|
Неинтересные заметки
ПЕРВЫЙ (категорично). Нет, ради бога, только не об этом! Все современные эстрадные песни — просто чушь. Даже разговор о них — и тот не может быть интересен нормально развитому человеку!
ВТОРОЙ (неуверенно). Н нет, вы не совсем правы, В общем-то...
(Из разговора за столом)
Пожалуй, ни одно искусство не пребывает сейчас в
таком разброде и шатании как искусство песни. Перспектива, по-моему,
никому не видна. Не перспектива, а черная дыра.
Впрочем, прогнозов и советов хоть отбавляй. О песне,
чаще всего эстрадной, все-таки спорят. Спорят композиторы-мэтры, давно
переставшие возглавлять ВААПовские гонорарные ведомости — наш
неофициальный «хит-парад» (официальный теперь тоже проводится —
держись, Майкл Джексон!). Спорят читатели, они же слушатели. Сходятся в
том, что все плохо, что в песне утеряна творческая идея, тексты жалки,
а в музыке повторяемся и повторяем чужие находки. Что надо укреплять
(пресекать, ослаблять)...
Зато диаметрально расходятся в понимании причин.
Одни считают, что всему виной Толкунова, а другие — что Пугачева. Одни
гвоздят ставшую за последние десятилетия пустой, как барабан,
«советскую песню» (неповторимое искусство говорить банально о
небанальном, равнодушно призывать к неравнодушию и умиротворенно
радоваться, когда надо бы завопить: «Пожар!»). Другие мрачно твердят,
что все сгубил «сатанинский рок». Одни уверены, что у нас задавили
истинный рок, а еще прежде бардов — оттого и песенные беды. Другие
уговаривают вернуться к народным началам — и тогда все мигом уладится:
отцы возлюбят детей, а дети отцов...
Давайте все же поговорим серьезно. Мне кажется, что
те, кто тут впадает в крайности, не правы. Согласен с ними в одном:
утрачена творческая идея. Однако при всем том никаких традиций мы в
песне не теряли, ничего не упустили и не задавили. Песенные жанры
развивались у нас нормально и закономерно и так же закономерно
оказались в кризисе.
Больше того: полагаю, что кризис этот, как ни
странно, во многом обусловлен...нашим изменяющимся временем.
Выхода из кризиса пока нет и в ближайшие годы не будет.
Попробую теперь объяснить, почему так считаю. И для
начала проследим, хотя бы в общем, что же происходило с нашей песней
начиная примерно с 50-х годов и по сентябрь 87-го. Что-то наверняка
упущу, что-то в концепцию не уложится. Ну да ведь так и должно быть:
искусство не схема.
К середине 50-х, насколько могу судить, вокруг песни
особых волнений не было. Может, потому, что личные поиски и
индивидуальные вкусы тогда были просто не в моде, а может быть,
объединяющий порыв, энтузиазм советской массовой песни в основном
соответствовал единым надеждам и устремлениям людей.
Конечно, разрыв между песней и действительностью уже
намечался. В беспредельный, как улыбка образцовского конферансье,
оптимизм песни не умещались ни страстная личностная тоска по романтике,
чему-то необычайному, без чего жизни жаль, ни утраты недавней войны,
ни жестокость подворотен, ни продуктовые карточки, ни
реабилитированные отцы. В студенческих комнатушках пели уже что-то
свое. Горожан влекла свободная, нерегламентированная, непредсказуемая
стихия джаза.
В песне что-то явно прорастало... и проросло!
Впервые за долгие годы «официальная» или «профессиональная» (как угодно
называйте) песня была потеснена, потревожена «снизу» — любителями,
народом, авторской песней бардов — так их некстати прозвали..
Барды выразили не букву, но дух происходящих тогда
общественных изменений. Эстрада была по преимуществу безличностна, а
барды — личностны. Обнаружилось вдруг, что у современного человека
богатый внутренний мир и обладать таким миром нравственно, что только
тот, кто умеет глубоко чувствовать и мыслить, вправе называться
общественным человеком. Само взаимодействие с певцом стало иным:
слушали теперь не отдельную песню — слушали слово певца. Слово Визбора
(мое поколение это уже не затронуло), Окуджавы, Высоцкого...
