Роллинз Генри.Железо.

Я нахожу в себе много горечи. Моя страсть к большим высо¬там свергает меня на твердую почву реальности. Какие я возлагал на себя надежды, думая, что чепуха реальна, и от людей ожидал большего. От наших недостатков я расщепля¬юсь, отчуждаюсь. Питаю своего злейшего врага - надежду. Осуждаю других, заставляю их придерживаться моей стро¬гой системы ценностей, чтобы я мог принять их, а не позво¬лять им быть собой. От всего этого я ухожу, покачиваясь, во тьму, и легкие мои полны горечи. Страсть обладать, желание вожделеть. Эти чувства приноси¬ли мне бесконечные ночи горечи. Пример: я сижу в клубе, ожидая выхода на сцену. В помещение входит красивая женщина. Ее красота опьяняет меня. Она проходит мимо, и та же красота, что пьянила меня минуту назад, теперь при¬водит меня в ярость. Я сделал ее красоту своей проблемой. Красота может наполнять отвращением. Как удобно перело¬жить свою ношу на чьи-нибудь плечи. Запаха духов краси¬вой женщины достаточно, чтобы испортить иначе прекрас¬ный день. А еще легко возненавидеть кого-нибудь за добродетель или талант, потому что от этого ты чувствуешь себя ничтожным - насквозь пропитавшимся горечью. Горечь - главная радость жалости к себе. Горечь отражает результат встречи надежд с реальностью. Барахтаешься в тобою же созданном болоте собственных страданий. Пре¬красный способ познакомиться с самим собой! Горечь из-за перегрузки, чересчур. Перспективы и причины могут затуманиться или совершенно потеряться. Горечь от усталости. Во время гастролей каждый вечер мне задают од¬ни и те же вопросы. Я устаю от того, что отвечаю одно и то же. Как если бы пришлось здороваться с каждым, кто прохо¬дит мимо, вы устали бы и от слова «привет», и от людей. Вы бы их даже возненавидели - просто так, нипочему. Вы бы даже возненавидели людей за их добрые намерения. Вот где точно требуется менять отношение к миру.

Нетрудно загрузиться всей этой сранью так, что оглохнешь, онемеешь и ослепнешь к элементарному соображению и здравому смыслу. Я постоянно работаю над тем, чтобы из¬бавиться от этой срани. Что -то выиграл и что-то проиграл, но все равно продолжаю работать. Кофе здесь мерзкий, и мы выходим на сцену только в половину второго ночи.

28 ноября 1989 г. Загреб, Югославия: Почти стем¬нело. Все магазины закрыты. Мне сказали, что сегодня пра¬здник. Людей на улицах мало, в основном - небольшие группы солдат, их длинные зеленые шинели развеваются на ветру. Город кажется мне странным. Квартал старинных, го¬товых обрушиться зданий, прямо напротив ряда построек из сияющего стекла и неона. Улицы кажутся усталыми, разграб¬ленными. Фасады старых домов исшрамлены краской. Слов¬но замерший город-призрак.

Изнеможение - вот чего мне хотелось. Тридцать шесть кон¬цертов позади, десять еще предстоит. Изнеможение настиг¬ло меня. Каждое утро я просыпаюсь усталым. По ходу дня собираю себя по кусочкам. День обычно проходит в фурго¬не, я рассматриваю пейзаж за окном. Разговаривать не хо¬чется, и остальные меня не трогают. Я берегу силы для ве¬чернего выступления. Только одно может придать всему этому какой-то смысл - возможность играть. Музыка - воздаяние за ощущение, что ты тащил чужой багаж по лест¬нице в пять миль длиной.

16 декабря 1989 г. Лос-Анджелес, Калифорния: Убожество. В 1987 году была женщина, с которой я встре¬чался. Впервые после долгого одиночества, и мне казалось, что это здорово. Я был на гастролях, и она позвонила и спросила, нельзя ли ей приехать ко мне на денек-другой. Мне казалось, что это будет прекрасно. Я ошибался. Она прилетела в город, где мы были, но почти весь день я не мог побыть с ней из-за настройки, интервью и разминки перед выходом на сцену. После концерта мы с ней сняли этот но¬мер. Мы были вдвоем, но я ничего не мог - лишь тупо тара¬щился в стену. Я устал после концерта и мысленно был уже в дороге. Я пытался найти слова, чтобы объяснить ей, как я вымотан. Ничего не вышло. Она обозлилась на меня, на мое молчание и мой опавший член. На следующий день она ве¬лела мне убираться к черту и уехала. Той ночью после кон¬церта я сидел на автостоянке и рассматривал ее фотогра¬фии, оставшиеся у меня. Я заплакал. Я был так зол на самого себя. Я оглянулся и увидел кучу людей - они стояли полу¬кругом и глазели на меня. Я не заметил, как они появились. Должно быть, я выглядел полным идиотом. Что, к ебеням, я должен делать? Я прошел сквозь толпу, разорвал снимки и выбросил их в мусорный ящик. Я вернулся к фургону, а там сидел парень из местной газеты, который хотел сфото¬графировать музыкантов. Наверное, я выглядел об дол бан¬ным - красные глаза и все такое. Вскоре я пришел в себя. С тех пор я не позволял себе ни с кем так сближаться.

