СТУДЕНЧЕСТВО
Для отпрысков перспективной молодежи дела обстояли несколько иначе,
поскольку институция высших вузов по сути представляла собой замкнутую
коммуникацию, со своим сложившимся за несколько последних десятилетий досугом.
Выражавшимся не столько в комсомольских комнатах, библиотеках и кружках,
сколько в бурном активном брожении в общежитиях и трудовых студенческих
лагерях, которое изредка прерывалось выездами на посев и сборку овощных
культур. Для более возрастной группы успевших завязнуть в семейных отношениях
предлагалось участие в стройотрядах, где в эпилоге молодожены получали либо
жилплощадь, либо заработок, несравнимый с обывательским. Досуг стройотрядов украшала
кспешно-бардовская романтика и комсомольские агитпоезда, разъезжавшие по
молодежным стройкам. Но уже к середине 80-х дискотечная мода накрыла эту
институцию и студенческие лагеря, наиболее известным рассадником которой стал
лагерь от МЭИ в Алуште, где свою трудовую деятельность начинали многие
известные ныне диск-жокеи еще в далеком 84 году. А сам лагерь был открыт для
многочисленных поселенцев. Стоит отметить также, что большинство учащихся,
многие из которых были иногородними, находились в городе на особом вальяжном
статусе, и сложно сказать, что играло тут большую роль. Либо тот факт, что
после обучения студенты распределялись в различные города и им давали погулять
напоследок, либо постоянная задействованность этих групп в каких-то социальных
акциях и процессах. Но так или иначе, ослабленный контроль и многочисленные
иностранные студенты способствовали тому, чтобы эта институция стремительно
обросла всеми «благами» того периода в виде фарцовки и меломанской информации.
В фестивальный и олимпийский период студентов оставляли в городе, зачищая от
нежелательного элемента, и организовывали студенческие места отдыха в виде
дискотек и молодежных кафе. Все это вело к сращиванию этой среды с остальной
коммуникацией центра вплоть до немалой маргинализации и этой части молодежи
после закрытия вузов, утративших свою актуальность. Хотя тяга к неформальности
наблюдалась еще в дофестивальный период, когда на базе студенческой
коммуникации складывались рок-группы, клубы и делались попытки организовывать
первые рок-фестивали.
Подобное благоволение студенчеству присутствовало и в академических
городках, где преобладало молодежное население, за счет разнородного
распределенного населения были налажены связи с «большой землей» и заграницей.
Так что нет ничего удивительного в том, что пресловутые самодеятельные
московские рок-фестивали первой половины 80-х проходили в Зеленограде,
Черноголовке, Дубне... Нечто подобное копошилось в Хабаровске и Свердловске на
базе студенческой коммуникации. Но количество участников этих мероприятий
как-то даже неудобно сравнивать с посетителями концертов зарубежной рок–эстрады
(типа «Прудис», «Смоуки» и иных представителей соцлагеря), и, конечно же, с
прибалтийскими рок-фестивалями этого же периода, куда съезжались поклонники
рока 70-х с разных регионов.
Но большая часть студенчества и, конечно же, ее женская половина в большей
степени была увлечена дискотеками, которые стали плодиться в постфестивальный
период уже в городской черте, ранее рассредоточенные в пионерских, трудовых и
студенческих лагерях загорода. К 86 году подмосковные дискотеки и трудовые
лагеря стали массово закрываться, что в немалой степени повлияло на развитие
молодежных событий.
НЕФОРМАЛЬНЫЕ ГРУППЫ
Само понятие неформальности, задолго до того как стать нарицательным именем
каких-то околополитических образований, являлось порождением все той же
студенческой среды, где, помимо формальных подразделений, допускалась
инициативная деятельность групп «продвинутых» комсомольцев. Но в итоге
начинания все равно происходили под эгидой комсомола, без какого-то реального
продолжения. Так, расцветшее в конце 70-х достаточно массовое движение КСП,
формализировавшееся в конце 70-х, пришло в упадок уже в первой половине 80-х. В
Ленинграде и Прибалтике, где был более мягкий климат, под комсомольской эгидой
были образованы рок-клубы, но в Москве все было намного жестче. Действительно
внеформальные молодежные образования попросту табуировались к озвучиванию и
подвергались гонениям. Особенно начиная с 84 года. Этим в первую очередь
обуславливался факт небольшого количества настоящих неформалов, сознательно
идущих вразрез с общепринятыми нормами, за которыми спустя годы стали
подтягиваться любители всего «запретного». Но тем сильнее был резонанс от
появления подобных типов на пустынных улицах центра города, расчищенного под
перемещение трудящихся масс и туристов.
