Альтернативная мода .Прямая речь:
|
В «Гараже» открывается выставка «Альтернативная мода до прихода глянца: 1985-1995», на которую отобраны редкие фотографии советско-российского андеграунда, соприкасавшегося с темой альтернативной моды. Самодельные показы, стиль Тишинки, сквоттерские моды на Петровском бульваре, прибалтийские дизайнеры и западные репортажи, подробно рассказавшие о советской DIY-моде, встречаются на редких фотографиях, сделанных уже известными теперь фотографами о молодости далеко не последних российских художников и дизайнеров. Эта выставка, придуманная и собранная усилиями Миши Бастера и Ирины Меглинской, которые так же кропотливо делали нашумевших «Хулиганов-80», проливает свет на полузабытую и совершенно не изученную андеграундную фэшн-культуру, которая питала творческий мир до прихода в Россию моды в том виде, в каком мы её знаем. |
|
|
|
Миша Бастер – создатель фотоархива Kompost,
придумал и собрал гигантскую выставку о субкультурах на излёте
Советского союза «Хулиганы-80», которая прошла с успехом не только в
Москве, но и во Франции. Эта часть архива и выставки была издана в виде
одноименной фотокниги. |
|
|
|
Ирина Меглинская – галерист (галереи «Школа», «Победа» и теперь «Меглинская»), преподаватель и фоторедактор, 10 лет возглавляла фотослужбу Издательского Дома «Афиша». Была со-куратором выставки «Хулиганы-80» вместе с Мишей Бастером и теперь выступает со-куратором «Альтернативной моды». |
Что вы сами делали в этот период 1985-95? Кем вы были в то время? И эта культура, о которой мы говорим – она была частью вашей жизни или протекала где-то поблизости?
ИРИНА: Я была прямо внутри этого процесса, на выставке есть даже фотографии меня. Это были наши друзья, фотографы, которые находились рядом в этом довольно компактном комьюнити. Все дружили, дурачились: жёны наряжались, мужья фотографировали. Я оказалась во всей этой ситуации из-за моего мужа, Ильи Пиганова, иначе я не была бы моделью и не была бы настолько в гуще событий.
МИША: Ну я не буду рассказывать, чем я тогда занимался. Больше хулиганил, рисовал чего-то, нарушал режим всеми возможными способами. Но эта история происходила у меня на глазах и со многими участниками я был знаком. Повседневная мода тогда была, конечно, совершенно ублюдочной, особенно кооперативная. И было две главные силы, которые противостояли этому: субкультуры и вот эти дизайнеры, которых даже дизайнерами тогда не называли. В СССР были оформители и конструкторы. Для легпрома существовало отдельное слово – конструктор одежды, и до 1988 года вся одежда домов моделей была коллективным трудом, а дизайнеры не могли подписать вещь собственными именем.
Все дружили, дурачились: жёны наряжались, мужья фотографировали.
В каких условиях эта мода появилась и почему она тогда была возможна?
МИША: Промышленность тогда развивалась почти пятилетками: совсем не так, как развивалась мировая мода с ее частыми сменами и капризами. Дома мод уже к 70-м превратились в театры мод, занимавшиеся показами, якобы прививавшие вкус, а для народа производились вещи совершенно другие: рабочая униформа и какие-то вещи «на века». Изменения происходили очень медленно и многие люди занимались рукоделием. По сути феномен советского быта – развитие не от выбора, а от безысходности. Как и у андеграунда. Фарцовщики доставали вещи, у них был свой стиль, у людей, которых они снабжали – свой, у субкультур – свой. И почти все люди, кто хотел прилично одеваться, были рукодельниками в разной степени: занимались самопошивом или шили в ателье.
ИРИНА: На самом деле, перпендикулярность советской эстетики, которая была у нас на флаге андеграунда написана, приводила к очень абсурдным решениям в костюме. Щупать что-то совсем не приспособленное для одежды, выходить за грани разумного было чем-то совершенно в порядке вещей. И это концептуальное творчество балансировало на грани обывательского понимания между «несоветским» и «антисоветским».
Как этот андеграунд тогда воспринимали на Западе?
ИРИНА: Во Франции я, вся одетая на Тишинке, производила неизгладимое впечатление, потому что там все считали, что русские – это такие угловатые, нелепые. У меня до сих пор есть какие-то вещи оттуда, которые я ношу, люблю и берегу.
МИША: Они видели фасадную картинку в стиле соцреализма, если не черно-белую, то красно-черно-белую, суровую и спортивную. А тут увидели такое, чего нет даже у них, и ошалели. Но штамп о диктате рабочей эстетики существовал долго. Вествуд, когда её пригласили в 89-м году на Неделю Британской моды, отказалась ехать и сказала, что в стране серпов и молотов моды никакой быть не может. При этом все наши художники из этой истории воспринимались иностранцами как модельеры-аванградисты. Впрочем, даже Юдашкин, отрывший в 1988 году свою «Вали моду», съездил в начале 90-х как именно модельер-авангардист.