20 декабря 1989 г. Лос-Анджелес, Калифорния:

Не цепляйся за время

Оно идет с тобой или без тебя

Все равно что цепляться за проходящий поезд

Не цепляйся за людей

Ты только ранишь себя

Я возвращаюсь с гастролей, в ушах стоит тупой рев. Я все еще прокручиваю в мыслях последний концерт. Как я сошел со сцены, не сказав зрителям, что это последний концерт на¬ших гастролей. Их это не касается. Помню, как поднимался по лестнице в раздевалку. Пока иду, вспоминаю, как закан¬чивались другие гастроли последние девять лет. Вхожу в раздевалку. Никого нет. Я пью воду из бутылки. Мой пот превращается в аммиак. Я чувствую его запах, от меня воняет. Входят две девушки, хотят со мной поговорить. Я велю им выйти. Через два дня я снова у себя в комнате, разбитый после перелета из Франкфурта в Лос-Анджелес. Мне хочет¬ся с кем-нибудь поговорить. Пустота. Я не знаю, что делать с ночью, когда не надо выступать. После пятидесяти концер¬тов за шестьдесят дней я никакого другого занятия не пред¬ставляю. Я скучаю по гастролям. Не хватает нашего фурго¬на, дороги и запаха бензина. Я смотрю в пол и чувствую себя дерьмово. В конце концов, я прихожу в себя, и все чув¬ства отступают. Когда я их отпускаю, они отпускают меня. Кончилось так кончилось. Отпускай, иначе заведешься.

Не привязывайся

Не цепляйся ни за кого и ни за что

Вышвырни воспоминания

Вырви их как больные зубы

Не привязывайся

Что было - то было

С этим нелегко

12 февраля 1990 г. Сан-Франциско, Калифорния:

О да: это надо увековечить на пленке. Мы должны сделать документ из этой мысли, памятник из этой гробницы, героя из этого трупа, образ жизни из этого преступления. Да, нам тут нужна потрясная картинка. Быстро, установите свет, как надо. Черт, облажались. Из-под самого носа ушло...

О нет: Сидим на парадном крыльце, и у нас целая свалка вре¬мени. Проклятого времени такая куча, что пришлось встать ни свет ни заря, чтобы ее хоть как-то разгрести. У нас столь¬ко этой дряни времени, что мы до четырех утра шли пешком, ехали на скейтбордах и велосипедах, чтобы хоть как-то его пережевать. Неслись по нескончаемым разбитым тротуарам и изъеденным рытвинами улицам. Разделительные полосы излучали смерть и изобилие под непреклонным надзором полицейских прожекторов, паривших на железном дереве несгибаемой стойкости. Нас гипнотизировали неон, ржав¬чина и тот простой факт, что мы живы именно сейчас, истин¬но так. Мы были живы так же, как потрескивавшие линии электропередачи. Как словарное определение слова взрыв. Мы были слепы и полны дерьма, но мы были живы. Отбрасы¬вая балласт, оскорбления, неуклюжие угрозы, обещания и другие насмешки над Смертью.

О, ну и ладно: Вот он я. Смотрю вниз, смотрю назад, ищу раз¬розненные части, чтобы сложить их вместе. Стараюсь, как отчаявшийся детектив, что пытается понять, куда все они по¬девались. Везде ищу ключей. А Время тем временем сгиба¬ется пополам от хохота. «НЕ МЕНЯ ИЩЕШЬ?!» Теперь я знаю. Все время происходит прямо сейчас. Палец указыва¬ет на меня. Есть только одно направление.

20 февраля 1990 г. 3.36 утра. Лос-Анджелес, Ка¬лифорния:

Не могу спать. Мозга за мозгу заходит. Я ду¬маю, что думаю слишком много. Размышлял о своем дру¬ге - о гостиничном номере. В нем я больше чувствую себя дома, чем здесь.

И правда, было бы хорошо вернуться в Европу. Думаю об этом с тех пор, как вернулся домой. Так здорово сидеть в комнате, полной людей, когда не нужно знать, о чем они говорят.

Сегодня я наполняю комнату мыслями. Выталкиваю наружу неподвижный воздух и заменяю его своими мыслями. Пере¬менчивый дождь, жаркая молния, красный неон сияет на мо¬кром тротуаре. Дождь стучит по крыше в 3 часа ночи.

4 сентября 1990 г. Мюнхен, Германия: Сижу в ресто¬ране, ужинаю один в свободный вечер. Вокруг люди, разго¬воры и смех поверх музыки. Все тело ноет. Слишком много провел в дороге последние девять месяцев. Время летит так быстро. Смотрю на календарь. Третья поездка в Европу за этот год.

