Мое последнее лето.Журнал Юность№.1988 год

- Открылась выставка на Кузнецком. Авангардисты. Они замечательные...
- Кто-кто, а они и вправду замечательные. Мы тут ходили на “Звуки Му”, и они там были, все прикинутые, и каждый в своем имидже. Приятно, что это есть хотя бы внешне. Ой, Фенька, мне там один ужасно понравился!
- Эх, и мне тоже!
- Тебе какой?
- А ты опиши сначала, какой тебе!
- Ну, одет под 50-е годы, высокий, светлые глаза, ну, волосы - назад, с внешностью... знаешь, советского разведчика того времени...
- ...и пальто длинное, тоже годов 50-х...
- Да!!! Кто это?
- Не знаю, тот ли, но если тот, то - Коля Филатов.
- Вот так, Инчик, как в старые добрые времена, мы с тобой влюбляемся в одного, иначе и быть не может, все меняется, но наши с тобой вкусы остаются.
- Да уж, завидное постоянство. Только я-то в него не влюблена, я ж мужа люблю, а этот просто классный...
- Так я ж тоже! Вот! Десятого ЕГО однодневка, пойдем и все выясним! А выяснить есть что - вот что.
Позавчера открылась выставка на Кузнецком - 17-ая Молодежная. “Молодых художников Москвы. Мы со Шварциком за день до сего “исторического” события решили испить кофе в Доме художника. У ворот МАРХИ встречаем Катю Микульскую с Антошей и Зайделя, направляющихся туда же. А там все вешают, ставят, клеят. Художницы колдуют вокруг картонных манекенов, прикрепляя яркие клипсы к их черным, плоским головам.
У входа в кафе висит огромная картина, и на ее фоне возникает еще одна - человек в красном свитере и черных галифе. Все кидаются к нему с воплями и поцелуями: доходит очередь и до меня.
- Коля, ты, по-моему, единственный, кто так на картине расписался: Филатов! - сразу видно. А как называется сие произведение? - говорит Антоша.
- “Марионетка”; впрочем, придут умные дяди и тети-искусствоведы и все объяснят. Пошли лучше кофе пить, я уже очередь занял.
Заказывая десятую чашку, Коля наконец: “Ага, вспомнил, где виделись”. - “Ага (это уже я “вспомнила”), у Бажанова в мастерской, на концерте “Алисы”. У тебя еще болела голова, и Шварцик кормила тебя анальгином”. - “Только не помню, как зовут ”.- “А мы и не представлены. Светлана...” - “Можно и Фенечка!” - радостно вопит Шварцик, и мы наконец-то садимся за стол.
Хочется курить, но у всех, как назло, либо “Астра”, либо “Легерос”, Поймав мой жаждущий никотина взгляд, Коля с очаровательным львовским прононсом, кажущимся еще более очаровательным в красно-черно-галифешном антураже, как цветок, протягивает мне сигарету:
- Барышням исключительно с фильтром!
Курим, болтаем. Но вот бычок потушен в кофейном блюдце и я спешу в ЦДЛ на “Плюмбум”, а Шварцик-маленький к Шварцу-большому.
В лучших традициях Принстона и Йеля (я-то это по Фицу* знаю, а вот он, наверное, по “Детскому саду”?**), Коля вылетает за ними на улицу, и происходит трогательный обмен телефонами.
Вот как оно бывает:
- Я же забыл телефон спросить - если завтра будут трудности с пригласительными... позвоню...
- Ну, записывай, раз трудности,- я и диктую свой номер.
- И мой запиши, на всякий случай, - говорит Шварцик.
Может быть, он и смотрел бы нам вслед гораздо дольше... но уже и так посинел от холода.
Народищу тьма-тьмущая, картин не видно из-за людей. В буфете Машка Пастухова, красивая, светская, об авангардистах пишет.
- Нико-о-ола, ну посиди с нами, поговори!
- Пардон, не могу. Коля, пойдем, поможешь “стены” ставить.
- Никола, ну дай же с девушками пообщаться, - говорит Kоля, усаживаясь между мной и Шварциком. Обговорив всё и всех, решили ехать в гости к Полине. Пошли в “сороковой”. К Полине далеко, куда поближе? Опять на Кузнецкий. А там все “стены” таскают...
В конце концов, мы оказались в мастерской у Лени Бажанова.
“Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз!” - песня вечера. Модный Никола, утопая в огромном кресле, при первых аккордах вскочил и стал прыгать, а Шварцик в ритме танго с Жорой, открывая двери мастерской, вываливались на улицу. Все почти разошлись. Жора показывал комиксы, Гоша хихикал, а мы со Шварцом курили с ”БТ”. (“Делать было нечего, дело было вечером: кто на лавочке сидел, кто на улицу глядел, Толя пел, Борис молчал, Николай ногой качал”.)
В метро, на проспекте Маркса, Коля и Гоша раскланялись, касаясь полами огромных пальто и своими цветными шарфами пола. А мы со Шварциком умчались в туннель, на последней электричке.
“И вот а-апять убежа-ала пасле-едняя электри-ичка...
Мы с та-абою вме-есте встре-етим де-ень ра-аждения за-ари-м. КАК ПРЕ-ЕКРА-А-СЕ-ЕН ЭТА-АТ МИ-ИР, ПАСМАТРИ-И!!! ”

30 ноября, Sunday. 86.

Ещё неделю назад звонит Полинка.
- Ой, Фенечка, выпить хочешь?
- А что? У тебя есть?
- Приходи 29-го ко мне на свадьбу.
- Как? Уже!
Свадьба у Богдана в Мастерской. Было много народу, много вина, сигарет, красивых кресел, картин. Полина в каком-то немыслимом платье цвета цикламена. И Богдан в тельняшке. Посмотрев на красивую Полину, я решила почему-то, что одной свадьбой она не отделается. Народ меж собой почти не знаком, все напились и полезли в “космос”, на крышу. Там было страшно, холодно, пели песни.
- “ До четырех лет я себя не помню, а потом - ужас. Отец бил брата. Меня не бил, я маленькая была. Потом был Цейлон, где так красиво, что хотелось рисовать, я брала белую бумагу и рисовала, а отец говорил: “Рисуй”, - и давал мне черную бумагу, а на чёрной я не могла нарисовать ничего.
И - Меня воспитывали люди, в основном. На девять лет меня старше, друзья брата. Было всё просто и легко; приносили джинсы в два раза больше меня, “фигня”, “ушьём” - и у меня появились первые джинсы. И лучший подарок был казинаки.
И - Страшно быть. И я всегда этого боялась, но поняла только сейчас. Как ужасно быть на положении любовницы. Боишься всего рядом с любимым человеком, боишься его, утра...
И - За двадцать лет я поменяла три круга общения, три совершенно разных уровня общения, миллион знакомых, и ни одного человека близкого мне по духу. Другого близкого найти не проблема” - и моя случайная знакомая встала и исчезла в другой комнате.

7 декабря, 86.

Сегодня в 6.45 приехали из Ленинграда, там было красиво, дождливо, зонта не было. Как говорит Цапа: “У нас в декабре в Ленинграде начинается финиш. Я в “Прибалтийскую” сегодня хотел к мастеру подстричься поехать, так там такая лу-у-жа, не дошёл”...
Почти Новый год, везде елки горят, а у Гостиного двора стоит огромный Дед Мороз. Первый день я всё по гостям ходила, к Насте зашла. Женя и Анжей всё сидят с гитарой, Никита со съёмок приехал, а Настя такая же, как год назад, только в соседней комнате - маленькая Сонечка, за которой она совершенно не следит. Ульянкина мама ее выговаривает, и правильно делает.
И опять в мастерской у Усика, те же картины, всё так же, и на удивительно уютной кухне желтый абажур над столом. Я бы хотела жить на этой кухне. Мы пили чай, курили “Данхилл”. А на улице за это время сменились декорации: выпал неправдоподобно белый снег, черная вода канала, углы домов и напротив подъезда - старый, тёмно-синий “БМВ”, чуть покрытый снегом, как символ Ульянкиной мастерской и всего этого вечера. Меня положили на кухне и я читала рассказы Гарднера. Жужжал комар.
Утром поехали в гости к Цапе, пили рижский ликер, смотрели “Вог”. Усик с Женюсиком, как всегда п...... про ударное лето в Юрмале, про танцы на стойке бара в ночном ресторане и про всех продинамленных мужиков. Это у них развлечение такое - роковые 17-ти летки выходят навстречу новым приключениям, а когда дело после ужина доходит до разборок, вынимают из сумочек паспорта, лакированным пальчиком - тюк-тюк в год рождения и вопросов больше нет.
А сегодня мы с Майкой сбежали на выставку на Кузнецкий мост. Гарик с БИКАПОнией, молодые поэты: Ерёменко, Парщиков. Был Коля. И бабуля-гардеробщица: “А этот в галифе, он поэт?” - “Нет, бабуль, он художник!” Потом поехали к Полинке в мастерскую, испили чайку, мы Полинку не бросим, хоть она и замужем.

10 декабря. 86.

Сегодня ездила продаваться в “Лесную промышленность”, там обещали красивую жизнь в командировках. Вечером пришли родственники и я сорвалась на Кузнецкий, должна была быть “Мода и живопись” + однодневка Коли Филатова, но ни того, ни другого не было, видимо, выставку поближе к концу решили прикрыть. Но тусовка было всем тусовкам тусовка: не успевала со всеми здороваться. Полинка со Шварцом всё говорили, что любят меня, а Коля не любит, зато “зовёт на флэт”: “Звони, - говорит, - заходи к нам”. И дал бумажку с номером телефона. “Гоша. Коля.” - в лучших традициях-то. Стоял в окружении двух девиц в шубах у своих так и не развёрнутых холстов. Все поехали куда-то в гости, а я домой.

22 декабря. 86.

- “В начале будущего года выйдет альбом ленинградского ансамбля “Аквариум”... Во всяком случае, стихи его руководителя Бориса Гребенщикова отличаются метафоричностью, оригинальностью, парадоксальностью”, - вещает радио.
“Но пока нет твоей любви, мне всегда будет хотеться чего-то ещё”, - поёт Б.Г. “Дайте мне глаз, дайте мне холст, дайте мне стену. В которую можно вбить гвоздь. Завтра вы придете ко мне сами” (во всяком случае, это действительно, парадокс). А я сижу на кухне, где самое уютное место в квартире. Телефона только нет. Не беда! Уют и телефон!
Парадокс?
Парадокс!
В прошлое воскресенье посмотрели в Доме кино два фильма Киры Муратовой. Премьера состоялась через 18 лет. Парадокс? Увы, нет.
И Натали Саррот в Париже, мечтающая посмотреть “Лапшина”. Парадокс?
“Московское время 23 часа 50 минут”. Иду к себе. А я, как пришла, всё ела-ела-ела, ужас, как ела. Теперь сижу и пишу. А в метро меня преследовал запах пирогов с капустой.

28 декабря, воскресенье. 86.

В среду мы со Шварциком пошли к Мессереру на день рождения. Было много выпить, поесть. Мессерер пьяный: “Всё так спонтанно, я специально никого не звал, правда вчера всему курсу сказал...” + ещё человек 20, что было правдой. Грустно и шумно. Потом зашли к Зайделю на Тверской, он там сейчас живет.
- Ты Колю Филатова знаешь? - спрашивает Зайделёчек.
- Не вопрос!
- Ой, у тебя ремень крутой!
Это ещё что! У меня совсем уматной был, Коля всё меня за ремень хватал, по-моему, ему больше всего во мне ремень понравился.
- А он вообще на вещи западает. Мы с ним, когда познакомились, я думал, он гомик: мы сидим, а Коля всё меня за куртку хватает - понравилась.

------------

Не поленилась - посмотрела в тетрадь за прошлый год. Протоколирую с 4 декабря 1985г.

Сижу и тупо в книжку я гляжу. Отнесла в редакцию материал и влюбилась в редактора. Ах! Василий Александрович! Василий Александрович! Вы не должны об этом знать. “Я от себя любовь таю, а от него тем более...” В субботу я случайно встретила в Консе* (* Московская Государственная Консерватория (разг.) и мы пошли в гости к Мессереру - Сашечке. Он такой милый и весёлый ( плоский и зелёный, он ложится на газон и его совсем не видно”, - афоризм старухи Шапокляк). Но, если его и не видно, то уж слышно-то везде. Человек, который, начиная курить сигарету на кухне, тушит бычок на подоконнике гостиной, либо может вернуться опять на кухню, но проделав массу непостижимых телодвижений, при этом что-то рассказывая. Он поведал нам об очередной своей несчастной влюбленности, отпаивал нас. Обледеневших, чаем с коньяком и приглашал в гости. Отогревшись, мы пошли, прыгая в сугробы на Тверском, к Саше Ларину, который был угрюм, суров, но вежлив - и не пил. Шварц сидел в кресле-качалке, покуривая сигаретку и запивая красным вином серый дым, легонько покачивался в полусвете, положив ногу на ногу. Мессерер падал на колени: “Лена, вот хотите... я Вам сейчас буду читать Ахматову? стоя перед вами на коленях? только не при этом свете... Сейчас только баб встречу...”
А потом мы пошли в соседний дом к Саше Бродскому - на день рождения, хоть и не были званы в таком количестве. Там была Felichita и vodka. Мы упали в сугроб на Тверском и Мессерер пригласил нас на Новый год к себе на дачу. А ещё у Шварцика в МАРХИ будет карнавал, возможна тема “Beatles”. И мы решили быть “Мишелями-Мабелями”, “Облади-Обладами, “Hey, Jude’ами" и "Oh, girl’ами”. А я буду “Oh, darling"...
А сегодня Евтушенко у нас на факультете представлял “модного американского” поэта Аллена Гинзберга. Евтушенко красивый и влюбленный в себя самого. Аллен очень странно читал свои стихи по-английски, после русского перевода Евтушенко, играл на каком-то музыкальном инструменте и пел песни.
- Would you like to see my children*,(* Не хотите ли взглянуть на моих детей) - Е. Евтушенко - А. Гинзбергу, садясь в свою черную “Волгу”
- Yes, yes, - через полчаса - ответил Гинзберг, уезжая на белой “Волге” переводчика.
А я стояла и курила, падал снег. Очень хотелось есть и я поехала домой на метро. И, если бы кто-нибудь в вагоне ел банан, я бы его вырвала из рук и съела, поблагодарив.
Да-а! Понравилось мне это дело - дни идут, а ничего не меняется. Итак! Восемьдесят пятый год...

19 декабря, четверг. 85.