Вествуд, когда её пригласили в 89-м году на Неделю Британской моды,
отказалась ехать и сказала, что в стране серпов и молотов моды никакой
быть не может.
Говоря о вашем предыдущем проекте «Хулиганы-80», расскажите, на ваш взгляд – эти миры, авангардных модников и хулиганов, существовали параллельно или пересекались?
МИША: Как раз в 1985 году всё слилось воедино: и художники в свитерках под горло, и панки, и нью-вэйверы встали по одну сторону баррикад. Просто 1983 и 1984 годы были очень мрачным временем с постоянными ужесточениями: постановления о запрете музыки, уличное патрулирование. Пространство для деятельности таких людей сузилось. Какое-то минимальное ослабление в годы перестройки привело к слиянию всех недовольных лиц. Смешались различные представители разных соцгрупп с разными представлениями о действительности.
Как это получилось? Что их объединило?
ИРИНА: Мало было того народа. Важно было, что кто-то читает перепечатанные книжки, как и ты, слушает такие же песни. Бесконечно были какие-то конференции авангардистов: Гор Чахал читает стихи лёжа, Камиль Чалаев на своём контрабасе что-то дудит, тут же вывешиваются картинки и ходят туда-сюда девушки в невероятных костюмах.
МИША: Скучно, было очень скучно. Были тогда, и сейчас есть фантазии о загранице. И то, что здесь у нас жизнь – в консервной банке, и ощущение, что мы в ней тухнем. И всех, кто стремился к чему-то иному, подмагничивало – в первую очередь, судя по лукам на улице. Ты видишь нестандартно одетого человека и понимаешь, что он с тобой где-то в одной плоскости. И, подтягиваясь к творческим процессам, все смешивалось.
Целенаправленно это начал делать Сергей Курёхин на сцене своей «Популярной механики», а Асса, которая там зародилась, пошла волной, чтобы продавить под творчество любое пространство, будь то театральная или музыкальная сцена. Тот же Гор с «Вежливым отказом» делал перформансы, вводившие людей в недоумение, и это было очень важным моментом – хотелось ввергать в шок, вызывая эйфорию или непонимание, чтобы эти зрители о чём-то задумались. Художники вторгались в повседневность вместе с субкультурами: так захватывались пространства. Например, знаменитый Кузнецкий мост, цитадель советской модной эстетики. Там был устроен авангардный показ, который до сих пор с судорогами все эти люди вспоминают. Туда нагнали альтернативщиков, пригласили Петра Мамонова, «Центр» и «Среднерусскую возвышенность» и нормально взбодрили тётенек и дяденек. Тётушку на входе, пытавшуюся продать билеты, посетители вынесли вместе с дверью.
Нагнали альтернативщиков, пригласили Петра Мамонова, «Центр» и
«Среднерусскую возвышенность» и нормально взбодрили тётенек и дяденек.
Получилоась ли достучаться до публики тогда?
ИРИНА: Достучались мы больше до иностранцев, которым это было страшно интересно и которые, как только открылся занавес, были страшно голодными до всего, что происходило здесь. Они начали сразу же транслировать это в свои издания: Stern, Actuel, Face выходили с разворотами об инсайде в Москве и Петербурге. Но самое странное наше появление было в тогдашней программе «Взгляд», где из нас упорно пытались вытащить что-то антисоветское и представить нас этакими странными обезьянками.
МИША: Мне кажется, что даже через 20 лет ситуация для андеграунда и молодежи никак не изменилась: мы никуда не сдвинулись со времён перестройки. Как все хотели перемен, так и хотим. Многие из тех людей не встроились ни в какую товарно-денежную систему и даже не пытались. Было творчество и хулиганство: многие просто горели и сгорели в итоге.
Какой у этого проекта есть потенциальный резонанс?
ИРИНА: Мне важно делать это как большой и подробный проект о времени и людях, чтобы он был востребован и имел фидбэк. Здесь интересна связь времен, из которой каждый может вынести что-то для себя.
МИША: DIY-мода и информация может быть интересна молодым – тем, кто еще не совсем прагматик и делает что-то не для того, чтобы сразу продавать и куда-то вписаться, а хочет сначала взбодрить себя и окружающих. Новое поколение стоит в таких условиях, что обучаясь технике, оно уже думает, где и на каких условиях они смогут что-то с этого получить. Очень много маркетинга, который вредит самодеятельности. Ну а в нашем проекте можно посмотреть на чистое творчество протяженностью в десяток лет.
Труднее ли было делать этот проект по сравнению с «Хулиганами»?
