Роллинз Генри.Железо.

17 января 1992 г. Сидней, Австралия: Пять утра по лос-анджелесскому времени, когда я выхожу на сцену. Бо¬лят глаза, тошнит. Все мои мысли об умершем друге. Он бу¬дет ждать меня в номере, если я переживу этот концерт. Публика вопит, а от ковра воняет пивом. Сегодня утром бы¬ли интервью и жара. Крошечная комнатка в отеле и одино¬чество. Вот что я знаю. Вот все, что есть.

19 января. Мельбурн, Австралия: Я встал здесь и сказал им то, что считаю правдой. Если я думаю об этом слишком много, мне хочется завопить и убежать. Я выбра¬сываю себя, как мусор, в городах по всему миру. Городам нет дела. Они даже не замечают, живешь ты здесь, уезжаешь от¬сюда, или подыхаешь здесь. Им действительно все равно - совершенно все равно. Не позволяй миру разбивать тебе сердце столько раз.

21 января. Аделаида, Австралия: в прошлый раз мы с группой пропустили этот город, поскольку началась ка¬кая-то херня. Мы играли Джеймса Брауна и «Parliament», и народ из толпы просил нас не играть «эту музыку ниггеров». Великолепно. Интересно, какой концерт выйдет сего¬дня вечером. Я сижу в провонявшем инсектицидами номере и смотрю передачу о человеке, который выкапывает в Венг¬рии своих родителей. Их казнили. В номере холодно, а на улице дождь. Последние несколько дней было трудно. Инте¬ресно, у меня всю оставшуюся жизнь будет так? Последний месяц был невероятен. Как гулять во сне. Позднее: я снова в ящике. Концерт, правда, прошел поистине клево. Народу пришло больше, чем когда мы играли с группой. Да и публи¬ка подобралась неплохая. Я объяснил им, почему группа не приехала в Аделаиду, когда мы гастролировали по Австра¬лии в прошлый раз. Рассказал им, как встретил Диона и он вспоминал о гастролях на юге с Сэмом Куком. Так что теперь я снова в ящике и утром отправлюсь в Сидней. Я рад, что сейчас никого здесь нет. У меня такое чувство, что я теперь буду проводить гораздо больше времени один.

26 января. Сидней, Австралия: Последнее чтение в Австралии. Скоро я уеду, и год вроде бы. Не знаю. Все ка¬жется новым как-то странно. Я думаю только о Джо. Я гово¬рю этим людям. Даю интервью. Смотрю в потолок у себя в ящике ночью, и все одно и то же. Внутри меня раздирает от крика. Никто не слышит меня, и никто не замечает разни¬цы. Может, что-то странное или тревожное во взгляде и вы¬дает меня, но помимо этого, все у меня в голове. Я вижу их из своего черепа за десять миль.

1 февраля. Трентон, Нью-Джерси: Сегодня вечером все прошло хорошо, и, кажется, впервые я немного нервни¬чал перед выходом на сцену. Пришло больше народу, чем когда мы играли группой. Около семисот человек. Я рассказал им все, что знал. Мне действительно нравится публика в Трентоне. На этой сцене я выступаю с чтениями с 1987 го¬да. А после выступления на меня снова навалилась Смерть. Люди вокруг говорят со мной все разом. Я изо всех сил ста¬рался слышать их и говорить с ними всеми. Это нелегко по¬сле того, как два часа выворачивал перед ними себя наиз¬нанку. После этого - бесполезный секс где-то в дорожном мотеле возле Трассы 1. Эти ночи лупят по мне молотом. Мне странно, что на моей подушке нет крови, когда я просыпа¬юсь. Наверное, в один прекрасный день у меня просто трес¬нет мозг. Я, видимо, болтаюсь здесь, поскольку мне нравят¬ся самоистязания. Я не позволяю себе перегореть. Повезло тем, кто перегорел. Но есть и другие, что впряглись надол¬го, - их пережевало и выплюнуло.

Я кое-что об этом знаю.

13 февраля. Гамбург, Германия: Второй вечер здесь. Играли лучше, чем вчера. Компания грамзаписи пригласила нас на ужин. Ели с кучей пьяных немцев, очень клевых, но, пожалуй, и всё. Я думаю только о том, чтобы сыграть хоро¬шо. Особенно мне нравится начало. Скорей бы снова столк¬нуться с фанами «Chili Peppers», они очень славные. Ладно, на хуй. Давайте по-честному. «Перцы» клевые сами по себе, круто выступают, но хочется только одного - сметать их на хер со сцены каждый вечер. Я только поэтому и играю этот ебаный тур. Хорошо бы увидеть в Гамбурге побольше, но, конечно, нет времени. Неважно. Я годен лишь на то, чтоб иг¬рать, давать интервью и спать в своем черном ящике.

21 февраля. Ганновер, Германия: Сегодня вечером на сцену вылез парень с татуировкой солнца на спине - боль¬ше, чем у меня. Краски все перекосоебленные. Зеленый весь перекосило. Иногда от этой дряни меня так клинит, что я не могу заставить себя выйти за дверь. На концерте полно Народу, и весь вечер они тусовались на сцене. Интересно, сколько потов сходит с меня за год. Вот о чем я думаю, когда обо мне пишут гадости в журналах. О том, сколько пота из меня вытекло на пол. Они никогда ничего не узнают. Пере¬мещаюсь через границы совершенно неузнанным. Будто га¬стролирую с трупом Джо. Будто вот-вот увижу его тело у се¬бя на сиденье в автобусе. Я таскаю его за собой из города в город. Все это время было тяжело говорить с журналиста¬ми, отвечать на их вопросы о нем. Мне кажется, так и весь год пройдет. Не знаю, как я его переживу.

28 февраля. Инсбрук, Австрия: Я уже проводил здесь чтения. Сегодня в автобусе Крис крутил пленку, на которую Джо записал свой голос. Странно слышать голос Джо. Невы¬носимо. Он был чертовски смешон, и от этого делалось еще хуже. Я сидел напротив, захлебываясь не то смехом, не то кровью. С этим можно примириться, когда слушаешь Колтрейна или еще кого-нибудь, но Джо - другое дело. В конце концов, он вытащил кассету. Потом я сидел за кулисами, нервничал, ждал выхода на сцену и прикидывал, придет ли на концерт такая же унылая толпа, какая, кажется, всегда со¬бирается на наши выступления в Австрии. Мы играли вовсю, а они смотрели - и больше ничего. Вернулись в автобус и стали ждать отъезда. Горы сегодня красивые. Не представ¬ляю себе, как можно жить в таком месте, иметь перед глаза¬ми такой вид каждый день. Интересно, какое сознание у че¬ловека, который родился и вырос в чистом воздухе и на улицах, где нет бандитов? И что они думают о таких, как я, пришедших из другого мира?