Какое-то время самодеятельная (авторская) и
профессиональная песни сосуществовали. Не очень мирно: Окуджаву сгоняли
со сцены и по радио не транслировали, но слушатели противостояния не
усматривали. В компаниях пели и «Под крылом самолета...», и «Последний
троллейбус». Но стала меняться действительность, и противостояние
возникло. Слово и дело вокруг уже не совпадали, но эстрада —
единственное из искусств! — продолжала вторить слово в слово. А вот
барды вторить не смогли.
Этот момент очень для нас важен, выделим его. В
искусстве песни, где главное не глубина и художественность (как
отдельно в поэзии и отдельно в музыке), а предельная искренность и
правдивость, «низовая», народная культура как раз и отличается от
профессиональной тем, что не может быть неискренней. Заблуждения,
дешевые игры, потакания пошлым вкусам и там могут быть — у отдельных
представителей. В массе же — никогда.
И еще. Если в профессиональной песне искренности кот
наплакал, если она вообще в упадке, то уже одно это дает песне
самодеятельной сильнейший импульс для развития. Она становится нужна. А
когда в профессиональной песне мало искренности? Правильно: когда в
обществе застой.
Так и случилось: в 60—70-е годы барды пережили
расцвет. Повсюду возникали клубы самодеятельной песни (КСП).
Административные противодействия им не мешали, напротив... Нет, не зря
кое-кто был напуган даже самой аббревиатурой— клубы, по сути, стали
неформальными объединениями и в существующую систему полуправды,
хорошего тона и взаимной договоренности не вписывались никак. Впрочем,
точно так же в саму систему КСП не вписывался талант Высоцкого, слишком
«неохватный», крупный для пения у костра. Где-то над КСП,
недосягаемый, оставался и Окуджава.
И это тоже важно заметить, если мы хотим понять,
отчего движение пошло на спад. Конечно, дробление клубов, произведенное
на рубеже 70—80-х годов (запрет межгородских фестивалей, разделение
московского клуба на районные «кусты»), сыграло свою плохую роль.
Затруднился естественный отбор: соревноваться на самодеятельной сцене
приходилось теперь не с лучшими, а с теми, кто рядом. В итоге авторская
песня стала мельчать... Но все-таки не это главное. Похоже, к концу
70-х барды уже все сказали, социально и эстетически выплеснулись. Еще,
ну, еще раз можно было констатировать песней, что в душе нет гармонии,
— но сколько же еще?
Жизнь требовала какой-то другой реакции, более
резкой, что ли. На смену бардам, уходившим и уходящим кто в элитарную
интеллектуальность (Мирзоян), кто в тонкую лирику (Никитины), кто в
камерное эстетство (Дольский), кто в откровенную «эстрадность»
(Клячкин, Розенбаум), должны были прийти ребята более
нервные, ироничные, непримиримые, «крутые» — представители следующего
поколения, вовсе не знавшего общественных взлетов, выросшего в годы,
когда все предлагалось принимать на веру, а теория с практикой даже не
соприкасались. И пришли. В конце 70-х накатила волна русского
самодеятельного рока. Те из старших, кто ругает рок, должны хотя бы
ясно представлять, что сами и породили его.
Одно уточнение. Еще прежде городские юноши (и даже
девушки) испытали, повальное увлечение песнями «Битлз», а затем
хард-роком. Новыми формами в музыке заинтересовались некоторые
композиторы: Эдуард Артемьев, Александр Журбин, Алексей Рыбников...
Весьма удачно сопрягали рок с традиционной народной песней «Ариэль»,
«Песняры», с джазом - «Арсенал»... Наконец кто-то додумался соединить
рок с «советской песней», и это породило целый выводок
вокально-инструментальных ансамблей — ВИА.
С ВИА русский самодеятельный рок не имел ничего
общего. Остальных предшественников он продолжил музыкально. Поэтическую
же, социальную заострённость рок обрел именно у бардов, как бы те
сейчас ни открещивались от своих не-причесанных детей.
Рок стал попыткой все того же критического
осмысления действительности в песне, только доведенного до вызова,
эпатажа. Его играли и пели совсем еще молодые люди — это тоже надо
понимать! Потому скепсис, возникающий от выцветших лозунгов и ханжеских
поучений, иногда вполне естественно смыкался в рок-поэзии с космическим
пессимизмом, свойственным каждому второму мыслящему подростку еще со
времен Достоевского. «Машина времени» потому и стала в какой-то момент
лидером, что полнее и точнее других выразила... да-да, беспросветность!