МАЖОРЫ
Отдельная категория «преуспевающих» граждан существовала
всегда и имела свою сложившуюся систему взаимоотношений. Даже постфестивальные
коммуникации 60-х в виде советских стиляг джазового направления и тем более
системы хиппи 70-х были далеко не первыми неформальными группами Советского
Союза. Группы зажиточных модников находились в артистической декадентской среде
20-х, а также в среде городских пижонов и криминалитета периода НЭПа. Эта
немногочисленная прослойка проходит красной линией через всю историю советского
строя, обрастая связями, возможностями в торгово-производственной и
номенклатурной среде, не сильно усугубляя расслоение в советском обществе в
силу своей кулуарности и закрытости.
Но уже к середине семидесятых, в рамках построения «развитого социализма»,
скрывать неравномерный уровень проживания стало гораздо сложнее, а вскоре и
попросту утратило смысл. Советская номенклатурная «элита» открыто посещала
публичные заведения; цирк, ипподром и ресторации, а к концу семидесятых столицу
потрясли антикоррупционные скандалы и серия крупных ограблений, выявивших очень
крупные накопления в виде бриллиантов. Положение усугубляло бравирование
собственными связями и происхождением части отпрысков этой прослойки,
прогуливающих доходы родителей в центральных увеселительных заведениях, которые
в субкультурных сообществах были обозначены как «мажоры», что подразумевало
некую толщину. Достаточно немногочисленная категория лиц из числа отпрысков
номенклатуры, работников дипломатических и торговых ведомств, крупных военных
чинов и советской литературно-актерской и эстрадной среды достаточно длительное
время задавала тон и уровень, к которому стремилась остальная менее успешная,
но также «благополучная» молодежь. И если более пожилая часть элиты как-то
старалась не подчеркивать собственное благополучие публично, предпочитая дачное
и пансионатное времяпровождение, то молодая мажорная поросль выбирала местом
праздного времяпровождения центральные увеселительные заведения и молодежные
кафе, которые начали открываться в постолимпийский период.
Мажорная прослойка, гордо именующая себя на иностранный манер богемой и
«золотой молодежью», в массе своей составляла не менее бесперспективный
избалованный обеспеченный срез, на котором паразитировали хипстеры, фарцовщики
и артистически-актерская богема, вскорости попавшая под это же определение.
Наверное, это самая неизменная в силу своей стабильности прослойка,
существовавшая во все времена и при любом режиме. И, как во все времена, с
достаточно небольшим количеством разумных представителей вида, разумно
использовавших доставшийся волею происхождения ресурс для расширения
собственного кругозора и поддержки собственного круга общения, отличного от
мажорного, в определенный период ставшего синонимом лоховства.
Немногочисленная, но обладающая ресурсами и достаточно деятельная, эта
категория граждан и в силу модности, и просто в силу склада характера все время
спутывалась с «плохими компаниями», желая общения на равных с субкультурными
беспокойниками. И бескорыстно помогала системному, творческому и студенческому
люду, вливаясь в ряды уличных коммуникаций. Предоставляя собственные
практически свободные жилплощади и дачи для субкультурных тусовок и концертов
или меломанскую информацию, которая значила порой намного больше, чем бытовые
блага. Таких, естественно, были единицы, и, как правило, не имея естественных
тормозов, они горели в первую. Более сдержанные и рассудительные вливались в
утюговские, стиляжьи и хипстерские компании с меньшим ущербом и большим КПД
самореализации. Остальная бесхитростная мажорная часть «плыла по течению» и
после смены режима естественным образом влилась подалее от физического труда в
область журналистики, телевидения и шоу-бизнеса.
При этом стоит отметить, что уже к середине 80-х в силу сближения
студенческой и мажорной части под термин «мажор» попадали и отпрыски зажиточных
горожан, стремящихся в советскую интеллигенцию, но с мажорскими замашками и
снобизмом, видимо, полагая их неким атрибутом культурности. Эта прослойка
активно пополняла студенческие коммуникации беспечно просиживающих штаны и юбки
в вузах ради социального статуса и успокоения родителей. И, так же как и
мажоры, активно посещавших центральные модные заведения и рестораны, сбиваясь в
компании от 10 до 30 человек. Крупнейшая же уличная коммуникация зажиточной
молодежи находилась в ЦПКО и насчитывала более 300 человек, разбитых на
небольшие компании. На начало 80-х в городе было не более 10 заведений
молодежного характера, многие из которых находились при гостиничных или
ведомственных комплексах. «Синяя птица», «Метелица», «Лира», «Белые ночи»,
«Космос», «Орленок», ЦДТ. Позже, с 84 года, активно заработали «Молоко» (кафе
«У фонтана»), «Клетка» («Времена года» в парке Горького), «Конюшня» (Битца),
«Ровесник» на Первомайской и «АБВГДейка» (в гостиничном комплексе «Измайлово»).