1 марта. Милан, Италия: Я рад, что это концерт «Пер¬цев», а не наш. Не нужно волноваться обо всякой дряни, ти¬па «Блядь, мы в Италии, ничего не работает, а бригада - ленивейшие говнюки во всей истории рок-н-ролла». Можно просто выйти и играть, и не думать о том, что буквально каж¬дый раз, когда я здесь играл, происходило столько всякой херни, что и на сцену не выйдешь. Нужно было давать пресс-конференцию. Я сосчитал магнитофоны - в общей сложности, пятнадцать. Некоторые просто записывали всю эту херню на бумажки. Какая разница. Зачем им вообще все это надо? Я бы удивился, если б им удалось этим загрузить печатные машины. Смотрю, как бригада «Перцев» собачится с местной бригадой, которая то и дело роняет хрупкую аппа¬ратуру: еще повезло, что мы всего лишь разогревающий со¬став. Охранник пытается остановить меня, когда я иду в глу¬бину зала. Я смеюсь ему в лицо и прохожу мимо. Это напоминает мне сцену в «Субботнем Вечере Живьем», когда бригада заявляется на съемочную площадку «Звездного пути» и разбирает все декорации, а Чеви Чейз пытается выру¬бить одного парня «смертельным щипком Вулкана», и тот лишь смеется над ним и говорит: «Отвянь, клоун». Как можно воспринимать их всерьез, если они сами ни в чем не ша¬рят? Построили эту огромную арену прямо за церковью. Мо¬нахини не позволяют слишком шуметь, так что приходится делать звук ниже нормального уровня. Типично по-итальян¬ски. Мне рассказали, и я расхохотался. Превосходно. Через несколько часов мы играем, и это замечательное. Я сижу в автобусе, жду отъезда, но в конце концов приходится вый¬ти и ждать на стоянке, потому что здесь такой кумар, что хоть топор вешай, и я боюсь подцепить слабость от тех, кто так слаб, что вообще, курят дурь. По крайней мере, ночь хо¬роша, и можно любоваться на звезды.

5 марта. Ливерпуль, Англия: Продюсер «Перцев» каж¬дый день вывешивает в гримерке расписание: кому когда на сцену, какие планы после концерта и т. п. Сегодня там говорилось, что здесь, в Ливерпуле «лохи чокнутые». Зал просто ледяной. Мне сказали, что здесь холодно даже летом. Долж¬но быть, зданию две тыщи лет. Скорей бы на сцену. Позд¬нее. Публика была по-настоящему отвязной. Едва ли не луч¬шая публика из всех, перед кем вообще приходилось выступать в Королевстве. Выступать первыми - хорошее

начало долгих гастролей. Хорошо выходить к аудитории, ко¬торая здесь не затем, чтобы глазеть именно на тебя. Сегодня вечером был один из тех концертов, которые играешь и сра¬зу забываешь о них. А иногда разогрев меня не удовлетво¬ряет. Не успеваешь выложиться по-настоящему. Я заканчи¬ваю и сижу в гримерке: вот бы у нас где-нибудь в городе был еще один концерт. Душ здесь почему-то - в парадном офи¬се. Эта фигня не в счет. Я вижу, как могу сосредоточивать¬ся. Интересно, каким бы я был в реальном мире.

10 марта. Глазго, Шотландия: Я представлял себе, что нас закидают, заплюют и все такое. Вместо этого вышел грандиозный концерт. Играли в знаменитом зале «Бэрроулендс». Действительно хорошая акустика. С погрузкой ап¬паратуры замучились, поскольку здесь несколько длинных лестничных пролетов и нет лифта. Грузчики здесь славятся умением быстро и ловко таскать аппаратуру вверх-вниз по этажам. Поскольку большинство из них - злоебучие психи-байкеры, лучше не попадаться у них на пути. Сегодня смот¬рел концерт «Перцев». Я никогда ничего подобного не ви¬дел. Зал, конечно, был битком, и все прыгали все время вверх-вниз, точно ими дирижировали. Я думал, они пробьют пол. Теперь я в гримерке, холодной и вонючей, а в душе только холодная вода. Я не одинок, потому что я не человек. Я нечто, играющее концерты, причем - каждый вечер. Что бы со мной ни случилось, ни музыке, ни дороге нет до меня дела. Дорога всегда ждет, чтобы я задрал лапки и свалил. Всегда пытается сказать мне, что во мне никогда ничего не было, что я все это понарошку. И нужно принимать вызов, вот в чем вся штука, нужно уметь без этого обходиться, пока не добьешься. Вот поэтому я никогда не остаюсь с болтуна¬ми и льстецами. Я умнее. Дорога смотрит на меня и смеется, думая, что снесет меня напрочь. А ты держишься, тебя поз¬дравляют и хлопают по плечу, а потом ты теряешь свою си¬лу. Вот чего не понимают все эти группы. Чтобы выдать что-

то, ты должен быть чист. Нечистота - вот что изнашивает этих рок-звезд. Большинство этих людей с гитарами - та¬кие поверхностные. Такие фальшивые. Они не принимают вызов. Дорога пережевывает и выплевывает их. Они жалу¬ются, что в дороге, мол, слишком круто. Конечно, круто, но и ты должен быть крут. Это же так просто. Или проходишь весь путь до конца, или тебя выкидывает.

14 марта, Брикстон, Англия: Последний вечер с «Пер¬цами». Появились «Beastie Boys» в полном составе. Это бы¬ло что-то. Одна из тех немногих групп, что по-настоящему что-то значат. Гитарист «Перцев» пришел к нас в гримерку и забормотал что-то про то, как, мол, прекрасно было с нами играть. Наверное, удолбался вчерняк. Хотя парень, судя по всему, неплохой. Я с ним весь тур ни словом не перемолвил¬ся - только здоровались мимоходом. Эндрю всего скрутило по всяким поводам, он попросил нас с Гейл встретиться, а когда я согласился, мол, давай поговорим, сказать ему ока¬залось нечего. С ним постоянно такая херня - никогда ни¬чего прямо не говорит. На хуй, я играл просто дьявольски и все им выдал. Мне кажется, хорошая гастроль. Трудно бы¬ло смотреть, как по всей комнате тусуются «Бисти», и не ду¬мать о Джо - как он бы им радовался. Мне нужно вернуть¬ся в Нью-Йорк и следующие несколько дней делать прессу. Один вечер за другим - а я по-прежнему здесь. Нужно по¬стоянно возвращаться и бить - год за годом. Нужно стать невероятным. Вот то, чего такой расшиздяй, как Эндрю, ни¬когда не освоит. Нужно чувствовать большую и просто ломо¬вую гордость за то, что делаешь, и понимать: это важнее сна, важнее всего на свете. У меня кровь самурая. Зал в Брикстоне промерз насквозь, в комнатах вонь. Зашел какой-то па¬рень - смутно знакомый по Лондону - и начал туг все раз¬носить к ебеням. Пришлось его вышвырнуть. Пьянчуги - такая падаль. Если какой-нибудь знакомый напьется и попа¬дется мне на глаза, я его больше не уважаю. Тех из группы, кто напивается, я еще как-то терплю, потому что они никогда не пьют на сцене, но тех, кто пьет и напивается, я никогда не смогу уважать так же, как тех, кто не пьет. Если действитель¬но хочешь уничтожать, то с тобой всегда все в порядке, и у тебя все получится. Иначе ты просто херню несешь.

1 апреля. Фуллертон, Калифорния: Сегодня играли на открытом воздухе в Университете Калифорния-Фуллертон. Неплохо. Спели несколько песен, и начался дождь. Мы все равно играли. Дождь лил вовсю. Но мы продолжали иг¬рать. Я думал, нас точно шарахнет насмерть током. Спереди там была одна девчонка, вся в помаде, и я стер ее у нее с ли¬ца и намазал на свое, а потом разыграл сцену из «Синего бархата», где Фрэнк Бут целует Джеффри. Я говорил ей, что отправлю ее, блядь, прямо в преисподнюю. Мы закончили выступление и, как настоящие рок-звезды, оставили разби¬рать аппаратуру своей бригаде, а сами отправились на «Шоу Денниса Миллера», где нас ждал другой комплект, и мы про¬верили звук и сыграли в программе «Разрывая». Я несколь¬ко минут поболтал с Деннисом в студии ток-шоу, и в этот раз все было лучше, чем в прошлый. Мне нормально, ни о чем таком не думаю. Утром едем в Сан-Диего, у нас там два кон¬церта. Странный день. Один концерт на открытом воздухе, народ смотрит со всех сторон, нет стен, музыка просто лета¬ет между деревьями и в воздухе, а затем запись телепро¬граммы, и все в один день. Теперь я в своем боксе, жду, ког¬да отправимся в дорогу.