Дорога оживляет меня. Если бы не постоянное движение и работа, я бы давно подох. Это единственный способ изба¬виться от боли, которая преследует меня. Я не артист. Я реакция на жизнь. Я знаю, что жизнь сильнее меня. Может, по¬этому я тащу ее по дороге, а она вопит и пинается. Это и моя жизнь, и не моя. Я как-то могу ее контролировать. А то, чего не могу, разрывает меня и не дает остановиться. Я хочу со¬стариться в дороге, исчезнуть без следа. Годы уходят на то, чтобы учиться и разучиваться, учиться, чтобы забыть. Сей¬час невозможно, это задача на будущее. С этим засранцем можно зайти так далеко, как захочешь.

11 сентября 1990 г. Бордо, Франция: Свободный ве¬чер. Номерам гостиничных номеров я потерял счет. Кровать занимает большую часть комнаты, ее трудно обойти. Глаз выпадает. Восемь часов езды, может, сами отстанут. Беско¬нечный след освещенных изнутри коробок. По телевизору идет дублированный на французский «Бонни и Клайд». Если бы я мог вспомнить, какое у тебя лицо, я мог бы лучше представить, каково касаться тебя. Несколько часов назад я мысленно видел тебя. Но только вспышка, я не смог удер¬жать ее. Проходят безымянные дни. Вторник мог быть пят¬ницей - без названья, без даты. В моем магнитофоне игра¬ет Колтрейн. Дело к полуночи. Твои глаза... Пытался вспомнить, какие они, когда я в них смотрел. Измождение превращает все в бесконечную протяженность дороги. Хотя пусть. Короткие гастроли, длинные гастроли, да какие угод¬но. Я как-то подумал, когда мы заехали на заправку, как здо¬рово будет отправиться в турне этой же зимой. Поехать од¬ному, в холод - это большое испытание. Ребята из моей группы не любят, потому что, как они говорят, у них мерзнут руки. Ну и ладно, мне, во всяком случае, больше нравится ездить одному. Но вся суть в том, что я готов ехать куда угод¬но и когда угодно, в жару или в холод. В Канаду. Черт, даже в Италию. Даже в Англию, а это говорит о многом, настолько там противно. Лучше где угодно, только не в моей комнате больше, чем на пять дней. Я хочу знать, любишь ли ты меня, что ты думаешь обо мне, что ты думаешь обо всем. Я хочу знать, как пахнут твои волосы. Как я чувствовал бы их на своей груди? Следовало размазать по стенке этого говнюка в Пизе как-то вечером. Надо было схватить ту бутылку, ко¬торой он запустил мне в голову, и запихать ее ему в глотку. Мне рассказывали, как Майкл Стайп получил в рожу бутыл¬кой в Вене, в том же клубе, где я играл с «Black Flag» в 1983-м. Теперь там все по-другому. Хорошо было недавно в Вене надавать по морде тем троим, не говоря уже о том, чтобы раскроить одному голову стаканом. Сегодня сделали остановку, и мы с Крисом прошлись до почтамта. Попросили марки для почты в Америку. Служащий рассмеялся нам в лицо. Если вы видели реку, мосты и зда¬ния вековой давности, то поймете, что открытка в страну безрассудных убийц - шутка. Я мог бы убедить вас со мной согласиться. Но даже если бы вы захотели, это была бы пло¬хая мысль. Вблизи у меня не получается. Я хам и не знаю, когда это начинается и откуда приходит. Надо двигаться дальше. Номера в этом отеле хороши - ни¬кто не знает, где я. Я не хотел бы делать вам больно, но знаю, что сделаю. Когда остановиться, я тоже не знаю, - так происходит постоянно. Мне лучше всего держаться до¬роги. Счастье душит меня. Что бы я ни сказал, вы отшатне¬тесь. Я могу кашлять и выхаркивать тысячи миль черного до¬рожного полотна. Сплошные вонючие мужские туалеты, планета смрада. Я не хочу вас отталкивать. Раньше я мог все это обрулить и достучаться до вас. Но теперь я еду на дол¬гие гастроли, на короткие гастроли, зимой, летом, автобусом, поездом, самолетом. Движение - это болезнь. Дивная чу¬ма. Лихорадка, сжигающая мои сны.

18 сентября 1990 г. Франкфурт, Германия: В ожи¬дании вылета. Снаружи на улице - перебранка и хохот пьяниц. В нескольких кварталах отсюда - hauptbahnhof. Дохлые торчки собираются и пускают слюни. Сегодня вече¬ром был на автобане. Ночь ясная, звезды, сосны. Движе¬ние - это все. Я подсел. Эти дальнобойщики, жесткие отсутствующие взгляды. Я знаю, здесь мое место.

