, чтобы вы хоро¬шенько ухаживали за Бан-Баном. Мы любим Бан-Бана.

И дети говорят:

— Мы любим Бан-Бана. Так что я говорю:

— Ладно, мы возьмем Бан-Бана. До свиданья.

И двое детишек со своей безумной мамашей уходят. И вот мы смотрим на Бан-Бана и я говорю:

— Иэн, - а Иэн говорит:

— Да.

Я говорю:

— Наверху - ты знаешь, кто живет в большом террариуме? Он отвечает:

— Большой питон? Я говорю:

— Да. И мне кажется, большой питон проголодался. И он говорит:

— Давай скормим Бан-Бана питону.

Питонам тоже надо есть. Так что я вытащил Бан-Бана из клетки, подложил ему под загривок линейку, положил мор¬дочкой на прилавок и сильно дернул. Бан-Бан не понял, что его настигло. Это называется шейный щелчок. Я покончил с грызуньей Бан-Бановой жопкой.

И вот почему я прикончил Бан-Бана. Будь Бан-Баном вы, что бы вы предпочли: если я просто и быстро покончу с вашей жопкой, или если возьму вас живьем и закину брыкающего¬ся в клетку с громадной змеей, которая будет гонять эту ва¬шу перепуганную жопку по всей клетке добрых пять минут, кусать вас зубами, которые в пропорции с вашими размера¬ми кажутся огромными, а потом схватит вас и стиснет так, что из вас дерьмо полезет вместе с глазами, а потом вы сдохнете? Это займет примерно пять минут. Вы предпочли бы та¬кой исход, или чтобы я просто вас отключил? Итак, я убил Бан-Бана и уже собирался отнести его наверх, чтобы скормить мистеру Питону. И тут дверь в зоомагазин открылась. Это чокнутая дама и двое ее малышей. Бан-Бана я быстро прячу за спину.

— Мы передумали. Мы хотим Бан-Бана. Что тут скажешь?

— Ах, вы знаете, вы - не кроличья душа. Иэн, она рыбья душа, не правда ли? Мадам, мы дадим вам аквариум, трех зо¬лотых рыбок, вода бесплатно. Все, что вам нужно для того, чтобы держать золотых рыбок. Кролики не для вас. Вам под¬ходят аквариумные рыбки, и мы бы предложили вам начать прямо сейчас. Иэн, почему бы тебе не провести леди наверх и не показать ей, какой у нас большой выбор золотых ры¬бок?

— Я хочу Бан-Бана. Где Бан-Бан?

Она не собиралась уходить. Именно в такие моменты ужас¬но оплачиваемая работа с девяти до пяти превращается в искусство. Я протянул руку с Бан-Баном. Бан-Бан был дей¬ствительно мертв.

— О боже! Бан-Бан. Бан-Бан!

И старый трюк с «австралийским спящим бельгийским кро¬ликом» бы не сработал, потому что шея Бан-Бана была ре¬ально сломана и носом у него шла кровь. Бан-Бан был понастоящему мертв. Я сказал:

— Вот вам Бан-Бан. Можете сейчас же положить его в клет¬ку и забрать отсюда.

Женщина пришла в ужас. Она возненавидела меня со всеми потрохами. А я просто объяснил:

— Ну, вы вернули его нам, и я решил, что питон мог бы... Она обозвала меня всеми нехорошими словами и удалилась. Больше мы ее не видели.

Ловись, рыбка

У нас были такие большие резервуары с золоты¬ми рыбками, которых мы получали по пять цен¬тов штука. Их держали для кормления других рыбок. У нас был большой резервуар с золотыми рыбками, и по суб¬ботам народ скупал одним махом штук по пятьдесят. Мы да¬вали им большие пакеты с водой, полные золотых рыбок. Золотые рыбки - как раз для детей, поскольку дети могут прийти в магазин и за двадцать пять центов купить себе рыбку. Запустят ее в салатницу, и у них уже есть любимая рыбка. Золотые рыбки потрясающе выносливы. Иногда они живут по восемь лет. Мальчик приходит в магазин:

— Хочу золотую рыбку. Иэн говорит:

— Отведи этого молодого человека прямо наверх, в отдел рыбок.

А там такой громадный резервуар, в котором девяносто мил¬лионов золотых рыбок, и среди них эта одна - белая. Пацан видит ее и говорит:

— Хочу вон ту белую. Я говорю:

— Я ее не вижу. Иэн, ты ее видишь?