14 апреля. Цинциннати, Огайо: Думаю, сегодня был первый концерт, на котором мы прорвались в тысячу амери¬канских артистов, которым платят, как основным составам сборных концертов. Я не знаю, важно ли это, но так или ина¬че кое-какое дерьмо это расставило по местам. Мне показа¬лось, мы сегодня играли хорошо. На обратном пути вышла загвоздка. Я вышел на холод, думая только о том, как бы попасть в автобус и немножко поспать, а там собрались все эти люди - им хотелось, чтобы я подписал им всякую чепуху. Их было порядочно. Я сделал все, что мог. Я стоял, дрожа, в своих влажных шортах, и все остальное говно прямо на земле у моих ног, и говорил им, что мне действительно хо¬лодно и мне нужно в автобус, а они просто неподвижно сто¬яли. Не знаю, слышали они меня или нет. Они просто стояли со своим барахлом в руках и никуда не уходили. Я сделал все что мог, а потом все-таки забрался в автобус, и мне за¬хотелось вырвать. Я не типичная рок-звезда. Мне не хочет¬ся отфутболивать никого из этих людей. Как они могут не нравиться? Ты же им нравишься, они пришли на твой кон¬церт. Я вряд ли могу не любить молодых людей, и вряд ли можно не любить кого-то, кто любит тебя хоть чуть-чуть, да¬же если они совершенно чужие. Вот в чем моя проблема. Мне эти люди не могут не нравиться, хоть я их и не знаю. Мне кажется. Именно это - труднее всего. Даже я сам себе не нравлюсь так, как нравлюсь им. У них и в мыслях нет, на¬сколько сейчас я выебан. Насколько завис с Джо и всем ос¬тальным. В иные вечера, когда я стою вот так, словно кар¬тонный силуэт, мне становится интересно, с кем они вообще разговаривают.

21 апреля. Вашингтон, округ Колумбия: Очередь в киоске не кончается. Девушки здесь - с самого открытия, чтобы оказаться первыми в очереди, но у них не получается. Я раздаю автографы и пожимаю им руки и смотрю в их ка¬меры. Я больше никто в эти дни. Я не знаю ничего другого. Жара на концерте такая, что не передать. В какой-то момент мне перестает быть просто жарко, и я становлюсь самим жа¬ром, и только после этого могу играть. Доходит до того, что больно именно так. Во время джема я сочинил песню. Мне бы хотелось, чтобы ты меня любила, так почему же ты не лю¬бишь меня? Вот так сразу она и получилась. Снаружи льет, и я думаю, как я спасался сегодня вечером в машине своего друга. В какой-то момент мне просто нужно удрать от всех голосов и вопросов - в надежде, что они поймут. Тут все бесконечно. Они меня не знают, а я не знаю их, и другого пространства мне не нужно. Сегодня вечером в гримерке мерещилась мамочка. Я вышел и сидел, дрожа, на лестнице. Не хочу никого знать, сама мысль, что я вообще кого-то знаю, - ложь, с которой я не соглашусь.

28 апреля. Атланта, Джорджия: У меня не разрабаты¬ваются ноги. В киоске я делаю все, что могу. Мне дают всякие вещи, и я обещаю сделать все, что могу, - прочту, послушаю и все это использую. Если б они знали, какие слова вертятся у меня в голове. Однако четко сформулированные слова у ме¬ня не вырвутся. Я стою, словно какой-то мальчишка, ожидаю¬щий, что ему сейчас влетит. Интересно, застрелят ли меня когда-нибудь на таком сборище. Слышу, как эти девушки го¬ворят: «Ах, боже мой, это он». Я понимаю, что они говорят обо мне, и мне хочется отдать им свои легкие - лишь бы сбе¬жать через черный ход магазина. Сегодня я буду играть жест¬че, чем вчера. Я помню наши предыдущие концерты в этом го¬роде. Все просто стояли и смотрели. На этот раз они знают все слова, и танцуют, а одну из своих женщин они даже от¬правили на сцену - потрогать раненого зверя.

4 мая. Меномони, Висконсин: Огромное небо, все в темных тучах. Отель невесть где. Мне нравится. Меня все равно найдут. Позвонят в номер и пригласят зайти. Я укло¬няюсь от них, как только могу. Сижу в ресторанчике через дорогу и слушаю тихий рокот дальнобойщиков в секции для курящих. Лучше, чем полные огня улицы, что я оставил в Лос-Анджелесе. Единственный плюс - я продолжаю дви¬гаться. Двигаться мне нужно, как дышать. Тем, кто не чувст¬вует этого, никакие объяснения не помогут. Я люблю страну больших небес. Ночной воздух свеж. Сегодня зал был пере¬полнен. Я говорил им правду. Я вывернулся наизнанку, и мы смотрели, как мои кишки дымятся в свете рампы. Я вырвал свои внутренности и запихнул их обратно к концу вечера. Я возвращаюсь в номер и жду, когда мы двинем в следующий город. Меня это устраивает. Больше всего мне хотелось бы уже ехать в другой город. Сколько их отцов вышибли себе мозги? Сколько сыновей вернулись в этот город из каких-то дымящихся джунглей с американским флагом над их остан¬ками? Сколько изнасилований, сколько разбитых сердец? Что происходит в таком городишке, если кого-нибудь убива¬ют? Я сижу в освещенной коробке, за окном автостоянка. Через дорогу - закусочные и мелкое отчаяние.

6 мая. Кливленд, Огайо: Все плоско, и грязь прилипа¬ет. Сколько раз я бывал здесь. Останавливался у одной де¬вушки, а ее приятель, который меня ненавидел, втыкал джанк в соседней комнате. Еще один город у меня как кость в горле. Еще одна волна плоти у меня перед носом. Жарко. В одежде я потею. Я пожимаю им руки. Город ждет за две¬рями зала. Еще один вечер на тропе. Еще один город в моей жизни. Я не хочу знать их так, как они хотят знать меня. Так никогда не получается. Я забываюсь от такого несчастья, что вы бы не поверили. Я не могу перевести.