Снег, зима, четверг... Жуткий мороз, я хожу в шубе и мне тепло. Мы с Машкой Пастуховой опять не сдали “Б... печать” * (* Большевистская печать. Журфак МГУ). Жаль, что, если в сессию не сдам, - стипендии не будет. Она - стипендия - у меня уже один раз была...эх!
А в ночи я читала Эренбурга. Летопись о войне начинается так: “Стоят невыносимо жаркие дни. Люди одеты по-летнему, и Москва кажется большой дачей...” или “... сидя зимой в Париже..”. Ведь 20-е годы он прожил в Париже, на улице Катанген. И мне вдруг вспомнилось, как мы идем по Кировскому пр-ту в Ленинграде и я приговариваю: “тангенс-котангенс”, “синус-косинус”. Но“тангенс-котангенс” более ритмично. А вокруг осень и листья, и я сдала “Б... печать”. Тут одна моя знакомая в последнее время часто повторяет, что она любит фильмы типа “Анжелика” и жить без них не может. “Вот без Тарковского я бы прожила, а вот без “Анжелики” - нет”. Да, конечно, теперь приходится жить без Тарковского, может у кого на видео есть. А ещё я хочу написать рассказ о старом цирке, который закрыли на долгий ремонт...

1 января 1986.

“Мой мозг прояснили туманы - душа влечётся в примитив”. Новый год начался с легкого похмелья. Тяжкую участь похмельного утра со мной разделил Шварцик. Потрясающая новость: С ЧЕТВЁРТОГО ЗАХОДА Я СДАЛА СВОЙ ХВОСТ ПО “Б... печати”. Мы с Машкой шли по улице Герцена и наступающий Новый год казался нам европейски теплым, мокрым, радостным, жизнь и всё вокруг сразу приобрело цвета, запахи, контрасты. Мы ели оладьи и пили кофе, а по улицам были развешаны яркие афиши нового кинофильма “Как стать счастливым?”
“На карнавале музыка и краски. На карнавале смех и суета”. Моя МАРХИшная Love, наблюдаемая со вздохами издали, автоматически заменилась на другую, из МХАТа, но созерцаемую вблизи. Никита, живет на Сретенке в дворницкой и не звонит. Я страдаю. Ура! Я страдаю! Начинается пора сессии. (см. страдания в летнюю сессию). И никакого итальянского неореализма* (пока). (* Имеется в виду “Соблазненная и покинутая” - фильм Пьетро Джерми.
А сам Новый год был шумен. Весел. Сначала с родителями, а закончилось всё у нашего любимого соседа Мити, с признаниями друг другу в любви с его мамой... Вот! А-ап! И тигры у ног моих сели...

7 января, вторник. 86.

Рождество! Всё-таки настоящая рождественская новогодняя погода бывает по старому стилю. Вчера такой красивый снег был. Я теперь смотрю на снег с точки зрения лопаты, а на дворников, как на родных и близких. Вчера сдала “кыр-тыр-пыр-бур-жур”* (* Критика теории и практики буржуазной журналистики. Журфак МГУ) и пошла под снегом к Полинке. Она меня нарисовала, но опять не я получилась, а какая-то взрослая тетя с волосами.
Звонил Инчик, сказал, что летал в Гурзуф, на один день и на четыре часа. А я опять хочу Никиту найти... Надо у Пети, его соседа телефончик узнать.

11 января, суббота. 86.

“Под звуки джаза в чёрной полумаске...”
Я найду тебя Никита! А, как найду - так сразу разлюблю (потому-то и надо скорее найти). Я ж на самом деле такая замечательная, ну просто прелесть. У меня началась мания величия. Итак! Я ( ну допустим) не самая обаятельная и привлекательная, но девушка с шармом, т.е. с длинным носом). А нос - это самое главное. И волосы у меня длинные и густые. Хотя волосы - это не самое главное (см. главное - выше) В общем, внешне так ничего (особливо, когда зубы свои не показываю), но зубы - ерунда, можно и не смеяться. Жизнь - это ведь трагедия, исход которой предрешён, так, что уж тут смеяться. В общем, девочка крупненькая... одеваюсь я “со вкусом” (иногда), предпочтителен стиль “элегантная мешковатость”. И никаких-то со мной проблем - не скандальная, не ревнивая, не слишком уж требовательная ( мне бы только “Фолксваген”, да фенечек серебряных побольше...) В общем, как мне говаривала на ухо митина мама: “Ты женщина дорогая...” Но для любимого, возлюбленного Никиты я готова стать бедной-пребедной, “хипком поневоле”. А ещё у меня в квартире много комнат, но это, как уже известно, не есть самое главное. Короче, я просто мечта идиота ( особенно такого, как Никита), а он придурок, дурак не понимает, какое счастье на него может свалиться в моем лице. Вот и живёт, знать не знает, что счастье уж с ног сбилось, его ищет.
Но путь к счастью всегда тернист и нелегок, так что надо терпеть и твердой, уверенной, но в то же время легкой походкой идти к намеченной цели.

12 января, воскресенье. 86.

Завтра - Новый год! Ещё один! Ура!
А со Шварциком мы сейчас долго и упорно курили по телефону, только петухи под боком не орали - папа лишь в дверь стучал, выражая свое недовольство моими ночными разговорами, да так и не достучался. А ещё у меня пропала перчатка - правая, новая и красивая. Я так расстроилась. Что выпила 4 чашки чая, но от этого легче не стало. Даже мама, жалеючи меня, пообещала новые купить. А я такая странная стала, всё дома сижу, пора с этим заканчивать и завтра устроить загул по поводу не сдачи философии. Я так Шварциков люблю, ну прямо, очень, очень и хочу под Голубой коктебельский торшер.
А еще я хочу быть бабушкой, забирать внука из школы, идти с ним домой по сугробам и дома кормить щами. Но это будет, если вообще когда-нибудь будет, лишь лет через 25, т.е. в 2011 году - году Кота. Так что же это? Через 25 лет мне будет всего 46... Нет, я не такой молодой бабушкой хочу быть, а совсем, самой настоящей. А кайфовая из меня бабулька выйдет. Чудо, а не бабулька! Такая клёвая старушенция, подъезжает на машине к школе и, стряхивая пепел сигареты в открытое окошечко автомобиля, поджидает такого же клёвого внучонка, который - бух - со смехом на заднее сидение...
А пока вот сессию сдаю, ничего не пишу, ни ручкой, ни кистью. “Художник нам изобразил глубокий обморок сирени”. Я всех разлюбила и ни по кому не страдаю, надоело. Впрочем, это неизбежно должно было произойти... Завтра позвоню в редакцию, у меня теперь новая Love, и она, как всегда несчастная, но очень кайфовая. Ja vlublena, mne grustno i svetlo. Вот! Ну, почему у меня все любови безответные? Кого я люблю - меня не любят, кто меня любит - я не люблю. Нет в мире совершенства. Я буду рисовать дождь.
Любит - не любит, плюнет, поцелует. Ночь, сигарета, молчит телефон. “Не надо печали - мы ведь встретились случайно”, - поёт Изабелла Юрьева, а я ей подпеваю.

11 февраля, вторник 86.

Алена позвонила и торжественно сообщила, что собирается замуж за Дурашку. Наконец-то! Полина приехала с гор хромая и красивая. Был день рождения. Пирог с капустой. Звонил наилюбимейший всеми Цпочка - звал в гостечки в Ленинград, но я болею и сижу дома. От этого я расстроилась ещё больше и закурила “Космос”. И тут ко мне пришли Клякса с Наташкой. Клякса, же тэм* (* люблю). Я его с Коктебеля не видела. Человек с какой-то потрясающе доброй энергией. Мне стало так хорошо и спокойно, что даже спать не хочется. “Мы возьмём фотоаппарат и пойдем в зоопарк!” - сказал Клякса и начал писать мой портрет.
А вообще, я злая просто так! Вот! Время - цепь сюрпризов, а Пастернак - гениальный дачник.

12 марта, среда 86.

Читаю Рощина. Прозу. Нравится. Завтра-послезавтра он должен позвонить и я буду брать у него интервью, только диктофон надо раздобыть. А вообще, наступили какие-то бесполезные дни. Ходили с Майкой в воскресенье рисовать. У меня вышел некрасивый этюд, я его замазала и расстроилась на оставшуюся часть дня. А вообще, всё ерунда - хочу рисую, хочу шью, клею, режу, мажу, играю. Никак не могу собраться и начать свой “сказочный” диплом (тема - киносказка). Оказывается, и сказки имеют кучу законов, кроме чуда. А разве сказочник..? Да, именно так: кладет перед собой таблицу классификации сказок и решает: “А напишу-ка я сказку про золотую рыбку”. Смотрит в таблицу - ага, рыбы - животные. Итак, сказка о животных.
Маразм! Сказка пишется добрым сердцем и чернилами. Всё - с завтра буду “красивой”. А толку-то? А просто так, красивой без толку. Мы возьмем фотоаппарат и пойдем в зоопарк. А Клякса будет менять гамму портрета - наконец-то. Рощин долго и упорно меня “динамит.”

11 апреля. Пятница 86.

Каждый семестр у нас на факультете появляется объявление об очередном наборе в театральную студию, где каждый раз новый режиссер. На этот раз излишняя любовь нашего факультета к театру вылилась для нас с Майкой в знакомство с режиссером и его братом, Максом, с которым мы завтра идем на юбилей театра-студии “У Никитских ворот”. У Майки очередной “театральный роман”. “Трагические нотки в раннем творчестве”, - как сказала Машка Пастухова про безответно влюбленного в меня юного музыканта. А ещё я пишу диплом. Рощин отредактировал моё интервью и вечерним самолетом - в Ялту, как Чехов.

29 апреля, вторник. 86.

Второй день мы с Маринкой доводим бабусек из домкиношной библиотеки. Они смотрят на нас, как на Не-членов Союза кинематографистов, но аккуратненько приносят книжечки и бесчисленные номера “Искусство кино”. А в субботу на Старом-Новом Арбате было как-то по курортному жарко. Мы с Майкой ходили, бродили, щурясь от солнца, а потом зашли ко мне и поехали к Максу на дачу. Леша на глазах у изумленных соседей - обитателей нашего подъезда, высыпавших на улицу погреться на солнышке, вписался на бешеной скорости в арку, небрежно поворачивая руль левой рукой. Майка про себя сказала : “А-ага” и уже не захотела ехать домой, куда упорно собиралась... На даче должен был быть приятель с ключами, но ни того, ни другого не было. Тогда Лёшка изящно выставил стеклышко на веранде и взломал железную дверь на кухню, где находились ключи от всех остальных комнат. Майка дважды про себя отметила Лёшу и стала варить гречневую кашу, так как мой рефрен “Я хочу есть” уже всех достал.

21 мая, среда 86.

Наконец-то, защитила диплом. Поставили мне, гады, четвёрку, я на них обиделась. Но дома мы пили шампанское и поздравляли мою бывшую до недавнего времени безработной, сестрицу Ляльку с новой работой в ВААПе. Правда, вставать в 7 утра. А я ничего не делаю - на улице прекрасный дождь, совсем уже лето. Звонила Машка Пастухова: “Всё я знаю, всё мне доложили - диплом защитила отлично, Вартанов в соплях от восторга и жених с цветами...”

2 июня, понедельник 86.

Уже полетел тополиный пух, который “раздражает аллергиков и домохозяек”. Но поскольку я ни то, ни другое, он мне кажется прекрасно-новогодним... На днях мы смотрели “Записки мертвого человека” Лопушанского. Но ещё мы не просто смотрели фильм - мы были в Доме Кино. Встретили там всех знакомых, которые очень официально друг с другом здоровались. Противно. На следующий день отвезла “Рощина” в “Московский комсомолец”.

28 июня. 86. Коктебель.

“Зачем сижу до полуночи” - из репертуара вагона плацкарта “Москва - Феодоссия”. А ехали мы очень смешно - на верхних полках у нас поселились очаровательные восьмиклашки (любимый возраст), которые с нами всячески заигрывали. По этому поводу мы установили твердые возрастные рамки: “Не младше 23-х и не старше 40-ка”. Но здесь таковых по-моему не имеется. Целый день я спала, а после 12 начинается жизнь. Сигарет нет. Майка стала антиникотинщицей. Сегодня мы устроили вылазку на рынок и зашли к тёте Ляле. Дом пустой, никто там ещё не живёт, во всех комнатах “пиздоптички пищат, да охарики бегают”. И кошка Марцепан (Мурка). А “доброкачественный секс” Ляля забелила. “Да тут все приезжают, смотрят, да смеются, вот Сашкин брат приехал, так ходил всё ухмылялся, а потом милиция с обходом пришла, кто, - говорят - написал? Да я что ль прямо? Я вообще не знаю, что это такое, вот и забелила. Ты мне скажи, хоть, сто это такое - секс-то? Мы пили брагу лялиного изготовления. “Ну, значит так, килограммов десять песку, полкило дрожжей и в бидон, как у меня, так литров на 20 ”, - объясняла Ляля свой рецепт. Шёл солнечный дождь, мы сидели на кухне, курили “Приму”, пили кисловатый напиток. “Ну, ещё по стаканчику” - и Ляля исчезала в недрах кухни, вынося пол литровую банку с брагой. А как будто и года не было, такой родной наш дом, весь увитый цветущим плющом и множеством кривых неровных каменных лестниц без перилл. Бесчисленное количество комнат с жильцами, которые оказывались давно или недавно знакомыми и постоянно ходили друг другу в гости, путаясь в бесконечных ступеньках и цветах. А на заднем дворе жил белый индюк, священный белый индюк, хранитель очага. У него было большое зеркало, в которое он кокетливо смотрелся, при этом как-то довольно урча, и все его оберегали и никогда не обижали. Иногда по ночам, когда мы со Щварцом курили на лавочке и смотрели на огромные звёзды, он тихо прогуливался по закоулкам зелёного дворика, как бы проверяя свои владения. А однажды утром я увидела под кустом перо белого индюка и спрятала его где-то на дне сумки, и в Новый год подарила Шварцику... А собака, которая ночью по-человечьи выла, была, оказывается привязана проволокой к какому-то столбу соседской ограды и разодрала себе шею в кровь. Ее все любят и от жалости кормят, а на кровавую шею смотреть бояться. Она как-то ночью заглянула ко мне в комнату, когда я была одна, задыхаясь обнюхала сумку и исчезла. Я тоже ее боялась.
А голубой торшер, который всегда было видно ещё за три дома до Ляли и казалось, что он подключен к ярким электрическим звёздам, теперь стоял потухший наверху, в бывшей комнате Щварцов, а Шварцы в Москве. Как-то непривычно и даже чуть-чуть обидно, что я здесь, когда никого нет. Коктебель непривычно тихий, спокойный и в этом его июньская прелесть. Но еще прелестнее было бы вдруг - сейчас - начался август: Клякса с гитарой, Лешка с французскими балладами, красивая Ульянка в немыслимо летних нарядах, любимый Цапусик с Мишусиком, Полинка с рисунками... но нет, вечерами лишь украинские поэты претендуют на бомонд, а может и не претендуют вовсе - просто немного грустно.

День третий.

Солнце вышло из-за туч, потому что ты могуч. Читаю Фицджеральда. Эмори Блейн пока слагает стихи про викторианцев. То ли перевод плохой, то ли стихи - у меня всё просто, по этому поводу мы сегодня целый день загорали. “Я хочу загорать, я хочу загореть...”* (* песня (Гурзуф). Дальше слов нет.)
Красок нет и нет художников с холстами, только чистые белые листы альбома.