Здесь общее количество посетителей и участников было на порядок выше за счет
студентов, жаждущих развлечений, и зажиточных урелов, как-то следящих за модой,
с которыми перемешались мажоры. Социально активная часть этой среды пыталась
музицировать и по сути создала первые тусовки нью-вейверов, стиляг нового типа
и брейкеров. Создавая закономерное приложение любой танцевальной субкультурки в
виде дресс-кода, музыкальных экспериментов и уличного времяпровождения,
состоявшего из праздного болтания, потребления всего, что можно было достать и
увидеть, танцев, катания на скейтах, появившихся еще в конце 70-х в Прибалтике,
а в столичных подворотнях и студенческих коммуникациях популяризированных чуть
позже, особенно после выхода на экраны «Танцев на крыше» и «Курьера» уже ближе
к перестроечным временам. Подобная ситуация наблюдалась в Прибалтике, где
культивировался близкий к европейскому образ жизни и социальное расслоение было
менее заметно. Но даже в Ленинграде размежевание между мажорами и остальными
субкультурами носило более резкий характер, чем в той же Москве.
При этом многие злачные места были малодоступны по карману основной массе
«середняков», для которых спешно создавались мелкие местечковые площадки и
танцполы в дкашках, приспособленных под дискотеки, как тот же городок имени
Баумана или Сокольническая «Лимитка». Для студентни, являвшейся, по сути,
самодостаточно закрытой институцией, в перестроечный период существовал
самостоятельно организованный досуг в виде дискотек в приписанных к институтам
ДК. Но уровень подобного «сервиса» в разы проигрывал модно молодежным местам,
по крайней мере до 86 года.
УТЮГИ
Утюги – более активная, по-настоящему субкультурная коммуникация советских
кажуалов, активно паразитирующая на мажорной прослойке. Речь идет о категории
лиц, которую обобщенно называли «фарцой», на самом деле представлявшей собой
достаточно развитую разновозрастную группу с собственной специализацией, иерархией.
И системой ценностей, предельно циничной, но не лишенной романтики, бодрости и
задора, поскольку участие в подобной коммуникации требовало различных навыков
разной степени сложности.
Собственно самим обобщенным и морально устаревшим термином «фарца» обозначалась
группа перекупщиков разнообразных дефицитных товаров, различным образом
попадавших в руки владельцев. Поставщики подобной продукции, ездившие в
иностранные командировки, проводники поездов, служащие торгового флота и
гражданской авиации, на субкультурном сленге именовались «крючками», способные
выцепить или зацепить из ниоткуда любую вещь под заказ. Эта была отдельная
категория лиц, мало пересекавшаяся с дальнейшей схемой реализации. Под
терминологию «фарца» попадали единовременно и предприимчивые граждане,
способные вовремя скупить какой то модный товар и моментально его реализовать,
и продавцы подобного товара. Располагавшиеся в комиссионных магазинах и крупных
универмагах, где это все реализовывалось из-под прилавка. И промышлявшие как
частные дилеры, обслуживая зажиточных граждан «по знакомству» и студентов, где
фарцовка расцвела буйным цветом в общежитиях, где свободно пребывали отпрыски
зарубежных функционеров и даже члены королевских семей Африки. Подобным
промышляли и мажоры, перепродавая проданное или привезенное родителями. Все эти
общеизвестные факты пытались каким-то образом скрывать и покрывать, но иногда
происходили истории, мигом облетавшие город, поскольку «длинное ухо» слухов
работало в интеллигентской кухонной среде не менее активно, чем в подростковой,
уреловской. Наиболее засветившийся достаточно печальный факт подобного
произошел в МГУ, когда отпрыск какого-то регионального бонзы устроил
соцсоревнования между девушками, кто лучше спляшет на подоконнике за пару новых
туфель, и одна из возможных победительниц с подоконника сорвалась и убилась
насмерть. Развитие этой истории было не менее трагичным. Отец девушки оказался
бонзой покрупнее, и посаженный на немалый срок студент так из мест заключения и
не вышел. Это было еще одной из причин, по которым с мажорами никто не хотел
особо связываться. Всегда за спинами несамостоятельных детишек маячили тени
родителей, с далеко непредсказуемыми мотивациями и последствиями. Но это в
большей степени касалось жителей высоток и подъездов с консьержами, а в
экспериментальных районах социальный снобизм был размыт до приемлемых норм подросткового
общения.