— Нет, не вижу. Я вижу огромную кучу оранжевых. Маль¬чик, давай мы дадим тебе оранжевую рыбку?

— Нет. Я хочу вон ту белую.

— Ты хочешь сказать, вон ту с дырой в голове?

— Нет. Белую. Видите?

Мы пытаемся отманить мальца от резервуара. Через пять минут пацан чуть не плачет.

— Я хочу вон ту рыбку!

— Вот эту белую рыбку?

— Да.

— Ладно.

Иэн наливает полстакана воды, а я беру сачок и усиленно изображаю рыбалку, хотя поймать ту самую рыбку никакого труда не составляет. Пацан нетерпеливо ерзает на краешке стула. Я вытаскиваю рыбку и запускаю ее в стаканчик. Спра¬шиваю, та ли это рыбка, которую он хотел. Он говорит:

— Это она. Та золотая рыбка, которую я хотел. И я говорю:

— Иэн, это, похоже, наикрутейшая золотая рыбка, которую я когда-либо видел.

А Иэн отвечает:

— Согласен всей душой. Это золотая рыбка, заслуживаю¬щая глубочайшего почтения.

И мы продолжаем в том духе, что, мол, какое западло было ее ловить, а затем Иэн говорит:

— Генри, пора. Я говорю:

— Ладно.

И вытаскиваю золотую рыбку из стаканчика за хвост. Спра¬шиваю пацана:

— Та самая? Ты уверен?

Он согласно кивает. Я говорю:

— Это замечательная рыбка, - а мальчик просит:

— Положите ее обратно в воду.

И тут я съедаю рыбку. Мальчишка выскакивает из магазина,

вопя, точно кто-то засунул факел ему в задницу. Это было здорово.

Мамаша позвонила в тот же день.

— Я не знаю, чем вы там занимаетесь в своем магазине, но вы должны сказать своим двум служащим, что им надо наконец повзрослеть.

Даже в том юном возрасте мы знали, что предназначены для больших дел. Нас бы никто не переубедил.

Шоу «Говно в огне»

Я успел домой как раз к крутой передаче, которой Лос-Анджелес наслаждался уже три дня. На какой канал бы вы ни переключались, там шло шоу «Говно в огне». На каждом канале горел какой-нибудь новый район стрип¬тиз-баров. Ночь, а везде бегают мужики с садовыми шланга¬ми: «Дайте мне, дайте». Нет. Ниагарам воды, извергающим¬ся на массивные вулканические стены пламени, не остановить его. Удручающее зрелище. Вывозят эту сви¬нью Дэрила Гейтса, а он бормочет, в сущности, только «Ну, у меня на самом деле нет... У меня нет контроля над этой си¬туацией». И когда он произнес это слово, оно прозвучало чуть ли не поразительно круто. «Ситуация». Точно он в чем-то оказался прав, понимаете. Противно было сидеть дома и получать такие оскорбления.

Как-то раз во время беспорядков я сидел у своей подружки. Она включает телевизор, идет программа «Говно в огне». Во, еще одно массивное возгорание. А потом мельком показы¬вают перекресток, весь объятый пламенем. Чистая преис¬подняя. Похоже, в трех кварталах от того места, где мы си¬дим. Мы смотрим в окно и видим черные тучи, и пепел влетает к нам прямо с экрана. Как в Помпее в день изверже¬ния Везувия. Сейчас нас засыплет вулканической сранью, и канал «Нэшнл Джиогрэфик» снимет о нас документальный фильм. Пятьсот лет спустя мы окажемся полностью закон¬сервированы. Вместе с пломбами в зубах и прочим. Мы слы¬шим полицейские вертолеты. Так близко, что весь дом дро¬жит. Сущий хаос. Так вот что, значит, происходит, когда горит говно - полиция в небе, в район 213 стягивается На¬циональная гвардия, повсюду на машинах разъезжают пар¬ни, высматривая, что бы еще спиздить? Что тут сделаешь?