День седьмой, 3 июля. 86.

Происходит что-то странное и совсем не коктебельское. Сижу на балконе в плеере и слушаю “Daire Straits Live-85”, музыку прошлогоднего Голубого торшера и того лета.
А вчера мальчик Юрочка - 14 лет (см. выше “строгие возрастные рамки”) катал меня на мопеде - ощущений масса. Я загорела. Второй вечер мы попиваем новосветское шампанское. А “Daire Straits" всё "Once upon a time in the west". А Коктебель - он июльский, июльский. Темно и страшно. На полк лежит мочалка, а воды горячей нет. Вода лишь в море ночью теплая, купалась только что я. Сегодня был славный, весёлый день, как яркий надувной мяч, которым дети играют в воде. А у Мишечки в прошлом году был плеер и мы как-то возвращались с моря, уходя от утреннего восходящего солнца. И шли ещё по не проснувшемуся ещё коктебельскому рынку, заставленному машинами со свежими персиками и грушами. И я слушала какую-то музыку, только тогда и только ту, полу сонную, полу утреннюю, полу улыбаясь себе, полу яркому солнцу и Мишечке, который умудрился стащить огромный персик и преподнёс его мне, как самый первый подарок этого дня, который ещё не начался...
Всё, я уже улетела от этой музыки и цветов гранатового дерева - одного цветущего, а рядом - двух сухих. Как же это фильм Антониони называется, и роман Набокова, и курю я почему-то “Беломор”?

16 августа, суббота. 86.

Настроение грустное, сижу дома, общаюсь со всеми исключительно по телефону. Неделю назад вернулись из Юрмалы, и она осталась там. Белый песок, сосны и холодное море. Вечные походы за едой меня достали и я уехала. Сегодня напечатали мое интервью с Рощиным. А ещё я с одной стороны хочу в Кокткбель, а с другой стороны - меня ломает. Но там, наверное, столько интриг и совершенно необходимо всё выяснить. “Душа влечется в примитив”. А фонари ночью отражаются в окнах, как солнце - яркое, слепящее, искусственное. Прохладный тихий переулок, и я во вьетнамках, так по-летнему, по-домашнему. Мучаюсь от безделья. Так как не знаю, чем же, наконец, мне заняться: писать, рисовать, шить? Звонил Шварцик из Коктебеля - я зарыдала в трубку. Вчера заходил Инчик.
А настроение, как и погода, абсолютно осеннее, вернее, должно быть
осенним. Но ведь это август! А я торчу в этом прокуренном городе, с работой. Как всегда, ничего пока не выяснилось. Марианка уже вернулась из Крыма, Ульянка уже там, а я всё здесь.

12 ноября, среда 86.

Сегодня, наконец-то, посмотрели “Сталкера”, во “Встрече”.
“Девушку в белой шапочке и черном пальто. Смотревшую в 16.00 11.11.86 в кинотеатре “Встреча” фильм “Сталкер”, а затем уехавшую на 24 троллейбусе - просьба откликнуться (номер телефона). Саша.
P.S. К сожалению, не имею возможности караулить вас каждый вечер у кинотеатра, поэтому, позвоните...” Вот какие нынче записки вешают на водосточной трубе.

28 декабря 86.

Получается, что для того, чтобы испытывать “ностальгию” не обязательно уезжать из Союза. 60-тник ностальгирует по 60-м, я из конца 86 - уже по 85-му. А что же дальше будет?

----------------

3 января 87.

Уже целых три дня - Новый год. А первый день начался... вернее, последний день 86 года закончился кровавой расплатой. Ревнивый Лёша примчался к Майке разъяренный. Было всё так: мы с Максиком и Марианнкой собрались у Майки, и Максик Лешке позвонил, ну с Новым годом поздравить, а тот, естественно, обиделся, что Майка его не позвала. Сообщил мне, что моя подруга - падла и он не хочет с ней больше общаться. “Падла” обрадовалась и начала раскладывать салат. Тут он позвонил. Я взяла трубку (Майка с ним говорить не хотела).
А он: “Я сейчас приеду!” - А она: “Я его не звала” - А я: “Она тебя не звала!” - А он: “дай мне Маю!” - А я: “Она не хочет!” И он: “Тогда я приеду”. Наконец, Майка в трубку: “Леша. После того. Что мне передала света, я не хочу тебя видеть. До свидания”.
Через 10 минут звонок в дверь. Мы замерли с рюмками коньяка. Майя: “Я никого не жду”. “Это Лёша”, - роковой голос Макса звучал убедительно. И точно! Не ждали!
Уж коль приехал, раздевайся, проходи (хотя никто не приглашал).
Ничего, сам сообразил. И стульчик к Майке поближе. А она: “Я не буду с тобой сидеть. Если не ты, тогда я уйду!” - А он: “Майя, сядь!”. Звучная пощечина. А он: “А это за что? За то, что я тебя люблю!” Ну тут началось...
Мы с Марианнкой удалились в комнату. Макс стоял на стрёме, чтобы до убийства не дошло - ножи были под рукой. После криков и всяких сопутствующих ревности звуков, Майка вошла к нам, сохраняя предновогоднее спокойствие. Макс в течение некоторого времени бегал парламентером из кухни в комнату, уговаривая Майку поговорить с Лешей. Майка стояла насмерть! Наконец, явился сам.
- Девочки, выйдете на минуту.
Ну, вышли.
Опять начались крики. Драки, треснуло стекло. Макс их разнял и Майка убежала к соседке. Время - без 20-ти минут Новый год. Леша не уходит. Макс с ним беседует.
Короче, Майка встретила Новый год у соседей. А мы - с Лешей. Через три минуты он уехал... Вот так. Пили-ели-веселились, подсчитали - прослезились. Часа в 4 собрались к Полинке, но выйдя на улицу. Поняли, что сил хватит только до дому добраться. Эх! Старая я стала. Сил нет даже в Новый год в гости поехать.
“Это только узоры экспромта”, но и они заледенели от жуткого мороза и превратились в снег и рисунки на окнах домов и холодных троллейбусов. По-моему, троллейбус и трамвай, более лиричны, неоромантичны и так и тянет про них упомянуть что-то недосказанное. А автобус - это городская публицистика. Но домой мы ехали на такси и курили “Marlboro".

4 февраля 1987 года, среда.

Уже целый месяц новый год.
Звонила Машка:
- Света, в четверг мы с тобой идем в Дом медиков. Там наши друзья авангардисты дают какой-то музыкальный концерт. Мы тут с Катькой встретили Колю, так она на него запала, и просто взбесилась, когда я сказала, что он твой поклонник.
- Да он такой же мой поклонник, как я - его...
- Это совершенно не важно, он передавал тебе привет. В полшестого у Никитских ворот! Тебе два билета?

9 февраля, понедельник.

А в четверг Машка опоздала, но это уже не суть. Пришла Катька в потрясающей желтой кофте. Ну и, конечно, вся тусовка. Официально вечер назывался “Металлисты и наркомания”. И естественно, сначала дискуссия о вреде, наркотиков. Все это было достаточно забавно, если учесть, что часть находящихся в зале подтарчивали. Фикция. Но как-то все же должно начинаться.
Потом настала очередь поэтов, вышел один, прочитал что-то про неон и мандарин. Голос из зала: “Это что, словесный понос, социальная жвачка?” Обернулась - суровый мужчина лет 30-ти с непробиваемым лицом циника. И зал - поэту: “Продолжайте”. Продолжил. Из зала прозвучала импровизация на тему забытого в снегу мандарина, которым собирались закусить портвейн. Вариант темы поэта, но более простой и смешной, зал захлебнулся аплодисментами. Затем что-то читал Коркия. Потом вышел человек в костюме 50-х годов: большой пиджак, цветной шарф и длинные вьющиеся волосы - “Боря Юхананов” - разъяснила Машка. И полились импровизации, забавные рифмы подыскивались на ходу. “...света... - ч-черт, рифма - советы!” Потом человек из группы “Аукцион” - Гаркуша - руки сплетались, как стебли полусухого цветка, чуть-чуть промелькнуло настроение Брюсова об изысканном жирафе. Да-да, это был именно изысканный жираф и бродил он вовсе не “далеко на озере Чад”, а стоял на сцене Дома медиков.
Потом “Среднерусская возвышенность”.
- Наш музыкальный коллектив обрел большую популярность... - вещал человек в пижамных штанах, голубеньком платьице и красных трусах поверх оного - Сережа Ануфриев. - Народные и фольклорные традиции коллектива хорошо известны советским слушателям...
Триумфально состоялась премьера песни “Галя, гуляй”:
Под последнюю песню “Мама, завари мне чай” на сцену выбежали все, кто хотел, конечно, и очень жалостливо просили маму заварить им чай. Но буфет был закрыт.

13 февраля, пятница.

В Доме кино от Кузнецкого остались жалкие ошметки выставки. Но все можно купить, и многое продано. Две картины Филатова, по 600 рублей каждая. И Ройтера картинки - “Городская каллиграфия”. Под стеклом и в рамочках.
Отзвуки 17 -ой Молодежной проникли в стены самого перестроечного союза и в конце концов через месяц на страницы не менее перестроечного “ОГОНЬКА”. “...порой парадоксально выявляется талант молодого ищущего автора. Пример: большая картина Филатова, хотя она и напоминает образцы живописи “новых диких”, все-таки здесь видны талант, творческая интенсивность. Согласитесь, жалко было бы вычеркивать творческие потенции такого рода художника из нашего круга зрения”. (Согласимся?), -с полной ответственностью констатирует искусствовед А. Морозов со страниц вполне серьезного журнала... “...весьма спорные работы Филатова, Шутова (его пресловутый “Барсучонок больше не ленится”), Н. Овчинникова... Вещи крайне наивные по рисунку и вместе с тем провоцирующие по своему темпераменту, по эмоциональному всплеску, который они рождают у зрителя... И, конечно же, укрепленная под потолком выставочного зала конструкция Г. Виноградова (“БИКАПО”) - звуковой и эмоциональный центр экспозиции”.

19 февраля, 87.

Снег, зима, четверг. Почему-то все интересные действа происходят в четверг. Вот сегодня - вечер в Доме моделей на Кузнецком. Ведущие - Артём Троицкий и Света Куницына.
- Оч-чень трудно дать определение сегодняшнему вечеру - это нечто среднее между показом мод и музыкальными выступлениями. Но ближе всё-таки к показу мод в музыкальном сопровождении... Впрочем, вы сами станете свидетелями... Итак, группа “Центр”.
И я стала свидетелем:
“И вот от меня сбежа-а ла па-следня-я электри-и чка-а...”, “Мы с табою вместе-е встре-е-ти-им день ра-аждения зари-и. Как прекра-асен этат ми-ир, пасма-атри-и ...” В общем-то, сегодня песенки 70-х и выстебывать специально не надо: пой, как и пели - вот тебе и пародия: “Как прекра-асен этат ми-ир, пасма-атри-и ...”
Светлана умильно представляет Катю Микульскую: “Она сама достает вещи из сундуков, сама придумывает, сама шьёт”, (сама носит?). Вот она альтернативная мода - строгий френч с цветастой юбкой, края у нее неровные, куртка и галифе Антоши - всё это эмоциональный милитари-кантри-стайл. Ещё один костюм комментируется прямо из зала: “Комсомолка, над которой надругался красноармеец”, - на подиуме отвязанная Ариша, а на ней - гимнастека-портупея-белпенная юбчонка и огромные солдатские сапоги!
Вопрос модельеру:
- Какой стиль вы пропагандируете?
Ответ модельера:
- Я пропагандирую стиль Cheap шик* (*дешёвый шик) - заворачивается спиралью вокруг колонны на подиуме, а вместе с ней и ветхий крепдешин платьица 50-х годов с лисьими хвостами (у соседки по дешёвке...)
Дуэт “Прощай, молодость!”
- В стиле “поствертинский”, - формулировка Троицкого.
Черный пиджак с брюлликом, волосы назад, чуть-чуть грим с удивленными бровями, круглые очки - вокал. И аккомпаниатор за роялем - белые перчатки и фрак. (Филатов, как выяснилось потом, всё записал - умница). Поствертинский душевно пел про брызги шампанского и белый атлас.
Потом - традиционный авангард дома моделей, знаменательный разве что Мишей Рошалем, приплясывающим в окружении невозмутимо роскошных манекенщиц, не слишком узкие бёдра виляют...
- А я Миша Рошаль, - позже представился он всем.
А следующая модель и не представлялась - зал так и взвыл: на подиуме, в дубленке и меховой шапке прислонился к колонне Петя Мамонов...
Света, явно застигнутая врасплох множеством импровизаций, но морально к ним готовая, вовремя представила для несведущих:
- Петя Мамонов, ансамбль “Звуки Му”! Спасибо, Петя, за удачный номер!
И пошла “Галя, гуляй” “Среднерусской возвышенности:.
Свен с двумя хвостиками, очки, сапоги, блестящая рубаха; красивая девочка с аккордеоном; Никола Овчинников в белом костюме, расписанном тушью под березку. “Галя, гуляй, Галя, гуляй, Галя, гуляй, меня забывай, соки-пиво-воды-табак-пельмени - дай мне уткнуться лицом в твои колени”, - и мы с Жорочкой Литичевским подпеваем, подтанцовываем, кричим.
Жора-душкан, сзади висела его простынно-ковровая роспись “Долгая дорога на Юг”: “Ду-ду-ду, к тебе иду”, “Жу-жу-жу, на траве лежу”, “Юг - пуза друг”. Его комиксы ни на что не похожи - сюжеты простые, немного глупые, но родные и уже потому смешные
Песня “Девушка-кондитер”!
Свен + девушка в белом форменном халате и мохеровом клетчатом шарфе, в руке - коробка с тортом. При первых аккордах торт влепляется в лицо Свена. Гэг времен Чарли Чаплина в советском Доме моделей, Москва, 86 год, зал в экстазе. Явная неожиданность для всех (и в первую очередь для главного искусствоведа Дома - Андреевой И.А.) А Свен, весь в креме продолжает петь, торт пускается в зал на съедение зрителям ( вкусный оказался).
“Мама, завари мне чай”, - на подиуме модели Кати Филипповой.
Но дышать уже было нечем и мы пошли вниз - в гардероб. Мелькали красивые большие пальто - ратин, драп, букле. Мужчина в большом пальто - это мечта! Моя, конечно! Хочу мужчину в пальто...правда, можно и просто пальто, без мужчины. Важен не сам мужчина, а образ... который не замедлил явиться в лице, естественною Коли Филатова в большом пальто!!! С которым мы нежно поздоровались!!! И в компании “молодых” художников и немцев пошли по направлению к стриту. Тепло. Мокро, вечер. Яркие витрины Столешникова: КОВРЫ, ПУШКИНСКАЯ ЛАВКА, ВИНО, ПУГОВИЦЫ, ПАРИКМАХЕРСКАЯ, ФОТО - оказалось, что идем к Гоше. Ну к Гоше, так к Гоше (тем более. Что мне давно хотелось посмотреть, как они там с Колей поживают...)
А неплохо они поживают! - непонятно, сколько комнат, везде картины. Колины. Большие. Огромные. Мне одна понравилась - с ч.е.р.н.ы.м.и. б.р.ы.з.г.а.м.и.
Дух мастерской - непременный чай. Сидим, как водится, на кухне. Очень милая девочка из ФРГ ( но об этом я узнала только, когда она заговорила по-немецки, а так - легкий, южный акцент) очень мило плавится от любви к вообще очень милому Коле. Джемма - вкусное имя. Был человек с фамилией Ройтер. Не человек, а агентство целое.
Чай был выпит взахлёб, потому что Гоша и Коля спешили куда-то на Октябрьскую. Мы дошли до метро и там распрощались. Увы мне, увы...
Я ехала домой, душа была полна - за пазухой грел кусок поролона, нежно подаренный мне Колей (на “плечи”). Но - я испытывала законную гордость - имидж. Самое главное в жизни - имидж. Роковая женщина отбыла в ночь, невзирая на страстные уговоры команды, и Коли, между прочим, - продолжить тусовку. Отказать.
Но, как всегда, Судьба приняла совсем не предполагаемый облик: на этот раз это был Гоша - невинный, добрый, юный Гоша Острецов:
- Коля, ну неужели ты не знаешь, что у Злобиной-Кутявиной - родители, и ей нужно рано возвращаться домой?
(Очень странное утверждение, - подумала я.)
Коля-то мог этого и не знать, но откуда об этом узнал Гоша?!