Но одновременно и стремление противостоять серости, суете, тупости.
Хотя бы в одиночку. И больше этого выразить так и не сумела.
Молодым хотелось докричаться до здравого смысла. И
рожденная не у нас, взрывная вызывающая музыка пришлась тут очень
кстати. Не свое стало единственно своим, маркой, знаком своего
поколения, выражением нестандарта — со всем этим хитро переплеталась
свойственная юности жажда громко выделиться, отличиться,
прославиться, наконец.
О роке сказано столько плохого и хорошего, правды и
неправды, что ничего не добавишь. Он тоже сделал свое депо, помог
молодежи выговориться в самые застойные годы и кончился, по-моему, в
тот момент, когда газеты стали острее песен. Был противодействием
эстраде, а стал эстрадой, как бы прибран ею к рукам. Один из самых
благопристойных эстрадных ансамблей «Поющие сердца» преобразовался в
самую что ни на есть забойную металлическую группу «Ария»...
Послушайте! Да не знакомая ли cитуация? Рок был в
опале, как бы в оппозиции, был самодеятельным — и рождал интересные
песни. Становится профессиональным — и ушла суть, остался «выпендреж»,
голый знак. Первым благодетелем для рока (но не для нас) стал бы тот,
кто вновь загнал бы его «в подпол»: там бы он еще себя показал!
Остается выяснить, что же происходило в эти годы с
«советской песней», — и можно переходить к обещанному в заголовке
статьи реквиему. А происходило вполне понятное. Ощутив отток аудитории,
композиторы-песенники решили приманить слушателя запоминающейся музыкой
— шлягером. Поэты-песенники заменили слово «родина» словами «море,
горы, юг, любовь», В результате «советская песня» обрела тот странный
вид, какой имеет до сих пор; помесь французского с нижегородским. То
есть итальянского и американского с... Не знаю уж и с чем.
Бывали, конечно, и исключения. Любой назовет
десяток-другой приличных песен и даже хорошую — «День Победы»
(положительный аргумент во всех спорах об эстраде, как бы индульгенция
на отпущение «советской песне» всех грехов), Но... Это, пожалуй, и все.
Так, может быть, бедность на шедевры не случайна?
Может быть — рискую предположить, — настоящая песня (а не просто
грамотная поделка) и рождается, как правило, в непрофессиональной среде
— и чаще всего в момент общественного неблагополучия, когда возникает
объективная потребность высказаться? А профессионалы лишь подхватывают
то, что родилось в народе, и не всегда ловко, ибо берут как моду, а
значит, невольно выхолащивают суть...
Предположение кажется мне не таким уж абсурдным. Не
то ли разве случилось с русской народной песней? «Под народ» ее в
какой-то миг стали творить профессионалы. И что же? Где песня?
Пример совсем другого рода: Алла Пугачева. Пока
несла в себе некий вызов «снизу», упорство гордого человека, который
назло всем пробьется-таки собственными силами, да еще и дразнит: «Не
нравлюсь? Ничего — переварите!» — была интересна. Стала «звездой»,
стремящейся завоевать мировой эстрадный рынок, — и тут же утратила
начитанных почитателей.
А весь фокус в том, что искренность не поддается
расчету. Толстый роман, театральную постановку, картину можно
просчитать, продумать. Песню — нельзя. Слишком проста. Потому так
коротка популярность эстрадных композиторов. Потому в истории и памяти
— посчитайте! — вообще остается очень мало эстрадных «Звезд», гораздо
меньше, чем, скажем, «звезд» театра. Вот вам и простенькое искусство!
Певцов от бога — не тех, у кого божественный голос, а тех, кто
порождает качественно новое бытие песни в этом мире, — почти нет.
Утесов, Вертинский, Окуджава, Высоцкий... Пиаф, Дилан… И те, как
правило, вызваны к жизни конкретными социальными обстоятельствами. Я не
хочу сказать, что Высоцкий, родись он раньше или позже, не состоялся бы
как певец. Но то, что он был бы другим, несомненно.