Плюнуть на все и запереть дверь. А что делаем мы? «Пошли позырим!» И мы побежали вниз на угол. Вот сценарий: мы смотрим на дорогу, а там, само собой, по¬жарные машины, пламя, дым, вертолеты, солнце садится... по-своему красиво. А с другой стороны - кошмар. Итак, мы стоим, а местные жители тоже толпятся на углах, наблюда¬ют. Через дорогу - музыкальный магазин «Сэм Гуди». Весь из стекла, занимает целый угол, и стекло это повсюду, а под ним - здоровенные плакаты всяких групп. Стоят два парня, охранники в желто-коричневой форме, без оружия. Тол¬стенькие такие, а на мордах всегда какая-то тревога пропи¬сана. Типа, все немного вышло из-под контроля. Не парков¬ку же охраняют. «Так, вы стойте на месте, не выезжайте пока». И так восемь часов. «Ладно, все машины по-прежне¬му на месте. Вот, возвращаю дубинку. Пока». А тут на улице мародеры. Пятеро парней, стоят через дорогу и смотрят на музыкальный магазин. Представьте себе: вы мародер и сто¬ите перед магазином, полным компакт-дисков и всяких сте¬рео-примочек, а кругом - сплошное стекло. Если вы маро¬дер и в руке у вас камень, а вокруг никаких легавых, вам захочется этим камнем запустить в окно. Они смотрят на стекло, и у них текут слюнки. Два охранника стараются под¬держать то, что в Департаменте полиции Лос-Анджелеса на¬зывается «командным присутствием». КП - это когда они тормозят тебя за двойной обгон, а вид у них при этом такой, будто Польшу оккупируют.

— Остановите машину на этой стороне. Выходите. У вас тридцать секунд на исполнение.

— Ладно.

Ясный день. Ну, двойной обгон, и что?

— Прошу прощения, офицер?

— Не разговаривать. - Они держат под контролем всю си¬туацию, все в мире в их цепкой хватке. - Ничего не делать. Ничего не говорить. Предъявите удостоверение, регистра¬цию и страховку, не то отправитесь в кутузку.

Это и есть командное присутствие. И когда вот такая свинья вас свинчивает, вы попадаете в лапы командного присутствия. Итак, эти двое охранников стоят перед музыкальным мага¬зином «Сэм Гуди», всерьез стараясь выглядеть круто перед компанией парней, которые зарабатывают на жизнь тем, что пиздят разные вещи. Они понимают, что смотрятся не очень убедительно. Охранники подходят к нам, зевакам, и говорят:

— Эй, ребята, мы выбираем всех вас представителями вла¬сти, если вы перейдете улицу и встанете перед магазином «Сэм Гуди». Это ваш район, вы должны его охранять. Прозвучало довольно неплохо. Но я немножко циничнее среднестатистического человека, на самом деле, я циничнее средних размеров стадиона, полного народу, и я говорю:

— Мужики, у этого парня тут примерно такое же законное влияние, как у любого другого. Ни хуя он не может никого никем выбирать.

Итак, если вдуматься: иди сюда и охраняй свою общину. Пе¬рейди через дорогу и встань перед «Сэмом Гуди». Давайте все расставим на свои места. Вы что, хотите, чтобы я полу¬чил камнем в рожу из-за Полы Абдул? Я должен принять на грудь удар монтировкой за Боно? Я что, должен стоять перед огромным листом зеркального стекла и защищать его от ог¬ня и от неотесанной молодежи, которая хочет прямо через мою голову пробиться к Моррисси? Нахуйнахуйнахуй! Ни один из нас не двинулся с места.

Так что охранники вернулись на свой пост - с немалым от¬вращением. На другой стороне улицы какой-то молодой че¬ловек подбирает проволочную урну и начинает ходить с ней по кругу, словно набирая обороты, а затем перемещается к витрине винной лавки. Видать, хочет метнуть ее внутрь. Тут несколько парней с дубинками выбегают откуда-то сзади и кидаются прямо к этому парню. Бегут со всех ног. Думае¬те, подбегут и скажут: «Прекрати! Что с тобой такое? Ты что, животное? Иди домой!» Нет, они хотят выпустить этому пар¬ню мозги из ушей. Я вижу, как парень собирается расколотить витрину, и говорю себе: ну его на хуй, мужик. А хозяин винной лавки такой клевый, ему ж не хочется, чтобы его ви¬трину били. Если ему повезет, его лавку просто ограбят, ес¬ли повезет, он затарится новым киром, конечно, даже новое стекло в витрину вставит, еще бы. А если его лавку спалят? Нужно понимать, такие лавочники зарабатывают на жизнь. У них есть семьи. У них есть дети, и они хотят, чтобы дети за¬кончили колледж. Некоторые лавочники, господи помилуй, могут даже оказаться неплохими людьми, они не заслуживают такой срани.