26 февраля, четверг.

А вчера на Каширке - пресс-экскурсия по очередной выставке. Мы с Инкой туда пошли. Был Леньчик со своей новой подружкой Дуней Смирновой, очень смешная девочка, чума. Леньчик вернулся из очередной командировки, похорошевший.
На этот раз выставочный зал москворецкого района принял “удар авангарда” на себя под весьма неодобрительные взгляды некоторых представителей министерства культуры ( выставку потом и прикрыли, вместе с “культурной программой”). А пока в первых этажах блочной 14-ти-этажки за 40 копеек можно увидеть немало интересного: Сундуков, Штейнберг, Табенкин, Дыбский, чистый холст Кабакова - “На большом художественном совете”, “Бестиарий” Пригова, “Фундаментальный лексикон” Брускина, “Бюст в духе Растрелли” Орлова, “Знак качества” Булатова, “Адидас” Петрова. Впечатляет, конечно, “Утренний обход” Макса Кантора - неподалеку, в ста метрах от Союзного онкологического центра. Ну, а в зале “у рояля” - “Детский сад” - “Улыбки” Ройтера, что-то (“Борец”?) Филатова и “Кто виноват” Николы Овчинникова.
Как потом говорили представители оргкомитета, - “это - творческий процесс, часть нашего (многонационального) искусства”. Но, по-моему, они относятся к этой части нашего искусства слишком серьёзно. Замерев напротив очередного “эпохального” шедевра кисти Филатова, мы с Иньчиком грустно признали правоту нашей проницательной Катьки, которая некогда изрекла: “Коля - сам произведение искусства, и если бы он еще и рисовал хорошо, это был бы нонсенс...”

5 марта, четверг 87.

Жизнь в “Лесной промышленности”, как и обещали, весьма интересна - вчера весь день проторчала в Болшево на экологическом семинаре. Там тоже выставка авангардистов, на это раз уже экологическая. Были Жора Литичевский, Бажанов, Амлинский - мл., который повсюду ходит с очень милой симпатичной девушкой, прозвал Жору - ПУЗАДРУГ (Юг - пуза друг). Всё модными картинками завешано, в Зимнем саду Арто (он же Арбатр) рисует под плакатом “Я нарисую всё человечество!” - соответственно, всё болшевское человечество... и меня нарисовал, что-то есть, нос и глаз, второй - не мой. К. Не приехал, у него задачи поважнее - выставком. Он же художник! Всё рисует и рисует. И всё большое. Впрочем, это не важно, он же классный.
Мнений на экологическом семинаре было много, но одно мне понравилось больше всех: “Я утверждаю, что экологии вообще не существует!”
Позавчера звонила Инка - мы с ней давно хотели выяснить “тот это или не тот”, кто нам давно и синхронно нравится. Все приметы описания с обеих сторон совпадают, но вместе нам так ни разу и не довелось его увидеть, а мы уже и фразу придумали (Иньчик придумал): приходим мы такие длинные и красивые (я, Инка, Катька) и сообщает ему, что основали “Всесоюзное общество ФИЛАТелисток...”
И вот свершилось!
Инка ездила к Катьке Микульской общаться на тему статейки, и потом звонит:
- Феня!!! Катька слайды показывала - Коля Филатов - это Коля Филатов, тот самый!!!
- Ну-у, мы же не могли ошибиться!
- И, Светка, он в тебя влюблен! Как познакомился с тобой, сразу сказал: “Это женщина моей мечты”. Так что давай в гости пойдем!
(Так появилась навязчивая идея).
А я смотрю на Макса, который сидит передо мной и не знаю, что ответить любимой подруге, которая явно не врубается, почему я не визжу от счастья.
Пять партизанских (родители, деканат, сокурсницы) лет вместе и я уже пою в трубку:
- На вернисаже как-то раз случайно встретила я вас, но вы вдвоем и не со мною...
- Что Макс дома? - спрашивает Инка.
И я слышу свой гробовой голос: - “Да”.

24 марта, вторник 87.

Мы с Катькой встретились на факультете, ходили по всем коридорам, ели во всех столовках (хотя она у нас там всего одна) Не наелись и пошли в Консу * ( *Конса - Московская государственная консерватория). Ностальгичность нашей прогулки по родному городу вылилась в тоску по любви. Вовремя припомнив, что любим нами единственный, мы решили пойти в гости к Гоше, (т.е. к Нему). Навязчивая идея с наступлением весны превратилась в манию.
Катя, воркуя в трубку:
- Го-о-ша, прив-е-ет... Помнишь, мы пластикой занимались? .. Я (про себя): пятый “Б”...
- Мы со Светкой стоим на Белорусской, замерзли совсем...
Я (про себя): не так уж тут, в Коне, и холодно!
- Какой но-о-омер квартиры?..
Гоша болел, одинок и талантлив. Кончились сигареты. А Коли и след простыл. В его бывшей комнате висят не его картины и кровать свернута. Нету Коли... Но в большом количестве есть Гошины поролоновые куклы в разобранном состоянии + куча всяческого полиэтилена и пластмассы для будущих или уже существу коллажей.
- Он у Зайделя ремонт делает, - внезапно говорит Гоша, - каждое утро Коля очень тщательно выбирает, что бы ему надеть... Надевает костюм, берет дрель - и к Зайделю. Ремонт делать. Приходит домой ночевать, таинственный, и веселый.
Колю мы так и не дождались. И пошли домой, невеселые и нетаинственные. А Гоша - учить французский.
А в воскресенье звонит с утра Марианка с птичьего рынка, замерзшая. Хочет в гости. Ставлю чайник, смотрю в окно - и впрямь пурга. Она пришла с Петей - американцем, который говорит по-русски довольно плохо, понимает ещё хуже. Они отогрелись и мы позвонили Ульянке, которая с утра в Москве.
- Ульяна, если мы сегодня не увидимся, то мы увидимся только в Коктебеле, - говорит Марианка.
- Да мы и в Коктебеле не увидимся - там теперь радиация.
Берем такси, едем на Остоженку. Ульянка встречает нас на каблуках, жутко модная и без косметики. Квартира совсем маленькая, с угловым полукруглым окном, которое. Видно, давно не мыто: все в пыли, а подоконник засыпан засохшими лепестками роз и завядшие три гвоздики в высокой зеленой водке. Но вид из окна - удивительный: шестой этаж - высокий для этого района, видны только крыши домов и черные деревья. Пасмурно. Каркают вороны. Мы курим петино “Марльборо” и пьем чай с тортом. Ульянка описывает вчерашний день рождения у французского консула, а Петя ничего не понимает.
- Ну приезжаем мы туда, а Пьерушка-то нас встречает в костюме, ну не меньше, как от Армани, штанины засучены и кеды за три рубля коричневые, с бантиками. И вся ленинградско-московская тусовка, Африкаша в боа, Лена Зелинская в белом жабо, Друбич и три француженка панкующие. Все в цепях и матом ругаются. Попили, поели, на халявку-то им не привыкать, да и нам тоже. А я-то в платье вырядилась, ну как белая ворона, на каблучищах-то своих! Вот пивком оттягиваюсь, - Усик сделала аккуратный глоток из фирменной банки с пивом.
Мы выкурили всё “Марльборо” и Ульянка прямо из подъезда - в машину, а мы, сиротки, почапали к метро, я - домой, а ребята - на рок-концерт в МЭЛЗ.

1 апреля, среда. 87.

Сегодня был вечерок на Автозаводской (временное пристанище Клуба авангардистов). Там бал правил Дмитрий Саныч Пригов. Овчинниковские эпохалки - “Что делать?” и “Кто виноват?”; Свен борется с рекламной продукцией фирмы “Ямамото” - японочки забрызганы ленинградской акварелью. После апокалипсических признаний Пригова (Анна Андреевна Ахматова - “Мне голос был. Он звал утешно...”, Александр Сергеевич Пушкин - “Мой дядя самых честных правил...”, Дмитрий Александрович Пригов - “В полдневный зной в долине Афганистана...”) заведенная публика приветствовала Театр - Театр Бори Юхананова, наполовину московский, наполовину питерский: Женя и Анжей, “Космические войны” “Оберманекенов”; спектакль назывался “Игра в ХО” - крестики-нолики? Ну что нолики, это точно: торжественно под ноль на сцене обрили человека - Борю Матросова. Впечатляет. Гоша танцевал в обнимку со своими огромными поролоновыми куклами. Картинки Гоши и Литичевского удачно вписывались в действо на сцене. Инчик чего-то развздыхался, живут же, говорит, люди, творят!
А Катька наклоняется ко мне и, кивая головой в сторону сцены, на которой вовсю идет действо, загадочно произносит: “Светик, посмотри-и... правее... это Коля или нет?” Смотрю... Правее... Рядом со сценой, в дверном проеме, опоздавшие зрители и ОН среди них. Прямо “...вышел на подмостки, прислонясь к дверному косяку...”.
- Да Коля это, Коля, - разрешает Катькины сомнения Инчик. Та-ак! Как все заканчивается, подходим и priznayomsia v lubvi.
- Прямо так вот, сразу, - удивляется Катька. - Я боюсь...
- Катькин, так уже не честно, - возмущаюсь я.
- Ну, конечно, - так всегда - вы все “играете в Колю”, а я, может быть, по-настоящему, - улыбается Катька со свойственной ей загадочностью...
Мы с Инчиком еще раз взглянули на Колю, призадумались о Катькином “высоком чувстве” и получили клетчатую записку с признанием в любви, на этот раз от Дуни Смирновой. По окончании действа курим на улице очередную последнюю сигарету. В который раз “привет!”, и мимо проносятся Зайдель под ручку с красивой девушкой, Дуня с художниками, Оберманекены, роскошные юноши в длинных и черных пальто. А мы стоим - три “подарочных издания” (по авангардизму), цедим сквозь сигаретный дым что-то в ответ в надежде увидеть объект признания. И сами не признаемся себе в том, что объекту-то нет до нас ровным счетом никакого дела. И дабы утешить уязвленное отсутствием внимания тщеславие, первичной организацией Всесоюзного общества ФИЛАТелисток было принято решение: любить имидж на расстоянии (увы! это единственный возможный вариант). Да и признания-то нужны в первую очередь нам самим! И пошли мы, такие три “непризнанные”, Катька - к “мужу”, Инка - к мужу, я - домой...

4 апреля, пятница 87.

Завтра на машинопись к 9.00. А сейчас уже 02.50. “Сон - творческий процесс”, - как говорят “Оберманекены” Женя и Анжей, - будет длиться недолго, всего пять часов. Пять часов творческого процесса - разве это мало?
Я вернулась с гулянки у Феди и, когда ехала обратно домой на такси, у Александровского сада на светофоре остановилась рядом тачка. Шофер - симпатичный парень, а на заднем сидении - девушка в кепке, с длинными темными волосами - вдруг смотрит на меня, улыбается. Я тоже - удивленно. Она снимает кепку-фуражку. Может быть мы знакомы? Нет. Улыбаемся друг другу. Зеленый свет! Ее такси поворачивает на Герцена. А мы въезжаем на пустую Сретенку.
И мама, выходящая из спальни: “Да ты еле стоишь, почему так долго?”
- Засиделись...
- Завтра на урок и чтоб не опоздала.
Прошлый раз весь день печатали букву А и букву О. Завтра будут другие буквы.
Так пять часов творческого процесса - это много или мало?

17 апреля. Четверг 87.

Сижу дома, отписываюсь после командировки. Ярославль, Рыбинск (он же Андропов), поселок Свингино (от слова “свинг”?) - замечательное место, Финляндия. Море, сосны, домики деревянные - в одном из них Дом Культуры. Ярославль - очень классный город, везде церкви, купола, бульвары, Волга, набережная. Перезвон колокольный каждые полчаса. Куча кафе. И кофе в зернах! Я там, жаль, недолго пробыла: поутру меня повезли на черной “волге” в Рыбинск и сразу в поселок. Материал собирала в полусне, ничего не соображая, автоматически. Хотелось спать и чашку кофе. Мне подарили огромных лещей. Замечательная женщина из местного профкома всячески меня опекала и называла исключительно Светланой Анатольевной. В Рыбинске я долго не выдержала. Проспав пару часов в гостинице, расположенной на 9-м этаже жилого дома, меня довезли до вокзала к долгожданному поезду “Рыбинск - Москва”. В купе были ещё двое веселых мужиков. “Охламон и Поэт” - представились они, и девочка Наташа, вышедшая замуж за москвича - все счастливые люди. До двух часов ночи играли в “дурака”. Охламон ночью храпел.
Но великие дела ждали меня, вернее, я - их. Мы с Инчиком идем на закрытие выставки на Автозаводской.
Обсуждение оказалось бурным: выслушав традиционные на подобных выставках пожелания сов. жлобов полечиться в психушках, Свен отвечал на дурацкие вопросы. Потом возникла искусствоведка и стала цитировать переводы из западных книжек по авангарду. Безумная Дуня тусовалась со всеми по очереди и, оказываясь рядом с нами, жужжала одну фразу: “Инна, я вас боюсь!” После всего этого мы поехали ко мне и дошили Инке юбку. Мама спросила: “Инна, ты что, можешь это и в редакцию надеть?” Ответ был утвердительным. Мама вздохнула и затянулась сигаретой.
В понедельник, 13-го, мы пошли в красильню. Я села на углу дома на Каретном на какую-то железную решетку, закурила и обнаружила, что дом напротив удивительно красивый. Модерн. С огромными окнами, в которых отражалось солнце. А внизу булочная. Чирикали воробьи. Герань на подоконнике. И счастье - от того что я всё это вижу - живу. Но тут пришла похмельная Марианка после своего дня рождения. К ней ввалилась безумная компания американцев во главе с Глюком, все напились, признались друг другу в любви и тут же завалились спать.
Штаны мои после краски стали зелеными и противными. Мы ждали Петю больше часа у Маяковского, потом выяснилось, что время было не то.