28 мая. Лос-Анджелес, Калифорния: Воображаю, как смотрю на себя из глубины зала. Я вижу человека с ведром своей требухи, и он швыряет ее куски публике. Ведро кажет¬ся бездонным. Внутренности, кажется, никогда не кончатся. Мне жаль парня, потому что я знаю: когда ведро все же опус¬теет, и он сойдет со сцены в подвал и услышит над собой стук каблуков зрителей, выходящих из зала, он опустит голову и увидит, что его ботинки в крови. Он заглянет себе под ру¬башку и поймет, что кишок у него уже не осталось. В смуще¬нии он будет пожимать руки людям, которые почему-то ока¬жутся с ним в комнате. Он ничего не чувствует к этим людям, потому что в нем нет вообще никаких чувств. У него нет чувств ни к себе, ни за себя. Он бездумно роняет слова. Те вы¬падают из него, а он отчаянно старается сделать так, чтобы эти люди, которые что-то говорят его пустому остову, спокой¬но себе думали, что это как-то заставит его что-нибудь почув¬ствовать. Скоро они уходят, и он остается здесь один. Он один - так же, как несколько минут назад, когда перед ним стояло столько народу. Он выходит из театра и проходит неузнанным мимо людей, которые ждут встречи с ним. Им ка¬залось, что он намного больше, чем среднего роста и телосло¬жения человек, что быстро проходит мимо, сломанная маши¬на на двух ногах. Он возвращается в комнатку и ждет наступления сна. Звонит телефон. Тот, кого он не знает, как-то раздобыл его номер. Незнакомец говорит, что был на его концерте. Он спрашивает незнакомца, этого человека, что болтается где-то на другом конце витого черного провода: «Я был ничего?» Незнакомец говорит, что да. Он вешает трубку и отключает телефон. Он чувствует, что он один в целом ми¬ре, такой далекий, такой кошмарно отдельный. Он знает, что вся боль и кровопролитие мира не дадут этому выхода. Он проснется через несколько часов, и снова будет полон злобы, и желчи, и требухи, и придется искать другое место, чтобы вы¬пустить их наружу, пока давление не стало слишком сильным.

31 мая. Берлин, Германия: Сижу в уличном кафе, раз¬глядывая то, что осталось от КПП «Чарли». Некоторые части Стены все еще стоят. Сейчас выглядят преглупо: типа, не по¬нимаешь, почему вообще ее так долго не могли снести, и ты знаешь почему, и все-таки... Маленькие раскрашенные мо¬дели Стены выставлены в сувенирных лавках. Солнце садит¬ся, и мы с ней говорим о том, как выбраться из Америки жи¬выми. Она теперь живет здесь, и у нее нет причин возвращаться. Я думаю об Америке, и та постепенно превра¬щается в полный ужаса убийственный самолет. Кровь, стек¬ло и иголки. Обман и горе. Больше Смерти, намного больше. Слишком велика, чтобы возвращаться в нее, - это последнее, что хотелось бы сделать. Солнце исчезает, и вокруг нас сгущается ночь. Одна из тех великолепных ночей, что всегда здесь бывают. Я слушаю про ее соседку по квартире, она с Востока. Ее брат прослушивал ее телефон, чтобы сдать ее государству. Непонятные люди - те, кто знает, как пользо¬ваться родством к своей выгоде. Вроде бы никогда тебя не выдаст, он же твой брат. Еще как выдаст. Твой брат - чело¬век. И твоя мать тоже. Как насчет места, куда можно было бы прийти, заплатить немного денег и сидеть с кем-то вдво¬ем в комнате, и доверять этому человеку полностью, а потом через некоторое время уходить с чувством, что на самом де¬ле есть человек, на которого полностью можно положиться. И тебе было бы хорошо, потому что ты за это заплатил. Я не доверяю никому и не прошу ни о чем никого, кому я не за¬платил. А вы? В какую же срань мы все сейчас вляпались.

3 июня. Дюссельдорф, Германия: Вчера вечером мой череп взорвался прямо на сцене. Интересно, заметил ли это кто-нибудь из публики. Я видел яркие огни и дым. Я чувст¬вовал, как мое сердце вопит и умирает. Было так жарко, и музыка была тяжелой. Мне пришло в голову, что музыка может быть такой тяжелой, что уничтожает тех, кто ее игра¬ет. Это честь - быть уничтоженным музыкой. Укрепляй те¬ло, чтобы противостоять музыке, в создании которой ты уча¬ствовал. Музыке нет дела. Музыка вырвет тебе кишки и рассмеется тебе в лицо. Жара сделала меня ясновидцем. Я слышал вопли погибших во Вьетнаме и отвечал им собст¬венным воплем. Никто бы не поверил мне, если б я даже рассказал. Я посмотрел вверх, на прожекторы, и почувство¬вал себя таким одним.

12 июня. Флоренция, Италия: Никакая срань не рабо¬тает, и понимаешь, что ты, должно быть, в Италии. Города почти не видел, да и не хочется. Что-то в этой стране меня выводит из себя. Может, потому, что никто ни хера тут ни в чем не смыслит. Если ты от этого приходишь в бешенство, они тоже приходят в бешенство. О себе я не беспокоюсь. У меня хорошо получается лежать в койке этого купе и зано¬во переживать стычки со смертью. Сочинять дурацкие раз¬говоры с бабами, которых не существует. Обдумывать спосо¬бы одурачить себя, чтобы захотеть жить дальше. Мне нравится в этой норе, в этом темном ящике. Не нужно нико¬го видеть, и мне хоть легко здесь дышится. Я стал врагом языка. Когда люди заговаривают со мной, я ненавижу их за то, что они пользуются языком, который причиняет мне боль. Я не хочу разговаривать. Я хочу удрать от всех, кто хо¬чет узнать меня. Когда кто-то пытается со мной заговорить, я только чувствую пустоту языка, отчаянье слов. Голод от по¬требности общаться. У меня есть своя правда, в которой я знаю, что никогда и никак не смогу им ответить тем, что не вышло из темной комнаты моего сознания. Я знаю лишь ужас и уродство. Я лучше оставлю все это в себе. Это как на¬крывать своим телом ручные гранаты. Я вышел пораньше и попытался разговориться с пареньком, который продавал кошмарные пиратские майки на улице перед залом. Велико¬лепный получился разговор. Я сказал ему, что он ебаный во¬рюга. Он улыбнулся и пожал плечами. Я велел ему съебывать отсюда, а он ответил, что не может, он уже купил эти футболки. Я сказал ему, что он мешает нашим гастролям. Он ответил: ему жаль, но это его работа. Я сказал, что сейчас изобью его на хуй. Он попросил меня этого не делать. Я схватил большую груду футболок и стал бросать их людям на улице. Он скакал вокруг, пытаясь забрать их, а я держал его и не давал отбирать майки у прохожих. Я сказал ему, посмо¬три, как люди довольны, когда им просто так раздают фут¬болки. Я действительно ничего не мог сделать, чтобы угово¬рить этого парнишку уйти, и я вовсе не питал к нему ненависти: он выглядел слишком славным, чтоб я мог на не¬го злиться. В конце концов, мне-то по хуй, но футболки бы¬ли мерзкие. Мне жаль тех, кто их купил.

24 июня. Лос-Анджелес, Калифорния: Местечко тут мертвое, если не считать убийц. На каждом углу бляди, по¬всюду свиньи. Выгоревшие изнутри дома. Кучи гравия. Му¬жики работают в каркасах гигантских закопченных конст¬рукций. Друг в больнице. Еще одного убивает город. Моя комната пахнет Смертью. Я чувствую ее в чулане. Я чувствую запах крови. Запах мозгов. Скоро я уезжаю. В этом городе я голодаю по истинной жизни. Здесь разбиваются сердца, а все жители умрут в страшных муках. Я не буду в их числе. Я человек дороги, и я уезжаю при первой возможности. Ес¬ли вы задержитесь здесь ненадолго, убийство совершится над вами. Поверьте мне, они все подонки.