Итак, ребята несутся вовсю за этим парнем, а я себе думаю: ну вас, ребята, тоже на хуй, потому что несутся они за ним со всей дури. Люди у меня за спиной орут: - Лови его! Держи его! Давай! Удирает! Мочи этого ублюдка! И тут я понимаю, что стою среди людей, которые точно так же ебнуты, как парень с урной и парни с дубинками. Я под¬нимаю взгляд на крышу своего дома прямо у себя над голо¬вой. И там стоит человек с винтовкой. Через секунду меня там не было. Назад, домой. Я не высовывал носа два дня. А когда высунул, то сразу отправился в международный аэ¬ропорт Лос-Анджелеса и вылетел на Средний Запад, где у меня были чтения в нескольких университетах. Таксист меня спрашивает, как я хочу ехать в аэропорт. Я предлагаю везти меня по бульвару Ла-Сьенега. По заметным улицам то есть. Хоть какую-нибудь резню посмотрю, узнаю, что происходит. На самом деле ведь не получится ходить и спрашивать: «Простите, вы не собираетесь грабить это ме¬сто? Можно посмотреть?» В Голливуде есть магазин бытовой техники «Сайло». Его, судя по всему, весь вымели до такой степени, что там осталась одна стиральная машина. Пред¬ставляете, подъезжает народ на пикапе? Один парень выле¬зает, а у него спина болит, и четыре других мародера помо¬гают ему загрузить эту стиралку в пикап. «Эй, погоди, мужик, спину потянешь. Давай поможем. Парни, давайте закинем ему стиралку. Не-не, ты постой, расслабься. А то еще надо¬рвешься. У тебя ж вон бандаж. Да ладно, поможем, чего там. Вон, мы тебе еще пару колонок прихватили. Счастливой по¬ездки! Бензина у тебя хватит? На вот пятерку, заправишься. Тебе до Чино далеко. Счастливого пути, приятель!» Я еду по Ла-Сьенега, и чем дальше мы едем, тем хуже и ху¬же. Начинают попадаться разбитые окна, потом сгоревшие лавки, потом сгоревшие автомобили. И видно, что именно эти лавочники делали, чтобы уберечься от налета. Самое очевидное - надписи «ПРИНАДЛЕЖИТ ЧЕРНЫМ», но это не сильно помогает, если мародеры не любят негров. Но лавоч¬ники шли на что угодно, лишь бы сохранить свои лавки. Портреты Мартина Лютера Кинга в витринах, что угодно. Лучше всего был компьютерный магазин. Компьютерные магазины держат довольно умные люди. На двери компью¬терного магазина висел один-единственный кусок фанеры. Он гласил: «УЖЕ ОГРАБИЛИ И СОЖГЛИ. НАВЕРХУ ЖИЛЬЦЫ». Никто это место не грабил. И не сжигал. Наверху была толь¬ко крыша. И на крыше никто не жил. Воображаю этих ком¬пьютерщиков в подсобке - то ли они застряли в своей вир¬туальной реальности, то ли просто циничные гении. «Кажется, бунт начинается. Я знаю, я знаю! У нас еще оста¬лась там фанерка? Так, давай вывешивай, напишем, что ма¬газин уже ограбили и сожгли.

Нет-нет-нет, секундочку, да¬вай еще им напишем, что наверху у нас жильцы. Отлично, теперь сваливаем на хуй отсюда!» И сваливают. Являются мародеры, а там внутри - сокровища, и они считают, что можно влезть и поиметь здоровенный цветной монитор, ла¬зерный принтер, все прибамбасы, все компьютерные про¬граммы, которые хоть жопой ешь, и притащить все это до¬мой. Старик, да если ты подрубаешься по компьютерам, это самое то, что надо, - ограбить компьютерный магазин. Можно затариться всем, что нужно, на всю оставшуюся жизнь. Ну вот, приходят мародеры с палками и бутылками горючки. Готовые грабить, мародерствовать и крушить все что ни попадя. «Вот черт, тут уже всё сожгли и утащили, а кроме того люди живут, так тут написано». К счастью, за углом - «Макдоналдс». «Ага, братва, давайте туда». И они отправляются туда и испепеляют «Макдо¬налдс». Рэй Крок, конечно, в гробу вертится. Но как бы ни забавно было все это рассказывать, я все равно считаю, что мародерствовать некрасиво.

Перевод с английского О. Титовой под редакцией М. Немцова.