20 апреля, вторник. 87.

А пошли мы погулять. Погода скверная: дождь, снег, гадость, поэтому дома сидеть невозможно. На Пушке вышли покурить. И Дуня Смирнова тут как тут. Ждала некого Вацлава из Питера. Мы купили билеты на завтра в театр Пушкина, на “Каникулы Пизанской башни” Олега Киселева. И представив себе наш завтрашний “семейный выход в свет”, стали думать, а куда бы нам сегодня в гости пойти. Инчик предложил к Свену, на Фурманный.
Опускаю двушку. Незнакомый голос. Но я не теряюсь и радостно мычу в трубку:
- Добрый день! Вы знаете, вы нас совсем не знаете, а мы вас знаем! Но мы ужасно замерзли и у нас очень много общих знакомых, мы, правда, страшненькие, но не так чтобы очень... и хотим к вам на чашку чая... А Свен у себя?
- А у Свена дверь закрыта, я вообще-то его сосед. А на чай - пожалуйста, квартира № 28.
Мы пошли, терять было нечего.
Но мы-то надеялись на художника-авангардиста, которые там обитают во всех мастерских, на всех пяти этажах полу выселенного дома, а этот оказался художник-оформитель - Иосиф. Он не сразу врубился, и мы начали потихоньку потухать. А потом ничего - разъяснилось, мы очень мило посидели среди антиквара, наслаждаясь безнаказанностью нашего вранья. Я оказалась, вступив в эту квартиру, художницей-авангардисткой, а Инка, как я с удивлением узнала, снимает кино. Чаек был вкусный, сигаретки тоже. Вдохновение наше не иссякало.
На Свена сил уже не хватило.
Инструкция “Как нужно ходить в гости” - в действии.

21 апреля, среда. 87.

А “Каникулы...” мне ужасно понравились. Пластическая музыкальная буффонада. Едем в метро. Сидим с Инкой, а напротив - Макс с ейным мужем. Ейный муж наигранно хохочет, изумляя публику. “И часто это с ним” - спрашиваю я. - “Не очень, - говорит Инка задумчиво, - ведь редко двух своих любовниц увидишь одновременно”. - И тут уже заливаюсь я - “Да, а я двух своих любовников”.

5 мая, вторник. 87

Арнольдас приехал из Вильнюса и привез привет от Лаймы. Позвонил Ляльке и они пришло ко мне в гости. А потом он нас повез на день рождения к своей знакомой Нерии, которая справляла его в Москве. Арнольдас вообще непредсказуем, а в тот день у него было особенно веселое настроение. По случаю этого события мы никак не могли добраться до нужного дома. Для начала он перепутал время, потом - станцию метро, и в конце концов забыл название улицы.
Выходим из метро “Пролетарская”.
- Вы не знаете, где тут улица какая-то, я забыл, Карзунас, какая - не помню, тире шестая, тра-ля-ля-ля-ля-шестая? - Арнольдас с акцентом пристают к мужику с портфелем.
Мужик долго думал:
- А-а, я кажется знаю. Иностранцы во-о-он в том доме живут!
А я проиграла Арнольдасу обед, поспорив, что шесть - это номер дома.
Оказалось, Шестая Коржуховская улица.
А потом мы час туда добирались на двух автобусах и трамвае ( а когда ехали обратно, выяснилось, что всего одна остановка на троллейбусе).
Гости были странные. Нас накормили-напоили. И мы свалили.
А сейчас жара! Ура! Я живу на балконе.
А еще у меня на завтра на 11.30 назначена аудиенция с Ю. Королевым, главным директором Третьяковки - он “большой” художник и рисует космонавтов.
А в субботу была тусовка в Манеже, там “Молодость страны”, и должен был быть, как сказал Инчик, хепенинг. И он был!
А Литичевский налетел на меня с поцелуями и сказал:
- Ах! Злобина-Кутявина! Вот сидишь холодными, долгими вечерами и вспоминаешь... Я думал, это мой последний выход в свет, но тебя увидел...
- Да, Жора, я продлила тебе тусовку до конца жизни.
Жора смутился и пошел курить.
Мы прошли с Инкой до Кропоткинской и разъехались по домам. Но жара настала так внезапно, что даже листья не успели распуститься. И уже хочется к морю. Гурзуф. Коктебель. Персики, груши, портвейн...

14 мая, четверг. 87.

Кажется. Чудо свершилось - договор со мною, наконец-то подписан. Я в отделе информации и культуры. И я теперь пишу про реконструкцию Третьяковки. По сему поводу. Я целую неделю периодически посещала ЦДХ на Крымском, и в ожидании директора Королева, засмотрела все выставки. А директор, когда мы наконец, встретились, взял меня под ручку и, на ходу читая материал, прихватил с собой на закупочную комиссию (члены комиссии были приятно удивлены). А еще я была в Лаврушенском - новое здание музея построили финны.
А еще в субботу мы были у Макса на даче. Растопили печь, сварили картошку. Я там в сундуке нарыла штаны белые, рубаху 1955 года и летние перчатки.
А вчера мне позвонил Арнольдас и сказал, что я ему приснилась на поле с одуванчиками и бабочками, а ещё, что он хочет меня поцеловать и спросил, что я делаю. Я что-то промямлила про дела, так как не было настроения с ним общаться. И сказала: “Звони”.
- Да, позвоню - если ты ещё приснишься.
- А если нет?
- Тогда позвоню попрощаться.
- А просто так не позвонишь?
- Нет. Когда не имеешь ничего сказать, не можно звонить. Зачем?
Я положила трубку и задумалась о странностях мужской логики.
А летом мы поедем в Вильнюс. А на белые ночи - в Ленинград. Это решено и утверждено. Мною. Ульянка в августе едет на месяц в Америчку с Домом моделей. А у Марианны с Петей love from America. А Глюк женится на американке. СССР - США - дружба навек. Ибо, как говорит Дуня: “русские и американцы - братья”.

11 июня, четверг. 87.

В воскресенье, в 5 утра вернулась из Брянска. Это была моя самая замечательная командировка. Милый, тихий, зеленый город. Везде садики, скверики, фонтанчики. И каштаны. Жила в гостинице обкома - в центре (это я-то!) - из окна вид на Десну. Меня катали на черной “волге” (это меня-то!), на завод мебельных деталей, где делают зеркала. Ужасно интересно. Только надо писать не про “дедовский” способ изготовления зеркал, а про передовую бригаду. И вот сижу, пытаюсь что-то написать, а в голове моей масса сюжетов на тему “зеркало”, и все крутиться, отражается, представляется, течет - и, в конце концов, я иду красить рубашку в желтый цвет.
В самом Брянске я пробыла 2 дня, а на третий поехала в город Сураж. Трасса манила и звала к удивительным путешествиям автостопом, навстречу новым приключениям. И вот - стою на автовокзале в ожидании директора клуба. Никого нет. Я решила пойти в гостиницу. По дороге меня нагоняет молодой человек на мотоцикле. Он-то и оказался директором. А город - большая деревня. Зато всё рядом - клуб, ресторан, гостиница. Номер с Т.В., а туалет один на два этажа. И вечером, сидя в своем “супер” номере, я смотрела “Отпуск в сентябре” по Вампилову. Даль - потрясающий актер, а Вампилов - гениальный драматург, а Сураж - самый настоящий маленький провинциальный городок. Села покурить на лавочке, вокруг дети собрались. Смотрят как на диковинку. “Новая мода” - чей-то детский голос. Потом я иду по главной улице, основное движение - велосипеды и мотоциклы. Бездомные собаки - маленькие с вытянутыми туловищами, пугливые, навстречу однорукая женщина, здоровой рукой придерживает охапку свежей зелени, пожилой мужчина в костюме, три девушки, явно принарядившись, стоят на углу улицы, оживленно о чём-то беседуя. Впереди меня идут парень под ручку с девушкой. Вдруг, непонятно откуда, выныривает маленькая девочка в косынке и с веником, и на нее: “Модница!” “Спасибо” - отвечает девушка улыбнувшись. Маленькая останавливается, смотрит на меня и кричит куда-то в сторону: “Та-ань, две модницы!” Девушка оборачивается и мы смеемся.
А потом я пересекаю железные решетчатые ворота и попадаю в парк. Почти никого нет, работают аттракционы. Маленький мальчик один сидит в ракете, вторая пустая. Ракета вращается, неприятно жужжа. Желтые карусели с пустыми сидениями тихонько скрипят и раскачиваются. В центре парка небольшой деревянный домик. Захожу за бильярдным столом ребята в спортивных куртках. Их внешний вид никак не вяжется с имиджем усталого аса с сигаретой, перебираемой зубами и кием, направленным на невидимую другим таинственную комбинацию шаров. Не знаю - почему, но мне вдруг так представилось. Наверное, потому, что покрашенные серебряной краской горнисты и девушка с веслом, казались здесь как нельзя кстати - они будто застыли во времени. Спокойные огромные дубы и сосны, ландыши и полевые цветы...
И теперь я знаю, что существует маленький город Сура, и в нем есть свой городской парк и старушки-аттракционщицы всегда рады каждому посетителю.
26 июня, пятница. 87.
Жара. Летит пух. Хочется к морю. Завтра экзамен по машинописи. Не так давно от меня ушла Катька - заходила с вестями: вчера видела Колю и даже ужинала с ним в ночной столовой. Везучка! И она взяла свои слова, что “Коля какой-то не такой” назад. То-то, ошибки быть не может. Ну, в общем, я совсем расстроилась и сублимируюсь в написании очередной статьи. А Колю мы лицезрели все втроем неделю назад в “Эрмитаже”, куда нас позвала Полинка смотреть слайды-фильмы. Ее Богдан из всех этих “слайдистов” нам понравился больше всех.
Как мне сообщила Ариша, ещё до моей командировки в Брянск: - “У Коли роман с Магдой”. - “Кто такая ?”- спросила я ревниво. “Да мы только что стреляли у нее сигаретки...”
А тут входим мы в “Эрмитаж” и девушка, продающая билеты, говорит мне: “Привет, ты меня не узнаешь?” Я всматриваюсь повнимательнее - первый раз вижу. “Я подстриглась, наверное, поэтому ты не узнала - Магда...!” “Да, конечно, я тебя совершенно не узнала”, - вру я на ходу, забирая свои 80 копеек, взамен предъявленной ксивы “Пресса”, уже совместно с Инчиком из “Юности” и Катькой из “Работницы”.

17 июля, пятница 87.

Лялька уже в Вильнюсе, а я опять в работе. Вот все сделаю - и в Крым. Папа треплется по телефону с моим упорством. Макс уже на автопилоте из-за кинофестиваля, днюет и ночует в “ПРОКе”. Я тут три дня болела и выздоровела путем внушения. По сему поводу во вторник мы с Майкой и Максом пошли в ПРОК пить шампанское, которое там наливают в неограниченном количестве. Три дня я не курила! Но не могла отказать себе в удовольствии выкурить сигарету в белом зале Дома кино, сидя нога на ногу в мягком кресле за небольшим столиком, уставленном бокалами с шампанским. Представление вёл человек с фамилией Гусман, а наш приятель мишка Донской всё переводил на английский, запивая чуть ли не каждую переведенную фразу коньяком, уже у своего столика. В фойе везде картинки разные, очередная “абстракция” Коли Филатова встречает гостей у входа на второй этаж. И Жора “Пузадруг" в зале висит. А внизу - “дискотека дружбы”. Марчелло Мастроянни в обнимку с Нонной Мордюковой пляшут “последнее танго в Париже”. Стены там затянуты тряпочкой с узорчиком, состоящим из всяких модных слов: “перестройка” и “glasnost”, “разоружение”. Встретили Амлинского-мл., который любуясь своим отражением в зеркале, пел под музыку, одиноко танцевал сам с собой и сообщил мне, что уже заказал такую “перестроечную” рубашечку. Осталось только позавидовать ему, а нам, глотнув напоследок шампанского, станцевать твист, вдруг, почему-то! Погода темная, хочется к морю.

24 июля, пятница. 87.

На “главной” улице страны, а именно - улице Горького, в 5-ти минутах от Кремля, (правда в 3-х от “Интуриста”) нас избили “рокера”. Ещё нет десяти, а уже с криком “бей путанье” на нас ( на нас-то!!!) обрушились два ублюдка без мотоциклов. Инчик не успел пискнуть: “Путанья ты не видал”, как уже летел на проезжую часть...
Как откликаются на подобного рода происшествия наши “самые отзывчивые в мире “ советские люди - писать нечего, можно просто порадоваться, что мы доставили им пару приятных минут и обеспечили темку к ужину, а именно: “Нет дыма без огня. Ногой по морде ни за что ни про что не заедут”.
А вот наша милиция, “которая нас бережет” отреагировала так: “Ну что, проститутки, где напились-то?” До утра не могли решить, кого ненавидим больше: этих двух ублюдков или 108-е о/м. К утру решили - равны.

2 августа, sunday . 87.

Наконец-то, наконец-то, завтра еду в Коктебель. Вся в сборах, красках, утюге. С “Журналом мод” расстаюсь до осени. У меня совершенно предотъездное настроение. Ничего не чувствую, кроме билета на верхней полке.
А утром сегодня проснулась в 6.40. от странного голоса, вдруг за окном - громкого. С надрывом, умоляющего - почти рыдание. Выглядываю - молодой человек у телефона-автомата, ко мне спиной. “ Ну, Анна Ивановна, поймите же, вы мне полтора года матерью были, я жил у вас, ну вспомните, да не приду я к вам, уеду, уеду... “ Спросонья, целый финал за окном...

10 августа, Коктебель. 87.

Я радуюсь жизни, как никогда - морю, солнцу, горам, всему этому привычному пейзажу, про который забываешь на второй день, и который в самую мерзкую московскую погоду - символ лета, Коктебеля. Каждое утро просыпаюсь, зная. Что от этого - никуда! Сметана, персики, помидоры, сливы. И все растения вокруг вспыхивают немыслимыми соцветиями, янтарные бабочки спускаются к белым розам и желтые сливы падают с деревьев...
Фонари горят до 12. Ровно в полночь их гасят. И тусовка на набережной замирает стоп-кадром. “Марек, иди к нам”, “Оля, стой на месте, я тебя видела...” И всё продолжается, но уже по другим - тёмным правилам. А сейчас Луна! “Луна, луна...” - поет София Ротару вместе со Шварциком. Никогда не знала, даже не представляла, что от луны может быть такой яркий свет, наверное, просто я никогда не видела лунных теней на камнях. “Оранжевый диск луны задевал верхушки деревьев...” (из жизни графоманов). А вчера мы валялись в стогу сена, и луну, как солнце, проглотил облачный крокодил. А Илья - душкан! А Верка емелькина (Емеля and his wife) - высокая и красивая. А ещё я читаю Стайрона и буду спать!