Социально активную же основу этого этажа урбанистического андеграунда
составляли «утюги», «утюжившие» центральные улицы на предмет контакта с
иностранцами. Дерзкие, циничные, веселые, отдающие отчет о степени
коррумпированности системы и правоохранителей, эти группы лиц по-настоящему
представляли собой угрозу «престижу страны», активно интересуясь тем, что
происходит по ту сторону «железного занавеса» и публично не подчиняясь
существующему правопорядку, периодически откупаясь от всевозможных
неприятностей. Как от милиции, так и от криминала, устраивавших на эти группы
охоту в районе Красной площади, ипподрома, ЦДТ, ВДНХ и «Будапешта». Здесь тоже
имелись свои градации, начиная от специалистов по валюте, меняющих советскую
военную атрибутику и антиквариат на вещи и вражеские дензнаки, утюгов,
специализирующихся на вещах и парфюмерии, и самой молодой по возрасту и
наименее уважаемой прослойки – гамщиков. Детишки, меняющие советские значки на
жвачку (гаму) и прочую мишуру. Добытое распространялось в своей и мажорной
среде или уходило фарцовщикам, многие из которых работали в гостиничных
комплексах дежурными по этажу, барменами и диджеями первых городских дискотек,
которые, помимо накопления и распространения аудиоинформации, не проходили мимо
и прочего. Любопытны образования, связанные с парфюмерией – в массе своей
польской и югославской косметикой, которая в фестивальный период расцвела в
виде почти ирокезских и папуасских боевых раскрасок на милых личиках столичных
модниц. Помимо мелких гостиничных фарцовочных мест возле Детского мира,
ГУМа/ЦУМа и, конечно же, знаменитого туалета слева от Большого театра, впритык
с театральным кафе, любимого места времяпровождения актерской богемы.
К началу 80-х утюги выделились в достаточно заметную группу, способную
закрыть полностью перрон на «Октябрьском поле» и достаточно заметно мелькавшую
в районе ипподрома, ЦДТ, гостиницы «Космос», «России», «Интуриста», «Будапешта»
и «Националя». Быт и досуг этой субкультуры выражался в постоянном
манипулировании вещами и денежными средствами, а суммы, вырученные от
фарцовочных махинаций, по советским меркам накапливались фантастические, но
тратить их особо было не на что. Поэтому в молодежной утюжьей среде все уходило
в кураж и выпендреж, как спустя 20 лет это делали и делают по сей день многие
баловни «перестроечной фортуны», не имея возможности или фантазии вкладывать
средства в какое-либо дело. Утюги и фарцовщики естественным образом составляли
здоровую конкуренцию мажорам и богемным снобам своей внеклассовой системой, что
позволяло продвижению молодых людей с низов городского общества на различные
этажи советского закулисья. Подобная карьера на сленге выражалась термином
«подняться» и стояла во главе угла подобных взаимоотношений. Но завязка на
финансовой составляющей и навязчивой идее уехать из страны советов делало эту
коммуникацию достаточно ограниченной в развитии. Что и подтвердили последующие
события, когда, насмотревшись иностранного глянца, множество утюгов уехало за
границу на рубеже 90-х и оказалось в менее перспективных условиях, чем на
родине. Сама же субкультура сошла на нет сначала в конце 80-х, когда поперла
сувенирная распродажа перестроечного китча. И окончательно когда началось
свободное хождение валюты, открылись границы и пункты обмена валюты. Но коммуникация,
сложившаяся в конце 80-х на Арбате, дотянула почти до середины 90-х, и на смену
утюгам закономерно пришли фоттеры (футбольные фанаты-модники), державшие и
скинхед-, и кажуал-стиль, в отличие от итало-американской моды утюгов. В
Ленинграде, как и во многих иных городах, фарцовка процветала, поскольку
обыватель как мог боролся за «современность», и эта категория «нужных» людей
тусовалась в «Галерее» и «Климате», также прилюдно шикуя атрибутами социального
благополучия. И только с подачи малосведущего в окружавшей его среде
небезызвестного Ю.Ю. Шевчука в 1984 году эта категория лиц из утюгов была
переименована в «мажоров» на московский манер. Несмотря на то что количество
отпрысков номенклатуры в этой среде было минимальное.
Особняком от «танцевальной» и «деловой» молодежи держались филофонисты и
коллекционеры, кучковавшиеся возле ГУМа, в ЦПКО и рядом с магазинами на
Ленинском, «Мелодия» и «Лейпциг». О которых как неотъемлемой части меломанских
субкультур речь пойдет отдельно и в иной главе.
|