30 июня. Коламбия, Миссури: Меня все бесят и сво¬дят с ума. Чем больше они говорят, тем больше меня скрю¬чивает. Я сижу один, а они постоянно подходят со своими словами. Если б я не был так выебан, чтобы можно было с ними разговаривать, но я выебан и не могу говорить. Я иг¬раю через час и не знаю, каково им. Я знаю, что им явно не так, как нам. Если б им было так, они б не лезли на сцену и не ебали нам мозг. После концерта я сижу и ем, а ко мне подсаживается женщина и говорит, что ей нравится то, что я делаю, вот только не нравится одно - то, что я говорю про свиней. Она сама свинья, а говорит, что она личность. Я говорю этой манде свинячей, что как только она надева¬ет форму, она теряет всю свою личность. Я сказал ей, что у меня праздник, когда я слышу, что какую-нибудь свинью ухайдакали. Я надеюсь, что она выйдет, и ей перебьет коле¬ни какой-нибудь уёбок из трущоб, который будет хохотать ей в лицо. Она и впрямь считала, что она - человек. Я не знаю, как они промывают мозги этим засранцам, чтобы они горели таким праведным гневом по поводу того, что они мешки с дерьмом, которых следует лишь выводить и расст¬реливать. На хуй эту публику. Никогда не знаешь, если они переодетые свиньи. На хуй тебя, тупая свинская сука. Чтоб тебе подхватить болезнь Мэджика Джонсона и сдохнуть в какой-нибудь больничной палате. Интересно, сколько я сам провел с этим говном.

1 июля. Сен-Луис, Миссури: Я трахался с девушкой в ду¬шевой клуба. Было здорово. Затем мы играли. Думаю, мы иг¬рали хорошо. Трудно сказать, когда не дают играть в полную силу. Лезут на сцену и портят тебе всю срань. Мы закончили концерт, и я сидел и ждал, когда они уйдут. Как обычно, тяже¬ло иметь с ними дело после концерта. Я не могу разговари¬вать, и они просто сводят меня с ума. Когда они ушли, мы с де¬вушкой снова пошли в душевую и занялись сексом. И снова было хорошо. Она сказала, что ей жаль, что мой друг скончал¬ся. Я ответил, что он не скончался, его убили. Какая разница. Так или иначе, мухи сожрали кровь. Я вышел через черный ход, чтобы сесть в автобус, и увидел, что все эти люди ждут под дверью автобуса. Я отступил и прокрался к парадному входу клуба, автобус подобрал меня, и мы оттуда уехали. Я не знаю, что они вынесли из музыки. Я думаю об этом все боль¬ше и больше, видя, сколько народу лезет на сцену по головам других людей. Теперь я свободен и жду, когда меня подхватит сон. Мы с ней кончили вместе. Мне пришлось вытирать с по¬ла сперму, чтобы никто не поскользнулся, если войдет. Еще одна страница жизни вырвана из книги.

15 июля. Лос-Анджелес, Калифорния: Свободный ве¬чер в Лос-Анджелесе. Приехали сегодня утром. Думаю, это была не лучшая идея - приехать сюда на один день. Без до¬роги я ослаб. Чтобы отыграть концерт, так сжимаешься, что когда я не играю, напряжение ощущается так, что я распада¬юсь на части. Так мне сегодня. Сижу у себя в комнате и думаю, смогу ли завтра. И знаю, что придется. Сегодня вечером я был с женщиной. Наверное, идея эта была не так хороша, как быть с ней. Мозг мне это выебло до такой степени, что осталось только изнеможение, отчего у меня болит всё до мозга кос¬тей. Я лишь знаю, что моему телу и сознанию нужно ненадол¬го отключиться. А кроме того я знаю, что это ко мне стучится величие: мол, посмотрим, есть ли у тебя то, что мне нужно? Величие хочет убедиться, нельзя ли меня выкорчевать с кор¬нем. Моя комната - песня сирены, которая соблазняет меня прекратить то, что я делаю. Отделить орлов от прочих птиц. А для этого нужно запустить их в разреженный воздух. Нель¬зя окружить себя друзьями и радоваться этой липовой под¬держке. От такого лишь возникает ложное чувство безопас¬ности. Сквозь это дерьмо тебя проведет только одно - втягивайся внутрь, твердей и двигайся вперед. Чем меньше друзей и слов у тебя - тем лучше. В этом году у меня оста¬лось, по крайней мере, еще пятьдесят или шестьдесят концер¬тов. Если я не отыграю их как полагается, я загремлю в боль¬ницу с нервным срывом. Это мой самый тяжелый год. Очень многому пришлось противостоять. Величие стучится ко мне.

21 июля. Лос-Анджелес, Калифорния: На сцене го¬рячка. Сегодня я чувствовал настоящий напряг. Толи размер зала и все остальное, но я боялся, что зал этот нас прогло¬тит. На концерте были «Body Count». Играли на полную ка¬тушку, но я не знаю, как вышло. Дэйв Наварро вышел с на¬ми поджемовать на бис. Какой отличный парень, приятно увидеть его снова. С нетерпением жду, когда же снова в до¬рогу. Играть в Калифорнии - в этом что-то нереальное. Столько народу, из всех щелей лезут, переливаются через края, они повсюду. Они нравятся мне больше, чем они вооб¬ще могут подумать. Не знаю, смогу ли сказать им об этом так, как мне хочется.

30 июля. Пенсакола, Флорида: Самый жаркий концерт, ка¬кой я помню. Все равно что дышать собственным мясом. Я лишь пытался удержаться на ногах. Вечером спрятался от

них, зная, что не способен даже пожимать кому-то руки. Проснулся на автостоянке возле гостиницы, а лишь вошел к себе в номер, начались интервью. Я перестарался. Поте¬рял в весе. Больше ничего. Ни с кем не разговаривал. При¬шел и отыграл, а теперь уезжаю. Не знаю, получили зрители на концерте какое-то представление, о чем мы поем, или нет, но показалось, что мы им вполне понравились. Я расплющен и совершенно ни к чему не годен.

3 августа. Миннеаполис, Миннесота: Восемнадцать сотен человек в большом зале. Больше, чем когда-либо здесь собирал «Black Flag». Я наблюдал, как вносят аппара¬туру, и вспоминал только, как несколько лет назад мы загру¬жали технику в крохотную комнатенку. А нам парил мозги 135-й из обслуги, пока они лажались. Сегодня вечером мы круто играли, и было приятно освободиться от дурацких мыслей. Выкинь из головы ненужные мысли - какая заме¬чательная идея, какой отличный способ не тратить время и сохранить жизнь. Сходили на тусовку, познакомились с людьми из «Би-Эм-Джи». Не моя публика. Стоят вокруг, го¬ворят спасибо. Спасибо, я рад, что вам нравится, как я себя имею. Я не на многое гожусь, но на то, на что я гожусь, я дей¬ствительно гожусь, а больше ничего и не важно. Остальное просто ерунда.

12 августа. Торонто, Канада: Проснулся в постели с женщиной после выходного дня. Снова впрягаться в рабо¬ту - странно оказаться вне зоны на целые сутки. Провел небольшую пресс-конференцию, потом отправился в зал, потом в спортзал, потом опять в концертный. Проверка зву¬ка, несколько интервью по телефону из Австралии. Корот¬кий сон - и снова готовиться к выходу. Две тысячи сто би¬летов, аншлаг. Мы еще не вышли играть, а стены уже запотели. Не было ни минуты, когда кто-нибудь из публики не влазил бы на сцену. Сегодня я опробовал новый прием.