20 августа, четверг. 87.

Сидим у моря, ждем погоды. Солнечные очки покрылись пылью, панама забыта на лампе. Постоянно капает дождь. Море 16 градусов. Холодно. Максов папа внезапно уехал в Голландию и по сему поводу я доживаю часть ветеранской путевки в родном писдоме* (дом творчества писателей). Постоянно принимаем гостей. А Емеля к нам ходит исключительно на унитазе посидеть (здесь это большая редкость), а Полинка так просто на него посмотрела. Вчера у Верки был день рождения, всё утро бродили в поисках цветов, а вечером был шашлык емелиного изготовления и много народу. Мы все перессорились. Но пришел Илюха... “Деньги не вопрос”, - сказал он радостно и мы помирились. Armstrong, Ella Fitzgerald, джаз, саксофон, какие-то люди на набережной весело, пьяно танцуют, вспыхивают огоньки сигарет, и смех, полушепот. Вдруг выстрел - и яркая ракета кометой опускается в море, освещая на миг медленный ритм фокстрота. И сейчас слышен Armstrong. Балкон в 10-ти метрах от набережной. Ночные концерты без моего присутствия, и шепот прибоя, как всегда некстати вздрагивает холодильник. Можно записывать жизнь по звукам. И хочется туда, где джаз и красное вино. Просто я в большом сером свитере и голубых летних кедах лежу на диване, задрав ноги и слушаю музыку, море, гомон тусовки и знаю, что я в Крыму, а завтра будет утро и, наверное, опять пасмурное. Молочный влажный воздух и спокойное серое море. Мы будем пить кофе и ходить друг к другу в гости. И это НИЧЕГОнеделание меня пока совершенно не раздражает. Я отдыхаю от всего, даже от самой себя. Не раздражают даже сухие кисти и чистая папка бумаги, хотя, может быть, именно завтра я нарисую море... а, может быть, просто съем персик...

3 сентября, четверг. 87.

И жары как не бывало - вернулись в осень - дождливую, хмурую, холодную.
А в последние дни Коктебель зажил своей обычной весёлой жаркой жизнью. После пустынно-мокрой набережной и серого моря появились художники с портретами и Рюрик - старый коктебельский житель вышел на свидание к очередной охотнице, безнадежно желающей завладеть его потрясающей дачей. Мы до изнеможения лежали на солнце, растворялись в море, смеялись, дарили друг другу цветы и номера своих телефонов. И так не хотелось расставаться с зеленым морем, кипарисами, цветами и желтой высохшей травой. Но... всё равно - в Москву - дела, дни рождения... А сейчас этот ненавистный коктебельский дождь и холод стал какой-то серой гуашевой сказкой, в которую хочется впрыгнуть с красным зонтом и теплой курткой. Сесть на мокрый лежак, смотреть на море, дышать сухим букетом цветов и полыни, перебирать кольцами камни и думать о том. Что завтра будет жарко и пиво, и после завтрака мы пойдем пить кофе и будем курить “Enterprise".

19 сентября, суббота. 87.

В среду мы с Веркой вернулись из трехдневного путешествия в Ленинград. Там было славно, тепло, солнце и ветер с Невы.
А вчера вечером мы после просмотра “Охтника на оленя” зашли к Титу в гости. А у него небольшой подвальчик с “Алазанской долиной” (любимое веркино вино) и “Гурджуани” (это мое любимое). Тит лишь изредка туда спускается, извлекая на свет всё новые полные бутылки. Маленькая комната с грязными окнами на улицу Горького, на которой перекрыто движение и гроздья зонтов, закрывающих лица людей. А сама комната завалена досками, пустыми бутылками, на подоконнике магнитофон с огромным количеством кассет. Громадный щит с надписью “Сезон закрыт”. Напротив, на стене, привязанная на веревочке булочка, с виду ужасно аппетитная, но если ее подергать, то звук, с которым она ударяется о стенку, напоминает о голоде с новой силой. А есть там, действительно, ничего нет. Сам Тит работает в “Аргументах и фактах” - огромный, лохматый, в широченных штанах, длинном синем свитере и некогда бывших белыми кедах. Очень милый Тит! Верка ушла на некоторое время домой к себе, а мы вдвоем болтали, слушали старую музыку. Потом пришел Фаричетти - небольшой человек, который, как говорит Инчик, “всех мочит”
- Я машину возле “Лиры” оставил, - надо выпить...
- Верка вернулась с Емелей и мы сели играть во фрап - новая модная карточная игра, привезенная в Коктебель ленинградцами и, соответственно, нами - в Москву. Я выиграла 6 рублей и вскоре свалила.

13 октября, вторник. 87.

Написала для “АиФа”, куда меня сосватал Тит, про “Эрмитаж”. И по сему поводу вчера там полдня проторчала - с Колей общалась, у него такая классная мастерская в подвале, а рядом - “кабинет”. И сидим мы с ним в “кабинете”, Коля слайдики всякие показывает, “из раннего”, где он с бородой и хиппи. И вдруг в проеме двери возникает Настя Михайловская. Папенька ее нынче генеральный директор “Эрмитажа”, и она, как “генеральская дочка”, соответственно, тусуется в Москве, делает какие-то костюмы, рисует, окончательно забыв про Ленинград и про Сонечку.
- “Ой, Коля, какой ты красивый на этой фотографии,” - говорит Настя с нежностью рассматривая изображение Коли в красном свитере на фоне его же картин, - “ты, знаешь, я как твою фотографию увидела у одного знакомого еще в Ленинграде, так сразу влюбилась...” И я про себя: - “Всесоюзное общество любителей ФИЛАТелизма принимает всех желающих”. Потом все переместились наверх, к чаю, а Настя - к электрической плите - варить геркулесовую кашу, без молока, но с солью.
Папенька мой вернулся из Варшавы - там все по карточкам и килограмм апельсин стоит 20 рублей, а банан - 30. У нас, так просто фруктово-шоколадный рай (шоколад там тоже по карточкам).
Сегодня мы смотрели “Мастера” на Таганке. Я не в восторге. Мертвый, разваливающийся спектакль. Максик встретил своего давнего приятеля-актера и мы стояли курили на площади.
Таганка, темный театр с закрытыми дверями, сухая крона дерева у входа. Медленные машины едут домой. Светофор! Ярко освещенный проспект неровным желтым треугольником уходит за город. Пустая стена дома без окон - из тех, что скрывались внутри дворов, а теперь - фасады. И на ее мертвом фоне тени уже пожелтевших деревьев. Начало тихого московского переулка с гулкими подъездами без лифтов и старыми машинами во дворе, уютными лавочками в тех дворах, не ставших площадями, но их не видно. Угол магазина “Ткани”, “Чебуречная”, и снова желтые листья. Морозный, уже почти ночной, воздух октября. Асфальт, эстакада, проспект, бензин, вход в метро. И небольшое, совсем зеленое дерево, растущее прямо из стен старого дома. Одно - живое, врастающее корнями в кирпич.

16 октября, пятница. 87.

Отнесла в “АиФ” материальчик про “Эрмитаж”, а для “Журнала мод” мы с Инчиком решили писать “Дневник экстравагантной девушки” или “Записки мадам “Вамп”, чем и заинтересовали весь литературный отдел и Нелли Гарегиновну в частности. ( -“Мне 63 года, деточка...” ) Она вся в серебряных кольцах, с множеством узеньких ремешков, перетягивающих крашенную в лиловый цвет мужскую рубаху и с косой переплетенных шарфиков, в цвет костюму, туда каждый раз добавляется новый оттенок: зеленый, лиловый, белый. Красивое точеное лицо с черным каре волос и удивительно яркими живыми глазами. А ещё мы все втроем (+ Катька) будем писать роман, шить огромных кукол и делать журнал “Ателье”.
Смотрели в субботу “Once upon a time in America" по-русски короче - “Однажды в Америке” Sergio Lione. Этот фильм нужно смотреть, по крайней мере, два раза.
Уже почти целый месяц в Пушкинском выставка Шагала, на которую мы всё никак не можем собраться пойти, вернее, не можем достать билеты. По слухам очевидцев, очередь там огромная. Но делать нечего - любовь к искусству сильнее очередей. И вот мы на Кропоткинской. Обогнув здание музея, в поисках конца очереди, мы вернулись на то же место, и я поняла, что такая очередь всё же сильнее моей любви к искусству. Но тут появляются Ариша со Шварциком, прогуливающие очередную лекцию по истории архитектуры и жаждущие в третий раз на Шагала!
- Очередь? Фигня, там наших полно.
Во второй раз обойдя очередь, и не найдя там никаких “наших”, мы встали в конец. Минут через 20 подвалило человек десять “наших”. А мы, выяснив, что Макс является четвероюродным внуком Шагала, оставили его в очереди на выставку к гениальному дедуле, и не испытывая при этом ровным счетом, никаких родственных чувств, побежали в ближайшую кофейню. Какой-то удивительный, солнечный, кажется, последний теплый и добрый осенний день. Хотелось ходить и ходить по переулкам, но всё не исходишь, хотелось проглотить одним дурманящим глотком всё солнце в траве и окнах домов. И не надевать солнечные очки. Ариша со Шварциком шли рядом в огромных туриках, с длинными распущенными волосами и наперебой рассказывали о своих московских приключениях. Очередь постепенно продвигалась и уже завернула за угол, и так близка была касса с заветными билетами. Но тут... кассирша, к всеобщему (молчаливому) возмущению, решила пообедать. Нам, впрочем, уже было всё равно - два часа стоять или три, мы испытывали удовлетворение от стояния в этой длиннющей очереди - как бы очищение, предвосхищение. Иначе и быть не может. Но вот, наконец-то, куплены билеты и все розданы вновь подошедшим “нашим”.
- Феня, я тебе завидую, ты в первый раз, - говорит Шварцик и исчезает в соседнем зале.
- А это что? Козел какой-то над городом летает?
Две дамочки с видом больших ценителей живописи обсуждают картину. А я хожу-брожу по залам, завидуя всем этим картинам. Для меня Шагал всегда будет впервые.

13 ноября, пятница. 87.

Мне тут предложили работу в “Журнале мод”, но пока всё оформят - Новый год наступит. А я-то обрадовалась и сдуру отказалась в “Сов. бабе” (“Советская женщина) от командировок - Тбилиси, Вильнюс. Потом, конечно, как всегда выяснится, что никуда меня не возьмут, и буду я лишь на фестивале моды тусоваться. Звонила в “Эрмитаж” - в редакции просили найти отзывы о них в западной прессе - на Колю нарвалась. По делу он, конечно же, ничего мне не сказал, а наговорил кучу всяких романтичных приятностей и звал в гости, в ещё пока существующий подвал. С Нового года отберут и подвал, и весь выставочный зал, и останется Коля один на улице и замерзнет. А я пишу “Дневник экстравагантной девушки”. И настроение у меня превеселенькое, и погода такая замечательная, снежная, влажная, хочется из холодной улицы - в гости, к чаю, камину, глинтвейну. Но мне надо работать - как всегда куча звонков.

26 декабря, суббота. 87.

Суббота - самый счастливый день недели, не надо идти на работу. А тут ещё Гоша Острецов пришел в редакцию в галошах - счета заполнять - он у нас на разворот идет со своими синтетическо-пластмассовыми украшениями + пояснительная статья Жоры Литичевского. И Гошины галоши, одетые на ботинки, сразили меня своей “уместностью и удобством” - скажем так, вернее, это он сам так сказал.
Так появилась идея написания статьи про ретро конца 80-х. Рабочее название “Гоша в галошах”.
А Боря Юхананов, пожелавший со мной познакомиться в театре Васильева, куда я зашла к бедному Инчику, который теперь там работает, сразу принялся за дело и, узнав, что я работаю в “Журнале мод”, подписал меня на статью о “театре костюма” - представление, разыгранное наполовину импровизационно и объединившее в себе всё касающееся моды от конца 19 века до сегодняшнего дня, (если я, конечно, правильно его поняла). И сам Юхананов - клёвый - галифе, пиджак годов 50-х с Тишинки. Я ему и сообщила, что как раз его-то образ очень вписыватся в “ретро конца 80-х”. “Этот стиль для меня придумал Гарик - король Тишинки, и, если писать об этом, то в первую очередь непременно о нем” - заключил Юхананов. И всё в студии “Оберманекенов”, которые тоже теперь при театре. Женечка с Анжеем всё поют про “новую эротику” - очень милые и смешные. А Инчик, как наркоман, не может без театра, уставший, но счастливый! Вижусь часто со Шварциком в МАРХИшной столовке, куда ходу обедать. Он всё такой же - весёлый, не вопросный, радующийся жизни. И сразу хочется на третий курс, на улицу Герцена, в кофейню с шампанским в 12 часов, снег, двор, Тверской.

17 января, воскресенье 1998.

Снега нет совсем. Тепло и грустно без зимы. Сижу слушаю по радио самую популярную песню в Америке, ( а у нас “Луна, Луна...”) и собираюсь с Катькой и Инкой на выставку авангарда 20-х годов на Крымской. А ещё мы в редакции закупили альбомы “Агитационно-массовое искусство оформления празднеств, 1917 1932 годы”, на которые запали ШТЕРНовские журналисты, так что теперь мы всей редакцией будем оформлять массовые празднества.
Вдруг я с ужасом, нет, скорее с удивлением обнаружила, что не писала дневник с прошлого года, и сам Новый год остался незамеченным, впрочем, так оно почти и было. Просто какая-то весёлая сумасшедшая ночь, когда все пьют шампанское в красивых платьях. А мы, немного посидев дома, поехали к Емельке с Веркой и тоже сидели в красивых платьях в антикварной гостиной и пили шампанское под тающие свечи в бронзовых подсвечниках и музыку 30-х годов Часам к восьми все уже вырубились. Нет сил курить - только спать, спать, спать... Вот такой вот Новый год! Никакой! Спокойный! Но, по сравнению с прошлым, так просто - роскошный.
А ещё я хочу посмотреть “Восемь с половиной” и на выставку. Винни совсем обнаглел, не идет гулять, лезет под диван, а потом ссыт, где попало, и меня укусил - противный. Мама сказала, что отравит его, а папа сразу решил из него шапку сделать. Семейка садистов. Дома опять разгром - привезли кухню. Папа по телефону играет с Корниловым в шахматы, а я слушаю радио, где объявляют об издании романа Бориса Пастернака “Доктор Живаго” с предисловием Д. Лихачёва и читаю “Защиту Лужина” Набокова и “Московский комсомолец”, без конца смотрю ТВ и почти ничего не вижу вокруг. Вот, если Катька сейчас заснет и не пойдет на выставку, я обижусь на погоду и пойду одна.

27 января, вторник.