5 октября 1990 г. Где-то в Джорджии: Большая луна над реками, которые мы пересекаем. На дорогах полно об¬ломков и печали, по радио меняется старая музыка. Мои ру¬ки пахнут бензином. Женщина в забегаловке сказала, что все служащие или анонимные алкоголики, или анонимные наркоманы, или просто «торчки». Сколько раз уже на этой дороге? Станция за станцией, до изнеможения. Давай быст¬рее и дальше, чтобы не было времени оглядываться. Чтобы не видеть, как от тебя отпадают и разбиваются кусочки. Тре¬скучий голос по телефону усиливает расстояние. Ухом к трубке, чтобы лишь наполовину слышать голос из другого мира. Мира, не подсевшего на движение. Пролетают мили, разглядываешь трещины у себя на руках. Дышишь бензином, все глубже проваливаешься в себя. Сегодня вечером по FM был Рой Орбисон. «О, красотка» больше ничего не значит для меня. Она кончилась за пятьдесят тысяч миль отсюда. Стоянка грузовиков возле реки с красивым индейским на¬званием. Мужик внутри чинит рации и рассказывает анек¬доты собравшимся водителям, а те наблюдают, как он рабо¬тает за своим складным столиком. Кантри-музыка, черствые фонари, сухой воздух. После - на летящей дороге, отчаян¬ной смертельной артерии. Я смотрю, как мимо с грохотом проносятся «Рыцари Дороги». Вознеслись в своих безумных кабинках, отгородились стеклом и металлом. Окутаны дох¬лыми насекомыми и птичьей кровью. Я вижу хвостовые ог¬ни уезжающего грузовика, на заднем борту надпись НА ВСЮ НОЧ. Мы все подохнем здесь - проездом.

9 октября 1990 г. Тусон, Аризона: Человек с татуи¬ровкой свастики на груди помог нам затащить аппаратуру в говенный клуб.

— Я рад, что у ваших ребят мало аппаратуры. Вот затащу ваше барахло и пойду домой, где мне снова отсосут. Тут раньше был такой поганенький барчик, где играли кантри-энд-вестерн. Сюда никто никогда не ходил. Юго-Восток весь исполнен тоски. Солнце садится так долго. Кажется, оно висит без движения, окрашивая все вокруг глубокой и гулкой печалью. Оплакивает землю перед тем, как окончательно исчезнуть из виду. Катимся по 10-й Запад¬ной трассе, и каждый город - как город-призрак. Словно их построили, чтобы можно было уехать. Так много тупиков. Жара парализует, держит все в своих тисках. У этих засран¬цев взгляды каменные, зажимают тебя в клещи. Глядят пря¬мо сквозь тебя так, как сквозь тебя смотрела бы жаркая жи¬вая ночь в пустыне. Толстый тип вваливается в раздевалку.

— Да, снаружи все мертвяк. Мертвее, чем в преисподней. Так же мертво как тогда, когда здесь играли «John Doe»... Пьют, курят, разбивают костяшки, срок, татуировки, выби¬тые зубы, мотоциклы, бедность и насилие. Выпотрошенная сверкающая американская мечта опрокинулась на бок. Оазис давно пересох. Здесь так много печали, среди рас¬ползшихся песков и кактусов. Осталось меньше часа, и мы выйдем на сцену пробивать электричеством эту пустую пус¬тынную ночь.

29 октября 1990 г. Литэм, Нью-Йорк: В холодном пивном амбаре. Войдя, сразу увидели этот здоровенный ба¬рьер перед сценой. Мы спросили у человека, нельзя ли его передвинуть. Парень ответил, что нет, потому что он не пус¬кает публику на сцену, а ребятишкам так только лучше, по¬скольку вышибалы колотят их почем зря при первом удоб¬ном случае, и по-другому нельзя. Амбар стоит на небольшом шоссе где-то в глухомани. Вчера вечером здесь играл «Danzig», пришли всего несколько сот человек. Это место напоминает мне те, где я играл с «Black Flag». Холодные комнаты неизвестно где, набитые мерзкими, обдолбанными, матерыми обсосами. Здесь везде холодно. Туалеты не рабо¬тают. Стены испещрены ублюдочными выплесками сексу¬альной фрустрации. В таком месте поневоле начинаешь ску¬чать по своей девушке, если она у тебя есть. Начинаешь думать о своей комнате дома и хочешь оказаться там немед¬ленно. Проведешь здесь три-четыре вечера подряд, и часть тебя отомрет. Будто когда-то вообще мог надеяться переве¬сти тоску и депрессию, которые испускает такое место. Я ни¬когда не мог понять, чем меня притягивают такие места. Мо¬жет, потому, что они настолько далеки от этого мира, что мне кажется, я могу дышать. В таком месте я понимаю, каков расклад, я знаю свое место. В нем есть цель и боль. Без дви¬жения, давления и противостояния жизнь - позорище.