Я стоял посреди этой толпы, и меня два часа пинали со всех сторон. Сижу в автобусе, а в теле не осталось ни капли жид¬кости. Иногда дни превращаются в ничто. Вроде сегодняш¬него дня, переходящего в вечер вроде сегодняшнего, когда встаешь утром и шатаешься где-то до проверки звука, затем бродишь по сцене, отыгрываешь свое и снова убредаешь прочь. Я оставался в зале, пока все не ушли. Когда я появил¬ся на улице, никого уже не было, словно вообще не было ни¬какого концерта.

21 августа. Эсбери-Парк, Нью-Джерси: Сфотогра¬фировался для какого-то журнала и пошел выступать. При¬ехал поздно, проверил звук. Эсбери-Парк - жесткое место. Клуб - депрессивный притон, не знаю, как пройдет вечер. На улицах никого нет, только случайные бегуны нарушают отсутствие живых существ. Меня затоптали, задавили, затол¬кали те, кто лез на сцену. Как-то все же умудрился сыграть. Не помню, как проснулся сегодня утром. Снова начал думать о женщинах. Ни о ком особом. Это больше не имеет значе¬ния. Меня швырнуло в ткань дороги, и я не тот, кого кто-ни¬будь когда-нибудь по-настоящему узнает. Думая о других людях, я знаю, что я из другого мира. Я слишком устал и не могу придумать, что бы написать. Мы выступали, мы играли хорошо, и я, как всегда, - один, а иногда это трудно выдер¬жать. Все тело ломит, я сижу, все еще скрючившись от пин¬ка в ребра, - меня пнул один из тех, кто кричит, как сильно любит нас. Ага, щас.

29 августа. Ридинг, Англия: Ридингский фестиваль 1992 года. Мы проехали мимо сотен людей, которые изо всех сил старались выглядеть грязными и затраханными. V них такой вид, словно они втирали говно в волосы. Мы прошли за ограждение и стали ждать своих пропусков. Пресс-галиматья тут никогда не прекращается, и для меня началась, как только я получил пропуск. Поговорил с засранцем из «Керранг!», и ему даже в голову не пришло, на¬сколько он близок к тому, чтобы получить, как сука, прямо в зубы. Он спрашивает у меня всю эту срань, мол, я теперь большая рок-звезда, а поэтому он считает, что все наши но¬вые вещи окажутся дрянью. Если б я интервьюировал кого-нибудь, я бы ни в коем случае не стал действовать ему на нервы. Меня засосало в палатку, где было множество людей, и всем подавай автограф. Я стоял за столом, как подпертая задница, и подписывал фотографии, как человекообразный «ксерокс». В голове только одно - скорей бы концерт. В конце концов, мне удалось привести себя в готовность и выйти на сцену. Старались играть как можно лучше. Было действительно много народу - около тридцати-сорока ты¬сяч. Везде, куда только глаз хватало, люди стояли и махали. После выступления пришлось фотографироваться, а потом я свалил оттуда на хер. Меня поразило, до чего тяжело давать автографы: просто невыносимо. Публика была вообще-то ничего, но я терпеть не могу заставлять людей стоять в оче¬реди ко мне, чтобы подписать свои штучки; из-за этого я чувствую себя полной жопой. Все, меня здесь нет.

11 сентября. Брисбен, Австралия: Брисбен - это всегда привкус отходов. После перелета я спал и проснулся за час до концерта. Проснулся в темной комнате, а еще и концерт играть. Когда мы прибыли на место, все показа¬лось нереальным. Словно весь этот вечер шел, пока я спал. Я посмотрел на другую группу: как «ныряльщики со сцены» пинают их. Похоже, группе все было по хуй, так или иначе. Зрители на концерте либо колотили друг друга до полусмер¬ти, либо избивали вышибал, либо блевали, либо квасили. Сегодняшний вечер - не исключение. Не так много драк, как в последний раз. Сегодня набилось около полутора ты¬сяч; думаю, все они залезали на сцену хотя бы по разу. Иг¬рал я немного. По больше части держался в глубине сцены, чтобы не путаться под ногами. Какая же это херня - не путаться у них под ногами. Мне на них наплевать, поскольку им наплевать на музыку. Так что мы отыграли, и я сидел в кух¬не почти до трех часов ночи, чтобы не пришлось встречать¬ся и разговаривать с пьяными - они всегда приводят меня в бешенство своими заплетающимися языками и дурацкими базарами. В конце концов, мы вышли из кухни, и я посмот¬рел на пол в зале. Он был завален пивными банками. Сплошь зелеными от горького «Виктория». Сегодня их про¬дали больше 2000. Одна девушка сказала мне, что сама за¬везла с утра 2400 банок. Сейчас я рад побыть один. Наде¬юсь, ночью сны сниться не будут; луна полная и светит прямо в воду. Хорошо бы меня кто-нибудь знал.

15 сентября. Канберра, Австралия: Сегодня мы еха¬ли из Сиднея, видели кенгуру и пустыню. Воздух там такой чистый. Я думал о Джо и о том, как бы он отнесся к пейза¬жам, мелькавшим за окном. Еще один вечер, когда все лезут на сцену, а я не играю на всю катушку, а стараюсь им не ме¬шать. Так или иначе, мы играли хорошо. После такого кон¬церта я не буду с ними разговаривать, не буду ничего им подписывать. Меня лично оскорбляет, когда мне не дают играть как следует. Они не уважают музыку, поэтому я не могу уважать их, вот и вся идея. Хоть и жалко, потому что когда мы играли здесь в прошлый раз, я помню, публика была в этом отношении намного лучше. Может, я принимаю это слишком всерьез. Хотя не думаю. Жизнь коротка, зачем фигней страдать? Чарли Паркер, Колтрейн, Майлз, Монк, Хендрикс - они-то фигней не страдали. Я все время дол¬жен стремиться к этим вершинам. Завтра свободный день. Еду в Мельбурн делать прессу. Теперь я вижу вещи по-дру¬гому. Пресса не имеет значения, лохи и то, что они думают, не имеет значения, единственное, что имеет значение, - зто музыка. Остальное - только эго и развлекуха. Я думаю, можно сделать намного больше, если обойти фактор мании эго и развлекательной херни. Музыки достаточно. А если нет, то ты не тем занимаешься.

21 сентября. Аделаида, Австралия: Здесь почему-то нас любят. Когда мы были здесь в прошлый раз, мы играли два вечера, и никто не пришел, а в этот раз мы полностью распродали весь этот большой зал. Поди ж ты. Меня это об¬надежило. Я просто старался весь вечер не попадаться им под ноги. Казалось, публика тащится от того, что мы делали, или, по крайней мере, старалась тащиться. Разогревала команда под названием «Mark of Cain»; они были велико¬лепны. Меня сильно отвлекало, что весь вечер приходилось уворачиваться от публики. На концертах получше мне уда¬ется войти в собственный мир и играть оттуда, буквально вырывать себе кишки. Другие концерты не настолько удают¬ся, и остается лишь отыграть концерт как можно лучше и не получить по голове. Я один в ящике, и я рад. Вопросы изну¬ряют меня. Пришлось немного подождать, чтобы выйти се¬годня из зала. Вопросы и автографы продолжались до тех пор, пока я не ушел и не спрятался где-то за сценой. Через некоторое время начинаешь ненавидеть сам звук своего го¬лоса. Ненавижу объяснять себя людям все время. Я изнаши¬ваюсь - кусок за кусочком. Я продолжаю писать, поэтому, быть может, у меня останется что-то вроде карты, по кото¬рой я смогу вернуться, - если у меня когда-нибудь найдет¬ся время возвращаться и собирать обломки, разбросанные по обочинам шоссе. Пусто.