“С тех пор прошла неделя, и ей уж надоели и Джимми, и миндаль...” И вот она действительно прошла, но если вернуться на 10 строк выше и на 10 дней назад, то мы все-таки пошли на выставку. Малевич, Родченко, Маяковский, Шагал и т. д. Настоящий первый авангард. И удивительно - потрескавшиеся полотна...
Немного взгрустнув, мы пошли пить кофе. Тихое кафе в подворотне, фигурное катание по телевизору, и парочки сидят за руки взявшись. Ну да ладно, кофе выпит, пошли курить. Куда? Не долго думая, зашли в соседний с дверью кофейни парадняк - роскошный, с лавочками, вделанными прямо в решетку лестничных перилл на каждом этаже, а на первом этаже - сама большая и чистая. Синяя металлическая клетка почтовых ящиков и сломанная открытая дверца к квартире № 13.
И, как всегда, тоскуя о любви к “произведению искусства”, мы с Катькой томно вздохнули и решили пойти в гости к Коле. Навязчивая идея, со временем превратившаяся в манию, теперь стала просто доброй традицией. Звоним в “Эрмитаж” - там глухо, еще раз вздохнув, звоним Зайделечку, который нас к себе в гостечки зовет, чаек попивать. Ну мы, делать нечего, идем, вернее, едем на метро до Беляево и, конечно же, по пути заходим в “Эрмитаж” и, естественно, дверь нам открывает Коля!!!, собирающийся уже оттуда сваливать. Но, увидев нас и обрадовавшись нежданно (это нам так показалось), мы спускаемся вниз в мастерскую, которая вскоре станет каким-нибудь складом или еще чем-нибудь нетворческим. Мы слушаем какую-то “африканскую” музыку, сидя на полу в окружении огромного количества мятых цветных тканей, а Коля что-то вещает за искусство. Мы с ним символично-ностальгично станцевали рок-н-ролл, и все вместе поехали к Зайделю, вскочив в уже уходящий автобус. “Те-еплый стан-нн - загадочное название”, - не менее загадочно произносит Коля. А Зайделечек в фартучке с цветочками, такой домашний. Решительно порвав с незаконченным архитектурным образованием, он решился стать модным художником, и одна из двух комнат тут же превратилась в мастерскую. Коля - “учитель”, как называл его Зайдель, нахваливал творения “своего ученика”. Мы сидим на кухне с красно-белыми клетчатыми заштопанными занавесочками и курим три “Казбека” на четверых. Булькает чайник, и жарится колбаса. Зайделечек с Колей мечтают об авангардной коммуне в деревне, где луга, коровы, доярки, стога сена, и хотят быть трактористами, и лежать на печке. А Катька сонная, а я веселая. Уж полночь близится и нету сигарет. А мы на улице, и позади окно на пятом этаже с красными уютными занавесками. Мы с Катькой едем в метро и рассматриваем фотографию Зайделя, которую он торжественно мне вручил, после того как я его подписала быть манекеном у нас в редакции.
А в прошлый вторник “Клуб авангардистов” устроил выставку в “Сандунах”, в мужском отделении. Было закрытие. Пускали женщин. Картины 26-ти художников - членов Клуба авангардистов и примыкающих к ним - Литичевского, Филатова, Острецова, Ройтера, Олега Котельникова (из Ленинграда) и многих других... Но сама, что ни на есть “банная” атрибутика, т.е. березовый веник, наиболее вещественно проявилась, пожалуй что в одном произведении - Андрея Филиппова “SPOR" (Senatus popolusque Romanus) - огромный молот с прикрепленными к нему серпами, а внизу ОН - веник. “Римские размышления” на тему бани.
Пригов вещал в корреспондентские микрофоны о том, что “искусство - это очищение”. - “Мы сбрасываем с себя привычные одеяния - художников, критиков, искусствоведов, зрителей и становимся просто людьми...” Мы с Катькой, правда, не сбросили с себя никаких одеяний и ходили в шубах в окружении облаченных в простыни художников, которые потом бултыхались в бассейне. Акция “50х50” - посередине бассейна натянут канат, и двое, по обе стороны него усердно переливают воду из одной части бассейна в другую. И Борисов (летописец тусовки) с извечной видеокамерой и сам в простыню завернут. А вокруг всякие корреспонденты иностраннческие бегают с фотоаппаратами, телевидение наше приехало. Мы с Катькой ещё раз, последний, взглянули на очередной “шедевр" Коли Филатова, и не найдя вокруг автора, поняли, что нам душно в шубах-то и пошли в “Марику” пить кофе с вкусными ментоловыми шоколадками, привезенными Катьке из самой Амерички.
“Знаешь, что мне папа привез из Америки” - загадочно говорит Катя и, поймав мой вопрошающий взгляд, отворачивает ворот свитера. На шее что-то блеснуло. И Катька с неподдельным трагизмом в голосе: - “Светик, золотую цепочку, - и выдержав паузу, - за сто долларов, это из Америки-то, я вчера весь вечер рыдала...”

29 января, пятница. 88.

Вчера у нас в редакции был вечер-праздник авангардной моды. Гошик и Жорик пришли с утра, развесили в зале свои простынные плакатища, у Литичевского новое “Я твое солнце, ты мое солнце”. А Гоша - 6 х 6 м. “Малевич. Острецов. Гагарин”. А к вечеру подошли Лена Худякова, Катя Микульская, Катя Филиппова, Иренчик Бурмистрова и Сергей Чернов из Ленинграда приехал. Во всех комнатах переодеваются, красятся, шум, гам, суета. Гоша с Жорой демонстрировали Гошины же “супрематические облачения” из его коллекции революционной моды и, еле сдерживая улыбки, импровизировали позы на тему “Рабочего и колхозницы” под жизнеутверждающие песни 30-х годов - “… и вместо сердца пламенный мотор”. А Жора придумал живописный плащ, посвященный ОСВОДу - Обществу спасения на водах, - и заворачивался в него, раскрывая рисунок. Все это было забавно, особливо, когда после безумных прыгающих, звенящих, гремящих персонажей в пластмассово-жестяных костюмах Иренчика по нашему Круглому залу сомнамбулистически двигались “неживые” манекены в “некрофильских” костюмах С. Чернова с красиво размазанной по белым лицам гуашью, с лягушками в зубах и невозмутимо брызгали всех присутствующих бурой акварельной водичкой из огромной колбы. Все это действо было устроено с легкой руки Светы Куницыной, которая у нас работает последнюю неделю, как бы, ее прощальный вечер и ее, теперь уже мужа - Артема Троицкого.
Пришла Инка в своей потрясающей куртке и мы после всего, ещё с Аллкой - Инкиной подругой детства, поехали ко мне на ужин. А потом , с ответным визитом - в театр на БИКАПО! Но, увы, как сказал Юхананов: “БИКАПО не настроен” и мы уселись в наушниках слушать “Оберманекенов”. “Девочка-подросток с запахом а-апельсина ...” “Уж полночь близится, а Германа все нет” ( полное имя БИКАПО - Герман Виноградов), - подумала я, и тут он вошел - в маечке в красный цветочек, босиком, в шортах-лохмотьях, лысый и молвил: “Пойдемте”. И мы пошли. Описать это невозможно - это можно только пережить.

4 февраля, четверг.88.

Позавчера у Емельки был день рождения. В течение всего рабочего дня я тщательно красилась, и к вечеру, купив в подарок бутылку шампанского, была готова. Верка в очередном сногсшибательном платье, небрежно бросила: “Емеля подарил”. После нескольких бокалов вина мы с Пашей Пепперштейном стали танцевать танго, и я теперь вся в синяках. Был председатель Клуба авангардистов, он же конферанс “Среднерусской возвышенности” - Сережа Ануфриев. Мы с ним очень мило пообщались и, когда все уселись смотреть Джеймса Бонда, он шепнул мне на ухо, что я “Женщина-лиса”, правда не объяснил, что это значит. Всё было пьяно, весело, а внизу - на улице Герцена мелькали огни машин и запотевшие, холодные окна троллейбусов. И красивый мальчик Филипп пошел меня провожать.

26 марта, суббота. 88.

Мои рабочие дни отмеряются огромными часами кабинета, выходящими на Кузнецкий мост. А еще под окном стоит человек в дохе с оторванным подолом. У него запряженная лошадь с коляской и он целый день очень неприветливо зазывает всех покататься по Неглинке и Петровке. Современный ямщик.
А я слушаю дурацких итальяшек, редактирую материалы и занимаюсь прочей ерундой. Начисленный мне гонорар в количестве 90 рублей, вдохновил меня на дальнейшее творчество.
В четверг меня заслали в министерство на Калининский, и на обратном пути я зашла в театр, отдать Юхананову кассету. Открываю дверь в студию - на полу лежат Оберманекены и Борька. Сон - творческий процесс. Через некоторое время они пробуждаются, убирают “эротичный” поролон и совсем не “эротичные” пальто, кипит чайник, Анжей сразу что-то наигрывает на синтезаторе, Женька, как всегда в непредсказуемом полете, а Юхананов подносит пепельницу к моей сигарете. И мы стали вдруг придумывать костюмы-овощи: платье-луковка, юбка-вишенка, но плащ-арбуз потряс мое воображение - на красной атласной подкладке с семечками-перьями. Совершив “вертикальный взлет”, я решилась стать оберманекенщицей и обреченною отправилась на работу - курить, писать, смотреть в окно.
Вчера была премьера “АССЫ”, на которую я не пошла.

7 апреля, четверг.88.

Гребенщиков по пять раз на дню поет по радио “Над небом голубым”, а Цой “жаждет перемен”, Дуня Смирнова со страниц журнала “Советский экран” и плакатов, афиш “АССЫ” объясняется в любви к пальмам под снегом в зимней Ялте. Наконец-то, после несостоявшейся премьеры в “Ударнике” арт-рок-парад “АССА” уже вторую неделю бурлит в ДК МЭЛЗ. Электроламповый завод - загадочное название. Средства массовой информации перенасытили народ объявлениями о премьере. Инчик звонит мне на работу.
- Всё! Сегодня идем на “АССУ”.
- А билеты есть?
- Нет, конечно!
- Тогда идем!
Ловлю тачку, вбегаю в подвал театра со словами: “машина к подъезду” и мы, провожаемые удивленными взглядами быстро, но красиво выходим.
ДК МЗЛЗ - унылое, серое, здание с огромной яркой афишей мультфильмошных пальм. Из кокетничанья с police(ом) за решеткой на этот раз ничего не вышло, мокнем под мерзким дождем. Мимо проносится совсем молоденькая восторженно-уверенная журналисточка в плаще нараспашку с ошейником аккредитации. А наши “Прессы” никуда не годятся. Но после второй выкуренной сигареты мы, как всегда, непонятно кем проводимые, уже внутри - в окружении картин, плакатов “АССА В МАССЫ” - большими блестящими буквами на темной стене. И никакого парада - сплошной арт-рок. Наклеечки, календари-плакаты с Африкашей и Друбич.
И вот мы с Инчиком сидим в ложе “для самых почетных гостей” - привет от корреспондента “Washington Post".
Как и было обещано в многочисленных анонсах, первая часть - “Союз композиторов” во главе с Сашей Синицыным. “ВВС - универсальная машина” - сбрасывает с себя строгий форменный френч и остается в белой рубашке. Он поет свою самую волшебную песню “Цвети цветок, люби любовь”. И вдруг свист, крик и вопли “АССУ давай”. В глубине сцены в своем шаманском танце появляется БИКАПО с бубном и, увидев явно не настроенный на его импровизации зал, исчезает , оставив тишину за собой. “Союз композиторов” уже взрывается телевизором и стриптизом на крыле самолета, а зал всё исступленнее требует “АССУ”.
При первых кадрах фильма в “нашу ложу” ввалился Африкаша и, в который раз взглянув на свое экранное воплощение, шепнул американскому корреспонденту, что “сегодня наконец-то уезжает в Ленинград” и исчез в треугольнике света за дверью. А мы в течение двух часов лицезрели Африкашу-Бананана, которого в конце концов убил Говорухин, которого из ревности застрелила Друбич (медсестра из Тамбова), которую арестовала Ирена Куксинайте (длинноногая КГБшница) под звуки “Янтарных волн” Жанны Агузаровой. История, которую снял Соловьев, которая имела скандальную популярность еще до выхода на экран (в свет), и которая нам с Инчиком активно не понравилась.

24 апреля, воскресенье.

И опять воскресенье, снова вечер. А в прошлое (воскресенье) я поехала в гости к Верке, был вкусный торт с орехами и клубникой, пиво, вино и музыка. Немного грустно и скучно. Солнце, весна. Верка - красивая. А ближе к вечеру я поехала к Инчику в театр, она теперь там “живет”. Шла репетиция - тихо переговариваясь с Пашей насчет фотографий я всхлипывала от Инкиных новых желтых ботинок. Мы решили пойти на Арбат пить воды Лагидзе и есть хачапури, но нам вдруг захотелось кок-тейль! И мы, переменив маршрут, пошли в “Москву”, где оказалось очень много народу. Встретила Тита с очередной красавицей в зеленой шубе и символично прошлись по стриту до не менее символичного ВТО, который стал гнусным и противным, может быть в связи с переименованием его в ЦДА, а может быть, и мы с Инчиком стали уж совсем не те.
- С 15-ю копейками на чашку кофе в ВТО, а дальше - куда кривая выведет выведет, а выводила она нас в самые разные ситуации. А сейчас вывела лишь на Тверской, чему мы, честно говоря, были несказанно рады. И тихими ночными переулками с оранжевыми окнами мы вышли к театру, который и не спал вовсе. В небезызвестной квартире № 4 были Юхананов, БИКАПО в рыжем парике, Оберманекены и иностранцы, с трудом говорящие по-русски и по-английски, какая-то девушка спала в шкафу под мирное стуканье печатной машинки. БИКАПО, невзирая на телефоны, чай и актеров, играл на гитаре, глядя на потолок и на свою жизнь в искусстве. Инчик придумывал костюм актрисе к спектаклю юханановскому, на который он меня, после того как сама напросилась, пригласил. А мы пошли в комнату к БИКАПО, играть! Потрясающая комната, которая живет своей жизнью, и музыка в ней. Железки звенят, нет, они не звенят, они дышат сами по себе, когда ты уже про них забыл - вдруг перезвон, шелест и - набат. Там можно сидеть и слушать чуть тронутую звуком тишину, пока совсем не остановится время.
Все ждали Главного, а я пила чай и слушала Женьку, рассказывающего про готовящийся к печати в издательстве “Наука” их труд “Школа прикосновения”.
- “ Это самая новейшая, самая целомудреннейшая форма представления новой эротики, за которую тут же уцепились ещё и французы, и вообще...”
Квартира живет сама по себе и в ней сами по себе живут замечательный “сумасшедшие” люди. Проснулся Анжей на диване Паши Каплевича, вышел к нам чайку испить. А БИКАПО всё играет. А я всё слушаю, смотрю на Инкины желтые ботинки, лиловые штаны и думаю, какая же она замечательная, а вдвоем мы замечательные в квадрате. И никто-то нам не нужен, “кроме итальянцев”, впрочем, и это уже пройденный этап. Если бы Инчик был мужчиной, он бы на мне женился... и наоборот. Во-о семейка! Сколько пройдено километров по улицам, сколько литров кофе, вина, чая выпито, сколько иссмеяно и исплачено вместе. “И от всей души желаю в старости пить с вами чаю”. ( Это из оды, посвященной мне: “Светке в 20”, когда ещё “я люблю вас, как Емеля”.)
Вот сижу, в субботу еду в Коктебель, но жутко хочется спать. Хоть я теперь и новая фотомодель, можно сказать, находка нашего фотографа сэра Эдварда, но спать все равно хочется.