Чтобы получше уточнить мысль, выскажусь еще так:
везде, во всех других искусствах профессиональное творчество является
ведущим. В песне — ведомым.
В свою очередь, состояние песни достаточно точно
отражает состояние общества. Если в официальной эстраде все «о'кэй», не
меняется годами, но при этом бурно и смело прогрессируют
«неофициальные» жанры, то это верный признак, что «какая-то в державе
датской гниль». Преобладание, подлинные успехи профессиональной песни,
напротив, скажут о единении общества. Такое единение было в войну.
Предвижу возражения: «А как же советская массовая
песня 20—30-х годов? Она разве не свидетельствует о ведущей роли
профессиональной эстрады?» Думаю, что нет. Массовая песня тех лет была
продолжением песни революционной, которая родилась именно в народе.
Самодеятельная песня угнетенного народа, вполне естественно,
превратилась в профессиональную песню народа победившего.
«А как же старшему поколению нравятся песни в
традиционном стиле — в том числе и написанные сейчас? Что же — у всех
плохой вкус?» Нет, вкус хороший, но... Всегда ведь приятно вернуться в
молодость. Эстрада живет ностальгией по молодости, и слушателю трудно
заметить, что песни уж не те, пусты — лишь оболочка та же. Наверное,
лет через 15 нынешние двадцатилетние тоже будут «послушивать» рок. Но
их дети, для которых рок ни с чем не связан, подумают: «Ну и чушь!» Ибо
жизнь будет другая, молодежь, литература другая, а песни те же. И
родятся тогда новые песни, от которых отцов-рокеров кондрашка хватит.
Потому-то песня всегда разделяет поколения, дети опрокидывают,
отвергают то, что принадлежало отцам.
«А что, — слышу каверзу в ответ, - разве молодежь
совсем не поет старых песен?» Поет. Те песни, которые искренне писались
тогда, звучат и сейчас.
В любом случае о запущенности эстрады говорится не
первое десятилетие. Об этом печалились еще... в 20-е годы! И что же?
Линию развития за это время мы можем проследить только в отдельных
жанрах: развиваются романс, вальс, джаз и т. д. А в главном нашем жанре
— «советской песне» — постоянные разброд и шатание. Постоянно утрачена
творческая идея.
«Хорошо. Пусть так. Но если, как считает автор
статьи, песня неуправляема и не-моделируема, то что же — эстраду совсем
похоронить, совсем ею не заниматься? Сидеть и ждать, пока какой-нибудь
новоявленный бард не поразит нас своими откровениями? А
профессиональных песенников что, перевести в разнорабочие?»
Ну почему же? В конце концов, развлечься, отдохнуть
тоже приятно... Песней «заниматься», конечно, надо. Но при этом
помнить, что песенное искусство простенькое, да капризное. Что оно
зависит от общественной жизни сильнее, чем от наших с вами
организационных усилий. Поэтому нужны усилия всеохватные. Поэтому нужно
создавать систему самодеятельных, возможно, хозрасчетных студий,
секций, клубов. Развивать если не вглубь, то вширь все лучшее, что есть
во всех жанрах: без запретных зон, черных дыр и белых пятен. Пора бы
задуматься наконец и о том, что давно носится в воздухе: о всеобщем
песенно-музыкальном образовании — можно же разработать какую-то
интересную методику.
Очевидно, в ближайшие годы эстрада вновь будет часто
уходить в музыкальные, инструментальные поиски. Отдастся театрализации,
игровой, смеховой, импровизационной стихии (говорят, в Ленинграде
хорошо работает «Популярная механика» Сергея Курехинa). Не потеряет
слушателей усложненная песня Бориса Гребенщикова. Вместе с тем думаю,
что грядет отток публики из эстрадных залов. Мода будет колебаться: то
вдруг вернутся барды, то «диско», то на год-полтора сведет с ума всех
девочек какой-нибудь мягкий, лиричный певец — потом так же быстро и
пропадет, как появился... Сегодняшним «звездам» взлетов не предсказал
бы, но и падений тоже. Были и будут. Новая песня?.. Посмотрим...
Так что, все-таки реквием? Да, но оптимистический.
Песня не даст нам солгать самим себе. Если слово и дело наши вновь
разойдутся, вот тогда, будьте спокойны, она тут же заявит о себе.
Среагирует.
|