19 июня 1991 г. 8.28 вечера, Лос-Анджелес, Ка¬лифорния: Морская болезнь. Совсем прихватило. Я не¬сколько дней как дома и не хочу больше никого из них ви¬деть. Звонит телефон, и это пытка. Смысл есть лишь в одном - вернуться туда, где хоть что-нибудь может про¬изойти. Европейские гастроли прошли неплохо. Мне там хо¬рошо. А здесь меня достают голоса. Я не могу с ними. Сего¬дня позвонил парень из группы «Pantera». Где он откопал мой номер, понятия не имею. Какого хера я беспокоюсь? Как-то пришлось давать два интервью в день. Мне будто зу¬бы выдирали. Никогда раньше не было так плохо. Телефон стал врагом. Я ною, как ребенок, но, блядь, именно таково мне сейчас.

Наступила ночь, и я слушаю Сонни Роллинза и Колтрейна. Постепенно становится лучше. Я медленно собираю себя по кусочкам, и мне уже не хочется мчаться по автобану со ско¬ростью 150 км в час. От морской болезни тебя шкивает туда и сюда. Слова при ней выходят странные и перекосоебленные. При ней я не могу с реальностью тех людей, которые не ездят по 600 км в день. Если вы так не делаете, то не пойме¬те того, кто делает, и наоборот.

Давайте не будем разговаривать при встрече. Можно кивать и объясняться жестами. Нет нужды в словах, улыбках или вопросах. Жизнь проходит так или иначе. Всё проходит.

ПОСМОТРИ, КАК ВЗРОСЛЫЙ ПЛАЧЕТ

Здесь собраны записи 1988-1991 годов. Довольно

тяжелый материал. То, что я пишу, всегда отражает то,

что меня окружает в это время. В те дни у меня было

много нагрузки и стрессов - нужно было поддерживать

и группу, и книжное издательство. Писать для меня

тогда было - как прострачивать шов, который

уберег бы меня от взрыва.

Нахуй

Жизнь - позорище

Каждый вздох грозит спустить с тебя штаны

Вранье громоздится непристойными кучами

И я поневоле думаю о покойнике

Который повесился у себя дома на шнуре

Записка у него в кармане гласит:

Я остановился, но это не остановило меня

Я не собираюсь стареть

Я не люблю эту кучу

Я остановлюсь

Но это не остановит меня

Слова языка выпадают у меня изо рта

Ритуальная привычка

Любовь ненавидит

Правда лжет

Бля бля бля

Подходящие методы пытки

Наслаиваются накапливаются набиваются во все поры

Пока ты не вынужден встать с собой рядом

На полусогнутых

А клоунские рожи щерятся

Нет ни движения, ни противостоянья

И нет моей руки на глотке жизни, что будет давить

Выжимать определение из этого нездорового смятенья

Жизнь - это оскорбление

Так на хуй ее

Я тащу ее по следу тлеющих углей

И я не хочу слышать о том

Что, по-твоему, ты олицетворяешь

Потому что это ничто

Мебель, ящики, костры, списки

Труппа съемщиков

Объятье, поцелуй, долгий взгляд

Падает на пол коридора смертников

Жизнь есть позорище

...

Некоторые вещи слишком позорны

Я бы никогда тебе сказать не мог

Я б никому сказать не смог

Как много я думаю о тебе

И как мне это страшно

Каждое утро, когда разжимаются челюсти бессонницы

Смотрю на твою карточку

Я думаю о твоей болезненной робости

Твоей разрушенной уверенности в себе

Твоей невероятной красоте

Как меня тянет к тебе

...

Ты причина того, что я не всегда хочу умереть

Когда я с тобой, жизнь стоит того, чтобы жить

Вдали от тебя мне странно и больно

Когда я смотрю в твои глаза

Я вижу как жестоко жизнь обошлась с тобой

Хорошо, если ты упадешь

Я подхвачу тебя

Тот, кто захочет тебя обидеть

Должен сначала убить меня

Я никогда не смогу вколотить слова в строки

Равные скорости твоего присутствия

...

Я никогда не дам тебе понять, как ты ранишь меня

Нет, я никогда не скажу тебе

Последние несколько месяцев загнали меня в себя

Тебя забыть нелегко

Время меня лечит

Я держу свои чувства в себе, помогает

Я не понимаю тебя или таких как ты

Я прекратил себя курочить

Я больше не могу сносить побои

...

В мертвые часы

Сидишь в моей комнате

Закрыв лицо правой рукой

Играет музыка

Ты думаешь о нем

О его руках в твоих волосах

О том, как он закрывает глаза

От запаха твоей кожи

О своем дыхании на его шее

...

Когда она

Вдали

Я вижу, как пытаюсь удержать ее

Я никогда не ведал такой боли

...