25 сентября. Сидней, Австралия: День начался в теле¬визионной студии. Я не хотел заниматься этим дерьмом, но все равно пришлось. Это Эндрю очень хотелось. Я знал, что выйдет такая же срань, как обычно. Если вся аппаратура до последнего винтика не отвечает его ожиданиям, он зака¬тывает истерику и мечет говно. Ему сказали, что для шоу аппаратуру подобрали лучше некуда, и он ответил, что, мол, нормально. Но я знал, что нормально ничего не будет. Нена¬вижу выслушивать жалобы. Конечно, и дерьмо примадонны началось, ничего удивительного. Три раза «Разрывая» и три раза «Низкое самомнение», потом - в зал на проверку зву¬ка, потом обратно в студию повторить как на генеральной ре¬петиции, а потом еще раз прогнали «по-настоящему». После этого обратно в зал, незадолго до полуночи. Несколько ми¬нут разминки, затем выходим и выдаем. Плевки, кубики льда, пиво, бесконечная вереница тел на сцене. Один парень на¬полнял пивные банки водой, выносил поближе к сцене и об¬ливал нашу аппаратуру. Мы не могли играть особенно силь¬но - это предполагало бы слишком большую концентрацию, а потому означало отвести от них глаза на несколько секунд; к подобной толпе нельзя поворачиваться спиной, как к оке¬ану. Я весь вечер искал глазами летящие пивные банки, ку¬сочки льда или самих этих панков. В какой-то момент я ска¬зал людям перед сценой, что лучше бы им быть черными. Я знал, что это должно их разозлить, и оказался прав. До охуения смешно видеть, как они взбесились. Даже несмотря на все эти несерьезные элементы шоу мы все-таки давали рок. Я не болтаюсь там, когда сыграна последняя песня. Я убира¬юсь на хуй со сцены. Откуда мне знать, что они там задумали. Может, вон тот засранец выжидает, как бы швырнуть свой стакан на последней ноте, а я буду стоять тут, дурацки ска¬лясь, как мишень в тире, и получу то, что заслужил за то, что уступил им один-единственный дюйм. И играю и отваливаю, бью и ухожу. Я уже понял, что эта толпа не имеет отношения к музыке, поэтому отыгрываю свое и убираюсь к ебеням. Ве¬роятно, я нескоро появлюсь здесь снова.

3 октября. Осака, Япония: Сегодня был еще один хоро¬ший концерт. Так здорово играть рок на полную катушку и не думать о том, что тебя со всех сторон отколошматят. Ка¬кие-то ребятишки перелетали через барьер, и когда переворачивались, носки их башмаков грохались о сцену: если б на том месте были мои ноги, они бы уже давно были сломаны. Японские фаны - самые напряженные из всех, с кем я во¬обще сталкивался. Выступал сегодня в магазине «Тауэр», и там было тяжко. Люди пробивались ко мне, задыхаясь. Когда я пожимал им руки, у всех они были холодные и влаж¬ные. Фаны были повсюду - даже на вокзале, где я садился на ранний поезд, чтобы, опередив ребят, доехать из Нагой в Осаку. После концерта мы пошли в вагон, и они опять бы¬ли там, а один парнишка плакал и говорил, что любит меня. Сегодня вечером они появились еще и в лобби отеля. Я по¬шел по лестнице, двенадцать пролетов, чтобы не пришлось ждать лифта и кто-нибудь опять не сказал мне «простите». Они всегда говорят «простите», когда хотят получить авто¬граф и фотокарточку. Когда я утром вышел в вестибюль, они уже были там. А если играешь в какой-нибудь знаменитой группе, это было бы полное безумие. Представьте себе кого-нибудь вроде Дэвида Боуи или Принса - с ума сойти. По¬сле выступления мы пошли поесть в ресторан, где снимают обувь и сидят за низким столом, а обслуживают дамы в ки¬моно и все такое. Это было замечательно. Если б у меня бы¬ла по-настоящему своя комната, она была бы вот такой. А днем я хорошо потренировался. Когда я пришел в зал, ме¬ня не впустили, потому что у меня татуировки, а еще им чем-то не понравилась моя обувь. Они провели по этому поводу дискуссию, выдали мне фуфайку, и нашлись какие-то тапоч¬ки. Ну и спортзал. Эти парни обосрались бы, придя в амери¬канский тренажерный зал. У них тут не было ни одной тяже¬лой гири. Я разминался парой стофунтовых, оглянулся и увидел, что все, кто были в зале, бросили свои занятия и таращатся на меня. Один парень подошел с калькулятором и показал мне, сколько фунтов я таскаю. Никто не издал ни звука, кроме меня. Они смотрели на меня, словно я монстр какой-то. Честно говоря, приятно. Тренажерный зал - единственное место, где я чувствую себя вполне дома. Люди здесь потеют, поднимают всякие хреновины и издают животные звуки. И не нужно извиняться за то, какой я есть. Не нужно мило себя вести с хрупкими людьми. Это единст¬венное место, где я чувствую себя естественно. Я люблю тренировки больше, чем секс; уступают они только музыке. Перед тем как мы продолжили, случилась странная вещь. В магазинчике под клубом я купил бутлег «Jane's Addiction» и велел диджею его поставить. Я стоял в зале, когда он за¬играл. Вначале там просто раздавались вопли многочислен¬ной публики «Джейнов», ожидавшей выхода группы. Затем началась басовая партия из «На берегу», и народ полностью слетел с катушек. Сколько бы я их ни видел, они всегда этим номером концерт открывали. На долю секунды мне приме¬рещилось, что я на «Лоллапалузе». Такая мощная ретроспек¬ция. Это продолжалось всего лишь неполную секунду, но это было сильно. Нужно будет рассказать об этом парням, если мы когда-нибудь с ними увидимся.

10 октября. Гонолулу, Гавайи: Я иду в туалет, а они подваливают и начинают говорить. Мы в туалете, а я вынуж¬ден отвечать на вопросы. Я, блядь, полный идиот, если ока¬зался в таком месте, где это возможно! Они орут, мы играем, какого хуя. Сегодня вечером было здорово. Они швырялись льдом, и я никогда не слыхал воплей глупее, но хоть на сце¬ну не лезли, и на том спасибо. Им всегда хочется меня по¬трогать. После концерта пробираются за кулисы и обхваты¬вают меня руками. Какая-то тетка похлопывает меня по спине и говорит: судя по тому, что она сегодня от меня услы¬шала, я, наверное, интересная личность, с которой можно побеседовать. Я только пялюсь на нее, пока она не ушла. Что я такого сказал сегодня? Только спросил, как по-вашему, изнасилование и нормальный секс одинаково пахнут? Ска¬зал, что не хочу ни с кем объединяться, потому что люди во¬няют кровью и мозгами. Я Звезда Смерти, и все, что исходит из моих уст, идет из тьмы.