15 мая, воскресенье. 88.

Итак, ровно две недели назад я села в поезд “Москва - Феодосия”, на который чуть не опоздала. С Максом мы запутались в разворотах. 10 минут до отхода поезда, я в панике, а мы никак не можем выехать на Садовое кольцо. К черту машину... Вылетаю, ловлю такси, умоляю шофера скорее. “Когда поезд-то отходит” - лениво спрашивает он. “Через 10 минут, в 11.40” - плачу я. Шофер смотрит на свои часы: “Через 12”, - говорит он спокойно, разворачивается на 180 градусов и через 2 минуты мы у вокзала. Вбегаю в вагон, воздушный поцелуй Максу - и всё. Соседи по купе встретили меня вопросом: “Вы, наверное, тоже в Планерское?” - “Конечно!” Пожилая, лет за 70, интеллигентная женщина - Раиса Николаевна и ее сын Феликс, лет за 40, которого она звала Феденькой, и ещё одна девушка Лена. Раиса Николаевна возмущалась не глажеными занавесками на нашем окне так, как я в свои 20 уже не возмущаюсь. Феликс шутил, а я тихо радовалась таким милым, приятным соседям, считая их самыми лучшими во всем вагоне, пассажиры которого все, впрочем, ехали в Коктебель. И от одного этого уже было радостно. Серый индустриальный пейзаж новостроек вскоре сменился тарусскими лесами, Окой. На столе появились всякие вкусности, зеленый салат, и мы выпили по глотку какой-то потрясающей водки из бутылки, в которой был “корень жизни”. После обеда все набросились на вчерашнюю “Правду” со статьей “Заговор Красной Армии”, и Феликсом было принято решение читать статью вслух.
А наутро на столике стоял букет цветных гвоздик. “Это женщинам нашего купе”, - сообщил Феликс, стало приятно и грустно.
Приехали мы в Коктебель часом раньше назначенной стрелки на почте. И, уже сидя в кофейне, я увидела Верку. Она свела меня в две снятые комнаты. И вот уже море, пляж, солнце. Коктебель, и не верится. Сирень, не распустившиеся ещё листья дикого винограда, надеваю солнечные очки. Итак, мы живем с Веркой в одной комнате - это спальня, а Наташка Зака с Машкой в соседней - она же гостиная с удивительным, кичевым натюрмортом - виноград, арбуз, персики и на переднем плане бутылка ново светского шампанского. Все это в рамочке и под стеклом. Абсолютно коктебельский вариант. Хозяева у нас чудные - их как будто и нет вовсе. Дядя Жора пришел 1 мая “курей кормить” - нарядный такой - из гостей, видимо. А у нас обед на улице. Выставил нам бутылку домашнего вина и вскоре отчалил. Вообще, обедало у нас не меньше 10 человек, впрочем, всё начиналось с завтрака. Закины приятели - Леша и Олег с утречка ходили в магазин за продуктами, а Маня с Закой всё готовили, ну а мы с Веркой просыпались, когда всё уже было на столе. Потом подъехали Мескины, а к Паше Пепперштейну приехал Сережа Ануфриев. Они с Пашей очень милые и смешные, и у них есть “ортодоксальный букварь” с картинками и надписями. Ещё они каждый день ходят в “писдом”, садятся на “лавочку” и пишут всякие тексты, которые вечером зачитываются вслух. Там ещё есть бюст Ленина, к которому они ходят на поклон, и вообще , творят и говорят кучу невероятностей. Девчонки называют из “даосами”. “Плавленый пацан”, “Правильный сырок” - названия их произведений, которые пишутся абсурдистскими диалогами. На самом деле имеющими вполне твердую свою теорию.
А вообще, сначала было холодно и мы с Веркой, купив себе обогреватель за 4.50, уже спали с открытым окном, за которым были белые ветки цветущей яблони. На участке росли потрясающие розовые тюльпаны, которые напоминали страну чудес и всё вокруг было сказочно красиво - гроздья распустившейся сирени, цветы, желтые деревья, каштаны, солнце. И я в черном кимоно и узких черных очках. А море все равно очень холодное, но я окуналась несколько раз в надежде стать моржом. Заки все время играли в теннис, а мы с Веркой загорали и сожгли себе лбы и уши. А, когда мы собрались и пошли в Тихую бухту, подул ужасный ветер, но солнце, невероятно зеленая трава, сине-зеленая полоска моря, желтые, голубые, красные крапинки цветов и запах полыни. Последние три дня были с дождем, без солнца, но с вечерами, полными сказок. Огромный черный зонт лежит раскрытый на камнях, Сережка пускает мыльные пузыри в темноту, мелькают камни, тени, волны и обнаженные загорелые тела на фоне моря. А потом мы с Пашей танцуем танго на камнях, мои распущенные волосы переплетаются с его шляпой и под конец мы валимся в камни под всеобщие аплодисменты. И, как всегда, ночной чай. Наша комната полна цветов, дикие розовые пионы и тюльпаны в больших прозрачных банках на столе. Влажно и тихо. И, как только стемнеет, начинают как-то странно квакать лягушки. “Даосы” , правда, утверждают, что это вовсе не лягушки, что это они смеются, но как бы там ни было, кряхтенье это не слишком приятное. В последний день мы с Веркой решили быть роковыми - оделись во всё черное и пошли, две под метр восемьдесят... Но, как всегда, имидж роковых женщин не удался. На этот раз помешал дождь, который полил в самый неподходящий момент. Ну, а тут уж и машину поймали, с музыкой “Я готов целова-ать песок. По которому ты ходила”. И вот, уже Феодосия, ужин в привокзальном ресторане и постепенно весь перрон заполняется коктебельскими людьми. Я поменяла свой плацкарт на купе вместе с Веркой. А во Владиславовке тюльпаны 5 копеек штука. Какой-то пустой день в поезде. И уже, подъезжая к Москве, Верка вдруг меня спрашивает: “Ты по Максу соскучилась?” - “А ты по Емеле?” и мы обе опустили глаза в пол. И вот - Курский вокзал, Макс с машиной, Емеля и мы с охапкой тюльпанов, сиренью и неизменным веником сухих цветов.
Тюльпаны уже завяли.

12 июня, день недели - не знаю какой. 88.

Итак! Американская мечта сбылась - шорты сшиты! Но американнее от этого не стало, разве что Светка Куницына вернулась из Америки и зашла к нам в редакцию. Вся в черном - “белая женщина”. И вот уже в который раз я не поехала на weekend в Ленинград, но мы договорились со Шварциком на этот. Сирень уже, правда, отцвела, и ночи не такие белые, но это не важно - там пустые две комнаты в коммуналке, а ключи у Шварцика. Бедный Шварцик, отбыв свою практику-повинность в МАРХИ, заходит за мной и мы идем пить кофе в кооперативное кафе “Старая Москва” - оно почти на улице, там тепло, лето и зеленые листья. И сидя за круглым дубовым столом, накрытым голубенькой клееночкой, мы рассматриваем узоры в кофейных чашках и думаем о том, что уже давно пора быть бы в Крыму, смотреть на звезды и валяться в сене.
У меня какое-то очень хорошее, грустно-веселое настроение. По городу ходят люди в шортах с загорелыми ногами, этюдниками и папками для бумаг. И хочется совершать удивительные вояжи, красиво одеваться, быть босой и загорелой, пить шампанское, сидя в плетенном кресле, заедать его арбузом и совершенно не знать о том, что произойдет через 20 минут, а просто слушать музыку, а потом, накинув черный шелковый халат, и повязав на голову желтый шелковый шарф появиться на пляже, загадочно взирая на окружающих сквозь темные очки. Имидж героев детективов Агаты Кристи, смешанный с блестящими представителями платиновой молодежи. “Отдых на яхтах у моря. Ностальгия по трансатлантическим путешествиям. Классическое ретро, впитавшее дух изысканной спортивной одежды, отдаленно напоминающей о былой роскоши яхт прошлого”, - сообщают журналы мод социалистических стран, которые мне по долгу службы приходится просматривать.
Шварцик периодически передает мне приветы от Коли, который тусуется на Кузнецком и постоянно меняет мастерские.

10 августа, среда.

Лето, Москва. Тепло и грустно... Впрочем, не так уж и тепло, особенно в последние дни. А вообще в этом городе происходит масса невероятностей. В прошлую среду иду я после работки, печальная такая, “душа”, как водится, “влечется в примитив”. Выхожу на “Красных воротах”, хочу в кино на “Красную пустыню” во “Встречу”, но сеанс через два часа... Дай-ка, думаю, я на Фурманный загляну. Постучала в дверочку, и она открылась!!! А там Коля!!!, который мне: “Поехали на прием?!” - и застегивает белую рубашку. Какой прием, чего прием - я толком не поняла. Перебегаем Садовое кольцо, я прощаюсь с афишей “Красной пустыни” и, выскользнув из-под колес грузовика, попадаю в объятия Коли... Ловим тачку, едем, по пути Коля рассказывает, как жил в Новом Свете, десять дней, в полном одиночестве, в какой-то немыслимо заповедной зоне, куда его егерь пустил, звезды, деревья, море, цветы... Вылезаем у метро - ждем Жорочку Литичевского и Ройтера. А их все нет и нет. Мы уже совсем обиделись и совсем замерзли - даже объятия Коли, после того как мы опять чуть не угодили под “КамАЗ”, не согревали меня (душа горела синим пламенем). Влезаем в автобус - тут и Жора подбегает, на меня не смотрит и все Колю выговаривает, что как же без него... Поднимаемся на 11-й этаж дипломатического дома с кучей Volkswagen(ов) и Mersedes(ов) у подъезда. “О! Моя маленькая оранжевая мечта! Мой маленький оранжевый Volkswagen!”,- подумала я, но тут открылась дверь. Лицо КГБшной домработницы не дрогнуло. Очаровательная молодая женщина и сам хозяин - “покровители изящных искусств”, как их назвал Коля. Под изящным искусством он, видимо, подразумевал свои полотна, которые висели в квартире в количестве трех штук (+ одна картина Ройтера) и заполняли собой все пространство абсолютно белых комнат. Домработница аккуратно открывала дверь, впуская новых гостей. Постепенно белые комнаты заполнились цветными шелковыми юбками и черными строгими костюмами. Белая полка у зеркала раскрасилась разноцветными кожаными сумками и яркими пакетами.
- Андрей Ройтер, Ольга Ройтер,- представлял хозяин гостей.
- Николай Филатов, Светлана м-м-м...
Тонкие бокалы наполнялись шампанским. Жора говорил на трех языках одновременно и наконец-то обратил на меню внимание. “Ах! Злобина-Кутявина”, - молвил он и вспомнил про написанный им, но так и не напечатанный нашей редакцией материал про Гошины украшения. - Ах! Злобина-Кутявина! Как жалко, ведь с душой же так написаю, ладно, теперь одна надежда на тебя”. И пошел за второй порцией ужина. КГБшная домработница нещедрой рукой накладывала в большие белые тарелки маленькие порции салата, грибов и всяких прочих вкусностей. “Вы знаете, ожидается еще восемь человек гостей”, - сообщила она Жоре, наложив ему риса с луком-пореем. “Лук-порей. А что это?” - сказал Жора и принялся за еду. Ожидаемыми восемью людьми были, наверное, Леня Бажанов с каким-то приятелем и двумя девушками, которые все время хохотали, попивая джин. А Коля предложил выпить за платоническую любовь и дружбу между мужчиной и женщиной. Сказал и сам задумался! А я не задумываясь пригласила Жору на “белый танец”. И после белого грузинского вина и разбитого на балконе пустого бокала под мой замечательный, баз акцента, как сказали немцы, немецкий: “Jag, Jag Volkswagen “ - мы решили ехать в гости, еcтественно, на Volkswagen(е). И не очень трезвый Алекс с не менее трезвой Биргит под громкую музыку в машина привезли нас с Колей и Жорой к себе. “У нас две сибирские кошки и сынок”, - сказала Биргит. А мы, усевшись на ковре, попивали jin + тоник, Коля и Жора упорно меня рисовали, но у них ничего не получалось. Два “портрета” я сожгла, один - Колин! оставила себе на dolguyu pamiat. И вот, развалившись на заднем сидении такси, Жора все загадочнее вздыхает: “Ах Злобина-Кутявина...” - и Коля целует мне руку. У Коли в мастерской Жора, оказавшись в горизонтальном положении, сразу заснул, а Коля мне что-то вещал про неплатоническую любовь... Я уверяла его в том, что он лишь имидж. Но Коля, утыкаясь головой в плед : - “Я не хочу быть имиджем, не хочу...” И я про себя: “Хочешь, не хочешь - а есть...” И... гордая, и непокорная, как море, к которому меня, впрочем, влекло больше, чем к Коле, я отбыла в ночь.

25 августа, четверг.

Жара жуткая, хожу на работу в шортах и хочу на море... Но море лишь в заставках о погоде программы “Время” да в песнях Жанны Агузаровой, которая, сама не ведая того, призывает солдат из программы “Служу Советскому Союзу” “Быть всегда с нею рядом”. Программа “Взгляд” буквально взрывается новыми видеоклипами Б. Г. “Полковник Васин” идет сразу по московской и ленинградской программам, Цой пляшет в ленинградских подворотнях. “Видели ночь, гуляли всю ночь до утра”, а “Среднерусская возвышенность” исполняет свою “Четвертый сон Веры Павловны” под сводами мужского отделения “Сандунов” во главе со Свеном, завернутым в простыню, и сопровождает документальный фильм “Лимита” по сценарию Ю. Щекочихина, Дуня Смирнова вещает по радио и по телевидению, как “молодой критик” при объединении С. А. Соловьева “Круг”, Гошу Острецова, расписывающего свои огромные полотна, последний раз тоже видела в телемосте “СССР - Австрия”, Катя Микульская взирает на мир в своих моделях со страниц журнала “Штерн”, и Гоша там же. Театр авангардной моды “Ирэн” имеет огромную рекламу в западной прессе и присылает к нам своего директора исключительно с меркантильными соображениями. Артем Троицкий, издав свою книгу “Rock in the USSR” сначала в Англии, теперь печатается частями в рижском журнале “Родник”. На аукционе “Сотбис” под всемирные аплодисменты уплыла за рубеж “Линия” Александра Родченко. “Выплыл” и Коля Филатов, получив всемирную же известность. Так что все продается, покупается (особенно за валюту), снимается, показывается - растворяется в perestroike and glastnosti . Хорошо ли, плохо ли (далеко ли, близко ли?). Не знаю, наверное, все так, как и должно быть - просто немного грустно... а может, и не так уж грустно, no tolko tebia, Kolia, ya bolshe ne lublu.