Когда ты сойдешь с ума не будет ничего

Когда ты сойдешь с ума не будет никого

Ничто не обнимет тебя

Никто не полюбит тебя

Никто с тобой не заговорит

Но это неважно

Неважно, если стены серы

А время поло и одиноко

И проходит свистя и шипя, словно ветер в высоких

травах

Пожимаю плечами и смеюсь на пути к смерти

Я не знал ни мгновенья настоящей жизни

Смотри, как я бегу, бездумно и бесцельно

Вперед

...

Если бы я думал что это поможет

Я бы остался с тобой, сколько нужно

Я показал бы тебе кое-что другое

Не то, о чем я всегда говорил тебе правду

Как сейчас

Я принял все, что мог

Твоя пустота швырнула меня в глубокую яму

Мне бы лучше сейчас тебя ненавидеть, я знаю

Но не могу

Я пытаюсь, но по-прежнему думаю о тебе одинокой

Ты как осколки стекла на полу

Трудно с твоей перевернутой яростью

Удачи тебе

...

Мое одиночество так велико, что переросло меня

Бредет со мной - бредет пустыня в ногу

Иногда наши плечи соприкасаются

Словно зубы вгрызаются в мою плоть

Новый неведомый провал пустыни открылся предо

мной

...

Если ты хочешь сделать больно им и их еще не

родившимся детям

Всегда говори им правду

Встретившись

Заглядывай им поглубже в глаза

Возьми тех, кто хочет властвовать тобой

И обрати игру против них

Не давай им никакой пощады

Уверься, что ты рассказал им всё о крови и боли

Пусть говорят, что хотят

Ты сам способен вызвать их реакцию

Отныне всё здесь - кровь и смерть

Тебе не придется долго ждать

...

Сделать шаг в эту огромную опустошающуюся пустыню

Это залитое светом, наполненное надеждами

пространство

Этот космос, что сводит нас к правде

Принять этот жизнеподавляющий процесс

Постоянно ебстись со смертью

Выжить в этой бойне, не убив себя

Вот тчк тчк тчк

...

Для меня тени вечно расширяются

Громкость тишины непрерывно возрастает

Отделение от себя

Чтобы идти рядом со своим телом

Я слышу их голоса, как ветер в высокой траве

Тьма рвется вперед

...

Если бы я мог, растаял бы в твоих руках

Исчез бы, как десять мертвых языков

Я б не сопротивлялся

Я бы не лгал тебе

Не думаю что смог бы еще лгать

Я слишком стар для этих юношеских штучек

Я хочу полюбить кого-то, пока не сдох

Поспеши

Осталось уже недолго

...

Мы только жрем, дрыхнем и не знаем, чем платить за

жилье

Где-то есть настоящая жизнь

И те кто живет ею

А как же остальные

Парализованные телевидением и полицейскими

захватами

Увы

Жизнь расширяет и наращивает дистанцию

...

Одиночество, порождаемое миром

Мы не даем ему остановиться всю ночь напролет

Ожидая тупого мгновенья, или множества тупых

мгновений

Чтобы ускользнуть от боли

В эти неподвижные безмолвные ночи я чувствую его сокрушающее колесо

Есть ли в мире кто-нибудь, кого я могу узнать?

Я устал от того, что настолько знаю себя

...

Я неуязвим

Слишком измотан, чтобы замечать что-то

Слишком параноик, чтобы спать или слишком долго

удивляться

Слишком унижен и замкнут, чтобы помочь себе

Реальная жизнь с этим не сравнится

...

Любовь исцеляет рубцы, оставленные любовью

Мы все лицемеры

Отчаянно ищем

Пока наша способность чаровать

Не начинает отнимать слишком много сил

Или не исчезает, к нашему ужасу

Мы умираем, пытаясь поразить друг друга

Лучше б меня почтила молния

...

Мне нравится мой мир

Сейчас я способен вытерпеть только его

Подступишь слишком близко - и тебя уволокут на дно

Они ебут мне мозг

Иду в магазин и вынужден это слушать

Это нескончаемая трагедия

Наступила ночь но

Ни одного выстрела

Хорошо бы, солнце взяло выходной

И оставило меня в темноте хоть ненадолго

Чтобы я излечился

И попробовал понять, почему у меня все наперекосяк

...

У меня мания документации

Я должен записывать каждую капельку

У меня хорошее оборудование

Я пропускаю немного

Это болезнь

Одержимость презрением к жизни

Для жизни нам всем нужна болезнь

Способ показать свой страх смерти

У меня зафиксировано много часов разговоров

Целые страницы слов в каталажке

Видеопленки двойной жизни

Вечного срока

Не попадайте в это место

...

Все это важно и бессмысленно

Депрессия вгоняет свой автомобиль мне в спину

И чем дальше, тем хуже

Иногда я даже говорю с трудом

А по телефону и вовсе немыслимо

Сегодня вечером пытался поболтать с женщиной

И через полминуты мне захотелось повесить трубку

Через несколько дней начнутся гастроли

Начинай гастроли или убей меня

Сейчас мне уже все равно

...