25 октября. Тусон, Аризона: Я не знаю, знают ли они. Солнце заходит, а я сижу на улице и жду проверки звука. Ко мне подваливают группки молодежи и стоят вокруг, точ¬но я музейный экспонат или картина на стене. Кто-нибудь заговорит, я бегло взгляну на него и односложно отвечу. Они уходят молча, один за другим. Я не знаю, знают ли они. Боль - единственное, что скажет тебе правду о себе и обо всех остальных. Сегодня боль проходит сквозь мое тело, как электрический разряд. После концерта я сидел в луже соб¬ственного пота на полу арены. Люди смотрели через барьер и орали всякую срань, которую я не мог разобрать. Я чувст¬вовал себя, как боксер. Мне не было дела до того, что они орут. Я просто животное. Просто мясо, опытное мясо. Они не знают, что под кожей у меня боль кричит мне правду. Так громко, что заглушает все, что кричат они. Боль - мой друг, потому что она никогда не лгала мне. Она никогда не остав¬ляет меня надолго. Когда боль со мной, все становится яс¬ным, и жизнь имеет смысл. Я знаю кое-что о себе. Я вижу глубже. Боль делает меня сильнее. Огонь наполняет мое те¬ло. Одевшись, я выхожу и говорю с людьми с какой-то ра¬диостанции. Они чужды мне. Боль - великий изолятор, всемогущий говоритель правды. На хуй духовность. Все де¬ло - в плоти и в том, сколько ты можешь принять. Хочешь переступить пределы? Гори.

31 октября. Индианаполис, Индиана: Счастливого Хэллоуина. Толпа выглядит как обычно. Отвязывался как мог. Теперь я - яма. После концерта я сидел, дрожа, в углу и лишь качал головой, когда меня пришли допрашивать. Всё берут и берут. Им не заполучить меня всего. Кончаешь иг¬рать, выворачивать собственные кишки, и сидишь весь в по¬ту, а они тотчас подступают с вопросами. Меня тошнит от собственного рта. Меня тошнит от того, что приходится от¬вечать на бесконечные вопросы, бывают вечера. Когда я только это и делаю. Скребите, тыкайте, копайте, царапайте.

Подпишите. Выжмите ему кости до последней капли. Нет. Вы не достанете меня. Откуда ни возьмись появляется па¬рень с радио и говорит, что привел несколько человек, что¬бы я с ними познакомился. Я говорю ему, что после концер¬тов мне хочется только одного - убивать людей. Он уходит. Они понятия не имеют. Работаешь с людьми годами, а они понятия не имеют, что с тобой происходит. Ты лишь гово¬ришь и говоришь, надеясь, что где-нибудь кто-нибудь уловит хоть половину того, о чем ты. Сегодня здесь было несколько ребят из «Нации Ислама». Темпераментная компания, чтобы не сказать больше. Безупречно одетые, при галстуках-ба¬бочках, в длинных кожаных пальто.

1 ноября. Чикаго, Иллинойс: Мы приезжаем на пло¬щадку, а там на улице ребятки чего-то ждут. Билетов нет, а они стоят под проливным дождем весь день. Через не¬сколько часов начинается проверка звука. Сегодня они по¬добрались совсем близко, швыряют на сцену шоколадные батончики «О Генри» и орут, что мы - отстой. Мы играем круто, и я не понимаю, что они говорят. Басист выдал на бис одну из своих детских шалостей, и никто его не убил. Это не¬что. Хорошо, что я все это делаю только для себя, потому что будь я артистом развлекательного жанра, я бы искал их одо¬брения. А это полная хуйня. Они принесли бы мне мою го¬лову. Сегодня на концерте Стив Альбини - наверное, тусу¬ется с нашим разогревающим составом. Раньше мы с ним не встречались, но я однажды прочел какую-то его статью, в ко¬торой он меня облажал. Думаю, не расквасить ли ему морду, но, подойдя поближе, понимаю, что он просто тощий панк. Не очень хорошая добыча, поэтому пусть живет. Он никогда не узнает, как близок был к тому, чтобы ему расквасили фи¬зиономию на глазах у друзей. Когда концерт заканчивается, я выхожу из зала что-нибудь съесть перед дорогой в Торон¬то. Снаружи под дождем толпятся люди, ждут меня. Я подпи¬сываю все, что они просят, и изо всех сил стараюсь быть

с ними приветливым, зная, что им и в голову не приходит, насколько мне хочется выблевать из себя легкие, когда ме¬ня просят дать автограф. Я захожу в ресторан чуть дальше по той же улице, и люди суют мне в лицо листки бумаги, по¬ка я ем. Я сажусь в автобус, и мы уезжаем.

10 ноября. Рэйли, Северная Каролина: Играли кру¬то, насколько возможно. Не успели доиграть, а время кончи¬лось. Сполоснулись в душе и уехали. Я не знаю, что еще про¬изошло, поскольку играл на износ - до того, что из меня вышибает все мысли. Когда концерт кончился, я сел в авто¬бус и ждал отъезда. Народ долго заглядывал в окна. Я чув¬ствовал себя, как в витрине. Хорошо, что уехали. Я несколь¬ко разваливаюсь на куски.

19 ноября. Даллас, Техас: Весь день лил дождь, а я на¬блюдал за теми, кто выгружал аппаратуру на старую разъебанную борцовскую арену. Я сидел на открытой трибуне и думал, сколько раз здесь сидели люди и орали, чтобы один бугай оторвал башку другому. Крыша протекала. В полу бы¬ла дырка как раз перед сценой. Пораньше перед концертом ко мне зашла поболтать одна знакомая, а я тупил и мало что мог сказать. Чувствовал себя полным уродом - сидел, не в силах выговорить ни слова. У меня уже не получается людьми, как раньше, будто меня подменили. Сразу после то¬го, как закончили «Cypress Hill», баррикаду прорвали почти мгновенно. Здорово смотрелось, когда ее кусок за куском передавали прямо перед сценой. Прошло довольно много времени, люди со сцены постоянно твердили, чтобы толпа сдала назад, а потом мы, наконец, начали играть. Наше отде¬ление сократили до сорока пяти минут. Мы отыграли не¬сколько песен и сделали все, что могли, чтобы толпа поутих¬ла. Совсем как на одном из наших обычных концертов, народ - повсюду. А в остальном - хороший вечер. «Бистики» были великолепны, как всегда, - здорово видеть их каждый вечер. Мне не пришлось особенно много говорить с народом после концерта, а потому справиться со всем ока¬залось проще. Мне тяжело твердить «спасибо» снова и сно¬ва. От этого хочется вырвать себе легкие.

25 ноября. Сан-Франциско, Калифорния: Швыря¬лись большими пластиковыми коробками с перцем, чесно¬ком, с чем угодно. В нас бросались примерно четырьмя ви¬дами специй. Несколько раз просвистело у самой головы. Одну я поймал. Концерт прошел в наблюдениях за толпой, вдыхании перца и ожидании следующего снаряда. Мне по¬пало по голове монетой. Хороший бросок. Пытался играть, насколько мог, но не вышло из-за нескольких кусков дерьма в публики. Играешь весь год, доходит до последнего кон¬церта, и тебе срут на каждом шагу. Был бы способ насрать на них в ответ. Было бы здорово найти того парня, вообра¬зите больничный счет. Как однажды сказал Игги: «Вы пла¬тите пять долларов, а я делаю десять тысяч, так заебитесь». Меня подбросил автобус бригады, и я оказался в лос-андже¬лесском аэропорту. Мы видели Рэя Чарльза, это круто. Его этот парень вел. Они шли очень быстро. Я взял такси, доехал домой. Действительно хороший год для концертов. Велико¬лепно было играть с «Beastie Boys» и «Cypress Hill». Хорошо бы выступить и сегодня вечером. Я не знаю, куда себя деть.