ИРИНА: В этой выставке, в отличие от той, используется авторский труд. Есть десяток художников и небезызвестные фотографы, и это в каком-то смысле уже выставка модельеров и фотографов. «Хулиганы» были задуманы мной как анонимный проект, срез любительской фотографии, которая зафиксировала важные внутренние процессы. И там мы тоже могли обозначить, выделить жирным имена авторов, но сосредоточились на воздухе времени без всяких имён. А эта выставка – выставка и времени, и авторов.
МИША: Когда в выставке участвует 30 человек, у всех есть амбиции, требования, и всё это надо учитывать. К тому же, есть забавный момент, что многие люди действительно переживают, как вся эта самодеятельность будет выглядеть на публике сейчас. Тогда то, что они делали, было вышаком, но время-то идет. И вопрос, не будет ли этот наив и достаточно специфическая тема выглядеть сейчас как трэш, беспокоит и меня.
Почему вы взяли именно этот период, 85-95?
МИША: Я уверен, что перестройка не закончилась в 1991 году, потому что советская эстетика продолжала торпедироваться, обыгрываться до середины 90-х. Из этой истории невозможно исключить дополнительные темы – генерирование образов и шоу на Петровском бульваре: то, что делал Петлюра и его тусовка. И плеяду новых имен вниманием не обойти – Ла-ре, Бартенев, Бирманис уже не испытывали никаких иллюзий по поводу моды и индустрии, но делали шоу на более профессиональном и эстетском уровне. Да и сама тема интересна в виде смены собственной парадигмы, до 91 года и после.
ИРИНА: Для меня есть внутренний барьер – когда сюда приехал журнал Vogue, здесь всё изменилось, стало как будто бы на Западе. Информация о том, что есть тренд в дизайне одежды, до этого совершенно недоступная, стала потихоньку проникать к нам. Девочки начали покупать и шить, одеваться в какие-то масс-марки. Это был конец. Бескорыстному художественному творению в области костюма пришёл конец с начала издательского бума.
Было творчество и хулиганство: многие просто горели и сгорели в итоге.
Вы говорили о цикличности. У вас есть ощущения похожести того времени на наше или, наоборот, его полной противоположности?
ИРИНА: У меня есть ощущение, что всё живое куда-то попряталось. Буржуазная эстетика обычной жизни ещё не сформировалась. Для меня нулевые и начало 10-х – время, пока не поддающееся анализу. Ребята в нулевые пытались выделиться не тем, что рядили себе на головы какие-то невообразимые калабашки, как мы, а наоборот упростились до предела и начала носить никакое. Мой сын одевается вообще в стиле сына американского дальнобойщика. Сейчас хипстеры, определившие последнее десятилетие – это точно такие же мы из 80-х, только с интернетом и другими кодами. Вы – первое поколение, более или менее иерархически правильно устроенное, у вас есть большая и удобная поляна со своими местами и инфополем.
МИША: На плаву – консьюмеризм, а субкультуры хороши тем, что очень мобильны, они не за и не против, это просто почти химическая реакция на повседневность. А в среде, условно говоря, хипстеров – смешение жанров, но при этом есть свои навязанные рамки, много маркетинга и в плане одежды тоже. Не скажу, что это плохо, но лично мне больше интересны мелкие дикорастущие кучки, которые и образуют эту реакцию: интересны именно своей дикостью и естественностью. И у них есть своя история.
У этого проекта есть какое-то мыслимое продолжение?
ИРИНА: Миша будет заниматься этим вечно. Выставками можно зацепить основные куски, но всегда есть что открыть и рассмотреть с какой-то новой стороны. Просто это было время и пространство очень густое. Мне, как со-куратору, было интересно закрыть эту тему с точки зрения хроники – в какой-то вменяемой эстетической упаковке. Мне хотелось замкнуть цепь времён, ведь материал об этой стороне андеграунда нигде не печатался и не фигурировал за 20 лет, что прошли с того времени. Эта рефлексия чисто диалектическая: прошло какое-то время, спустя которое можно начать делать выводы.
МИША: Я не хотел бы заниматься этим вечно. Но материал, который мы собрали, не развёрнут и тема пока не совсем раскрыта. Мы пока даём очень хорошую закваску так же, как с «Хулиганами». Те 3 килограмма фотографий и три десятка интервью, которые мы исторгли из себя, до сих пор никто переварить не может, ибо это действительно разносторонняя и глубокая тема. И большой процесс с точки зрения архивистики. Недорассказав историю «Хулиганов», уже на той выставке я понял, что обречён делать следующую.
Но если быть честным по отношению к этому времени, то надо представить и художественный этаж того же андеграунда – художников и музыкантов. В самом начале процесса я эту тему отложил, пока просто не по силам. Но если помечтать, то, конечно, было бы интересно описать химическую реакцию андеграунда 80-х целиком. Знаю точно, что иногда стоит вернуться в прошлое, чтоб разобраться с настоящим.
Виктор Гюго
Гербатон
Сугробы - "Всё хорошее будет вчера"
ностальгия по неформальному
Презентация фотоальбома и концерт 18 июля