Не подходи близко

Тебе будет больно

Это все что я умею

Я не могу перевести боль в слова

Которые не вызывают боли

Не говори мне, что любишь меня

А то я стану думать о своей матери

О тысяче разбитых окон

О годах подавленных криков в подушку

Столько ненависти, что хрустят ребра

Я проложу в глазах мили расстояний

Я вгоню безмолвие в свой мозг

Что угодно, лишь бы удрать

Уходи прочь, и чем быстрей, тем лучше

Никогда больше не говори обо мне или со мной

Слишком поздно

Для всего этого

Смерть - единственная тень на моей дороге

...

Мужчины его обнимали

Женщины просили пойти с ними домой

Деньги так и сыпались

Он был так одинок, что хоть плачь

Если бы знали, как он живет, расхохотались бы

Иногда все это казалось ему наказанием

Ни за что не спастись от унизительного

родительского ада

Хоть те уже умерли

Теперь ему платят за его самоунижение

Его все время от себя тошнит

Во имя истины

Одиночество и отчуждение душат его

Он говорит людям: живите

Он говорит себе: умри

...

Я живу за стеной шрамов

Страшных шрамов

Редких рубцов

Я не люблю думать о себе

Хотя мне нравится поднимать тяжести

Мне нравится чувствовать боль

И ничего больше

Я спасен от своего сознания

Ночи опять наполнены болью

Я ничего не могу сделать с этой болью

Плохо мне

За стеной рубцов

Я туго подрублен

И не хочу, чтобы они меня знали

Я говорю им все, и ничего не остается

Эту роль я приберег для себя

Наверное, чем глубже я ныряю в эту боль

Тем лучше я справлюсь с ней

Вот так я ненавижу эту дрянь

...

100 женщин бросили меня сегодня ночью

И я не слишком хорошо это выдержал

Пинал себя за то, что так случилось

Пинал себя за то, что все зашло так далеко

Я потерял себя в перетасовках

А теперь в комнате холодно

Вдруг наступила ночь субботы

И никакого волшебства тут нет

Выходить на улицу слишком опасно

Не вру

Я горжусь, что я самый одинокий человек на свете

Проклятье

...

19 декабря 1991 года

Кончилась часть моей жизни

Убили моего лучшего друга

Прямо у меня на крыльце

Он никого не обижал

Человек который выстрелил ему в лицо

Так и не узнал, как его зовут

А я все еще жив

Ну, как бы

Но отныне

Моя жизнь ебнулась, идет без цели

Без вдохновения

Маска с которой я умру

...

Когда темнеет, я жду чего-то ужасного

Наверно, кто-то будет в меня стрелять всю

оставшуюся жизнь

Как в сериях телеспектакля

Кошмары приносят мне прямо к двери

Приходит темнота, и я жду больше ужаса

Наверно, мы останемся друзьями на всю жизнь

Я плаваю в мешке с убоиной

Все провоняло мясом

Каждый - убийца

Вот я смотрю на них всех

Ловлю их взгляд

Даю понять им, что убью их в ответ

Один взгляд - и они понимают, о чем я

Я запираю за собой дверь

И мне хочется напасть на все, что движется

Я знаю, каковы сейчас люди

Забирают у тебя деньги

Разбивают тебе сердце

Или вообще пытаются тебя убить

Вот я гуляю по улицам, как тайный зверь

И некоторые меня знают

Но не все

Тому, кто сцепится со мной

Я вырву глотку

Он вообще не поймет, с кем связался

Я живу на задворках человечества

Я исшрамлен на всю жизнь

Вот все, что это для меня

Время, оставшееся здесь

Время, потраченное на прогулки в городской грязи

Вдохи и выдохи, заточка зубов

В ожиданье чего-то ужасного снова

...

От каждого медленного танца замирал дух

Прибивал мое сердце к стене

Я верил каждой медленной песне

Меня пьянили запах и движенье

Каждая немного разбивала мне сердце

А теперь не осталось ничего, кроме горечи познания

Утомления от того, что все это видел

Лужа крови в грязи

Реальное время начало кончаться

А дальше - все легенда

...

Сыщики обшаривали мою квартиру много часов

А я сидел в свинарнике

И узнал об этом лишь позднее

Они рылись в продуктах на кухне

Я вернулся домой, а там все перевернули

Все крыльцо в крови моего ближайшего друга

Они ищут то, за что нас можно замести

Эти говнюки прошерстили даже чердак

Им интересно, почему у меня так много кассет

Говорит со мной, внушая, будто он мне друг

Я смотрю на него и знаю: он думает, я подонок

Если я уступлю этим говнюкам хоть что-нибудь, они

победят

Сами знаете

В мире так много говнюков

Что поразительно, как вообще в нем могут жить люди

Свиньи спрашивали, не гомики ли мы с Джо

И испытали такое облегчение, обнаружив, что нет

Е6 твою мать, свинья

Будто я должен тебе что-то доказывать

Даже представить себе не могу более ебнутой

ситуации

Теперь я вынужден все время разговаривать с этими

засранцами

И они еще расспрашивают обо мне других

Будто я что-то замышляю

Я у них что - подозреваемый?

Не-ет, но они - точно свиньи

...

Джо, видел бы ты, что он тебе трындят таблоиды

Они просто в восторге от того

Что твой отец был женат на сучке из «Ангелов

Чарли»

Пишут о ее горе

Что вы были так близки

Типа вы все время тусовались вместе

Как тебе было 29 и ты играл в «Black Flag»

Один из дерьмовых дружков твоего отца врал

И нес какую-то херню

В «Инкуайрере» ты выглядел здорово

Отличные снимки где ты и эта, как, блядь, ее там звали

Я видел ее на поминках по тебе

Хотелось плюнуть ей в рожу

Твой отец устроил их в «Гаццарри»

Все его друзья из анонимных алкоголиков там были

После того, как вся эта липовая публика, которая

тебя не знала

Высказалась и поздравила себя с хорошим

выступлением

Отговорила всю эту херню о боге и анонимных

алкоголиках

Твой отец встал в конце очереди

Чтобы они могли подходить и беседовать с ним

Твоя мать никого там не знала

Просто стояла в сторонке

Со своим мужем и твоей сводной сестренкой

Они не привыкли к голливудской тошноте

Это было мерзко

После этого мы пошли посмотреть на твое тело

А твой отец не пошел

И на похороны тоже не пошел

Не знаю почему

Может, потому что там слишком много людей

Слишком занятых собственным горем

Чтобы сочувствовать еще и его

Мне тебя не хватает, старик

Смотрю на твои фотографии не могу смириться

Вчера мне хотелось забраться в фотографии и

остаться с тобой

В последнее время я много думал о том, чтобы

сдохнуть самому

Жить без тебя - довольно скучно

Я должен сказать тебе, Джо

Я делал все для тебя

Я надеялся, что если я вырвусь отсюда и сделаю

что-то хорошее

Ты увидишь, что можно сделать что-то великолепное

Как я сказал тебе вечером перед тем, как ты умер

У тебя огромный талант

Потому что ты не лгал

Я восхищаюсь этой правдой

Ты будешь вдохновлять меня всю оставшуюся жизнь

Теперь я вижу, что ее, быть может, осталось не так

уж много

Этот говнюк уничтожил тебя быстрее

Чем можно выключить свет

Когда я смотрел на тебя - ты лежал на тележке

С дыркой от пули в виске

Залепленной воском гробовщика

На пороховые ожоги у тебя на лице

Как храбро с твоей стороны быть таким мертвым

Быть тем, чего мы боимся больше всего

И вот ты отколол этот номер, такой пустяк

И даже слегка ухмыляешься

Но ты весь холодный и пахнешь формальдегидом

Так трудно было уйти из комнаты, где ты лежал

С третьего раза, кажется, получилось

Я все время возвращался сказать тебе что-то еще

Казалось, все мало

Никогда не будет достаточно

Прошу, приснись мне поскорей

Мне так тебя не хватает

Мой дорогой друг

...

До 1992 года осталась пара часов

Я остановился у кого-то дома

Мне почти 31

Все мои вещи - на складе

Я один и собираюсь оставаться им дальше

Взывать к более нежной натуре женщин -

Сплошная трата времени

Как смешно

Мерзейшие проклятые людишки в моей жизни

Я одинок в целом мире, и ничто этого не изменит

Мое одиночество жжет меня изнутри

Ну и пускай, потому что

Я один из никого

Никогда мой путь не был мне так ясен

Смерть вырвала почти все слова из моей речи

Слова - болезнь

Действие - лекарство от нее

Смерть шла со мной весь год

Говорила со мной в ночи

Я отвечал ей бессонницей

Мои глаза жестко блестят от паранойи

Я мешаю хохот с яростью

Действенность с отчуждением

Красоту с неистовством

Восходящее солнце - мой немой боевой клич

Изнеможение - моя победа

Смерть - моя мера себя

Я не признаю ни ровни, ни союзника

Я понимаю: Смерть - мой повелитель

И определение абсолютной власти

Мой путь ясен и лежит передо мной

Ветер свистит в ушах

Я мечтаю о пустых просторах пустыни

И иду дальше

ТЕПЕРЬ ГЛЯДИ, КАК ПОДЫХАЕТ

В конце декабря 1991 года моего близкого друга Джо Коула

застрелили два грабителя, напавшие на нас

прямо на крыльце моего дома в Венеции, штат

Калифорния. Как и всегда, оставалось совсем немного

до начала долгих гастролей. Через несколько недель

после того, как это случилось, я начал серию живых

концертов, в которую вошло больше 160 выступлений

до конца ноября 1992 года. Я взял свою утрату

с собой в дорогу и постарался справиться с ней.

Горе, изнеможение, шок, рок и ролл.